Выстрел в Опере - Лада Лузина 20 стр.


Он любил свою работу.

- Но идея моего вопроса не в этом. А в том, что, став заядлым морфинистом, не способным прожить без укола и дня, он излечил себя сам! - сказал Мишин Демон. - Вы не знали об этом?

- Не-ет, - приняла отповедь Маша.

- Этот факт замалчивается вами, как вся история с его морфинизмом! Слепые возвеличивают его, как писателя жалких романчиков о Сатане. И не видят величия! Осмыслите, Мария Владимировна, в 1918 году двадцатисемилетний врач самолично нашел средство от неизлечимого людского пристрастия, которое иные слепцы неспособны сыскать до сих пор! По сей день ваша наркомания неизлечима… Но Миша предал свой дар! Потому и умер от той же болезни, что его батюшка. Он умер от того, что мог бы научиться лечить! Его смерть была страшной. Его мучили боли в животе и в голове, столь сильные, что уже не поддавались воздействию препаратов. Он ослеп. Болезнь лишила его языка. Временами наступали периоды помутнения рассудка. Весь его организм был отравлен частицами мочи, это действовало на нервную систему и мозг…

- Не надо, - попросила Маша. - Я все поняла. Ты удалил Анну из Киева, чтобы Булгаков не стал писателем.

- Лира увидела другого хозяина. Рано или поздно, они бы пересеклись. Это чуть не случилось, в 11-м году, на ваш Новый год. Но тогда я контролировал ситуацию.

"Новый год?"

"Падал мелкий снег", - подобралась Ковалева.

- Ясно.

Ясно ей было одно. Демон не сказал ей всей правды.

"Задницей чувствую!" - как сказала бы Чуб.

- Но стань он не писателем, а врачом, - озвучила свое подозрительное непониманье она, - он стал бы человеческим врачом. А ты не выносишь слепых.

- Он изменил бы вас, - убежденно сказал Демон. - Он научил бы вас видеть.

- Видеть?

Не мучиться век за веком все теми же - "вечными" вопросами? Не разрушать построенное? Не убивать друг друга?..

Она не поверила.

Хотя и знала из статьи в медицинском журнале, что "писателю Михаилу Булгакову принадлежат незаурядные клинические предвосхищения".

- Ты думаешь, он вылепил бы нового гомункула - искусственного человека? Как Преображенский, сделавший человека из пса?

- Не пытайте меня больше, - сказал Мишин Демон. - Нет смысла судачить о том, что только могло быть. Менять Прошлое позволено одним Киевицам. Или тем, кому Вы прикажете.

Он придавил ее взглядом.

- Нет, - после колких сомнений отказалась от непрозвучавшего предложенья она. - Ты сам сказал, Лира не дарит человеку талант… Она помогает реализовать его истинный талант. Ты сам сказал: когда Миша и Лира повстречались, он начал писать. Ведь так?

- Как вам будет угодно. - Киевицкий отвернулся.

- Можно задать тебе вопрос?

- Вы постоянно задаете мне вопросы, не спрашивая моего позволения, - огрызнулся он зло.

- Ты никогда не жалел, что отказался от Анны?

- Ах вот вы о чем… Нет, - усмехнулся его профиль. - Те, кто Стоят по левую руку, не знают вашей слепой любви и ваших бесконечных сожалений. Как тот несчастный, что ходит за вами.

- Какой несчастный?

- Вы не удостоили меня знакомства с ним.

- Я не поняла. Кто за мной ходит?

- Вы и впрямь слепы настолько? - Демон повернулся к ней. - Когда ж ты прозреешь? - "тыкнул" он без раздражения, свойственного ему при поминании ее слепоты. - Я говорю о покойнике, стоящем за твоим правым плечом.

- О покойнике?

Недоумевая, Маша посмотрела через плечо.

- Ты видишь?

- Нет.

Серебряный палец рукояти щегольской трости нарисовал в воздухе пентаграмму…

И Маша увидела Мира.

- Ка-а-а-а! - раздалось за спиной.

Сжимая в лапах добычу, Демон-ворон летел прочь.

Но Маша не обернулась.

* * *

- Это правда? - сказала она.

- Видимо, правда. - Мир Красавицкий опустил лоб. - Другого объяснения нет.

- Ты умер? Не может быть!

Маша думала, что потеряла способность говорить: "Этого не может быть". Ей казалось, она приняла: "В мире может быть все".

Но теперь не могла поверить.

Она коснулась его плеча.

Плечо было мягким - живым.

- Как ты попал сюда? В 1907? - Она не могла заставить себя повторить смертельный вопрос.

Вопрос казался абсурдным.

Мир не был привидением! Не был живым трупом!

- Я шел за тобой.

- И я не видела тебя?

Память вынула из кладовой недоуменный взгляд ведьмы Аллы, которой она указала на Мира.

Ведьма не видела стоящего за ее правым плечом.

Память предоставила два необъяснимых приветственных кивка Демона-Прошлого - он отвесил их Анне… и Мирославу.

Демон видел его!

Память достала крещатицкого приставалу - у него был такой вид, точно кто-то схватил его за шкирку.

- Ты оттащил того мужчину у старокиевской почты?

- Да.

- Ты оберегал меня? Но почему ты не сказал мне? Сразу…

- Я не знал, что я должен сказать.

- Ты не был уверен, что… мертв? - выговорила страшное слово она.

- Я не думал об этом, - с натугой сказал Красавицкий. - Я очнулся в больнице. Встал. Пошел искать тебя. Просто пошел. - Он смотрел перед собой.

- И где ты искал меня?

- Где мог. Я пошел в Башню, на Яр Валу. Но не мог попасть внутрь.

- Да, туда никто не может попасть. Кроме нас. И Акнир.

- Тогда я пошел к тебе домой. Я подумал, ты вернешься туда.

- Но когда мы были с тобой в Прошлом, ты понял… - Маша покивала своей догадке, не ожидая подтверждения от Мира. - Ты понял, когда спасал Анну и Рику. Ты почувствовал: тебе не страшен медведь, тебе нечего бояться.

"Кроме одного, - что однажды ты прогонишь меня", - сказал ей Мир Красавицкий.

"Я не брошу тебя, до тех пор, пока не смогу тебе помочь", - принесла она ему страшную клятву.

Не зная, что он мертв. И ему невозможно помочь - и в эту минуту она клянется не бросать его никогда!

Опустив голову, мертвый - такой странно живой Мир стоял на краю Михайловской-Владимирской горы, спускающейся к Царской площади, к "Европейской" гостинице…

…в ресторане которой Анна согласилась выйти замуж за Гумилева.

"Быть может, за тем же самым столом, где сидели мы с Миром.

Она дала клятву по той же причине, что и я Мирославу. Она чувствовала себя виноватой в том, что Гумилев чуть не погиб…

Но он погиб.

И Мир погиб.

И обе мы виноваты в их смерти".

- Поэтому там, в ресторане, ты предложил мне остаться жить в Прошлом. Там никто не знал, что ты умер. Если бы я осталась жить с тобой там, возможно, я б никогда не узнала… И считала б тебя нормальным.

- Я просто люблю тебя, - сказал он. - Не ищи других объяснений. Это объясняет все. Я просто хотел быть с тобой. Всегда.

"И будет.

Теперь он всегда будет со мной.

Ведь я обещала ему".

- Прости меня, Мир, - умоляюще прошептала Маша. - Но я, наверное, никогда… Ты знаешь, я люблю другого.

- Он умер! - Мир поднял глаза.

- Не хочу тебя обижать, - сказала она, - но ты - тоже!

- Но я с тобой, - возразил Красавицкий. - Я, а не он. Потому что я люблю тебя.

У Маши свело желудок - стремительно и удушливо больно.

Если бы Врубель любил ее, он был бы с ней!

Это не приходило ей в голову… Она винила себя, Город, время, в котором они разминулись, его смерть.

Но смерть перестала быть оправданием.

Если бы Врубель любил ее, он был бы с нею - как Мир!

Мир любит ее…

- Присуха! - Маша испуганно приложила пальцы к губам. - Ты ж никогда меня не любил. Ты выпил приворотное зелье. Ты должен был разлюбить меня через тринадцать часов!

- Но не разлюбил.

- Потому что ты умер раньше! До того, как действие Присухи закончилось. И оно не может закончиться, потому что ты умер. И я виновата в твой смерти. И в том, что ты не можешь умереть.

- В том нет твоей вины, - сказал Мир мертвый. - Меня убила твоя подруга.

- Ты погиб из-за меня. Ты вытаскивал меня из-под Катиной машины. Я дала тебе выпить Присуху!

- Ты не знала, что ты даешь. Это знала твоя подруга, вторая. Она сварила эту дрянь.

- "Я не знала" - не оправдание! Ахматова тоже не знала, почему все рядом с ней умирают. Демон не сказал ей. Даша не сказала мне. Но мы виновны… Это наша вина, Киевиц! И мы обязаны это исправить. Нужно освободить тебя как-то. От меня. Хотя бы теперь. Наверняка в Книге есть способ.

- Я так не думаю, - помедлив, сказал Красавицкий. - Это слишком похоже на вечность. Слишком похоже на крест.

"Крест…"

Маша повернула голову вправо и молча пошла по прогулочной дорожке, убегающей на верхнюю террасу Владимирской.

Мир шел за ней - она знала это.

Поравнявшись с верхней беседкой, Киевица подошла к обрыву.

Черная спина крестителя Руси еще не успела позеленеть.

На кресте еще не успели зажечься лампочки.

Вечерело.

Как-то вдруг горка стала почти пустой.

- "Древний город словно вымер, странен мой приезд…" - тихо сказала Маша.

…Над рекой своей Владимир
Поднял черный крест.
Путь мой жертвенный и славный
Здесь окончу я,
А со мной лишь ты, мне равный,
Да любовь моя.

- Ахматова? - спросил Красавицкий. - Она хотела умереть здесь?

- Где здесь? - отозвалась Ковалева.

- Откуда мне знать? В Киеве. Или на Владимирской горке. Она ж написала "путь мой жертвенный и славный здесь окончу я".

- "А со мной лишь ты, мне равный…"

Машин взгляд вцепился в фигуру Великого князя, под грозным крестом которого Аннушка объяснилась в любви своему Демону.

"и будет моею твоя дорога" -

"путь жертвенный и славный"

- слились в одно.

И завершились:

"сознаньем горделивым, что жертв своих не ведаешь числа".

- Жертва и слава. Приносишь жертву - получаешь славу. Это стихотворение тоже написано в Киеве. В 1914 году! - вскрикнула она.

- Ты имеешь в виду, что в этом году началась первая мировая война? - не уловил мысль Мирослав.

- Я имею в виду: через четыре года после замужества! Ахматова вышла замуж в 1910. В 1914 она уже прославилась на всю Россию, но… Бог мой, она не разлюбила его! Это ж все объясняет, все ее странные стихи.

- А в чем их странность? - задал нужный вопрос Красавицкий.

- Это известный факт, - ускорила темп Ковалева. - Так написано в статье. Ахматова постоянно признавалась в любви некому любимому. Гумилева это злило. Она была верной женой. Но каялась, что во сне изменяет ему с другим, каялась со слезами! А в стихах непрерывно писала о своих изменах, предательствах, муках. А читатели верили, что все, написанное в ее стихотворениях, - правда. И гадали, про кого она пишет. Ей приписывали романы со всеми известными на тот момент петербургскими деятелями. А муж ходил по городу как ветвисторогий олень. Сам подумай, что еще можно подумать, когда солидная замужняя женщина заявляет: "Может быть, лучше, что я не стала вашей женой" - это ж явно не мужу! 11-й год, написано в Киеве. "Эта песня последней встречи" - сентябрь 11-го года, написано в Киеве. А мужу она посвящает стихи - "Пришли и сказали: "Умер твой брат"" - тоже написано в Киеве. И брат ее таки умер, и муж тоже, - сказала Маша неважное, уже известное.

И замолчала, пытаясь поймать нечто, сказанное выше и показавшееся очень-очень важным.

- Выходит, после замужества она часто бывала в Киеве, - сказал Мир.

- Это понятно, - махнула Маша рукой. - Здесь остались жить ее мать и последняя из оставшихся в живых сестра Ия. Но она любила его… "И загадочных, древних ликов на меня поглядели очи", "Я спросила: "Чего ты хочешь?" Он сказал: "Жить с тобой в аду""… Это ж о нем!! Она не знала, кто он, но она любила его! И выбрала его дорогу. Она таки стала ведьмой. В том смысле, что "ведьма" происходит от "ведать", "знать". И она ведала, что творила! Она не предсказывала чужие смерти - она знала! Она поняла, что за вещь наша Лира. Или увидела… Как способны видеть одни писатели и поэты! Потому ей так понравилась Мишина икона. "Киевский Врубель. Богородица с безумными глазами". Она повторила его ошибку. Он тоже попал в мышеловку из-за любви. Он написал Богородицу с ведьмы. Она поклялась в божьем храме, что будет любить…

- А я повторил ошибку их обоих.

- Прости, Мир, прости! - взмолилась Киевица. - Подожди чуть-чуть. Это важно. Есть что-то такое, что Демон мне не сказал. Не хочет говорить. Но я видела не последнюю их встречу. "Песня последней встречи" произошла позже - в 11-м году. Демон сказал, он видел Анну в 11-м году на Новый год. И еще этот "мелкий снег"…

Маша потянулась к обитавшему в ее ридикюле журналу.

- Тут все расписано по датам!

Журнал "Ренессанс" открылся на нужном месте сам - он уже привык, что его владельцев не интересуют другие статьи.

Маша, щурясь, склонилась над белой страницей - вечер почти превратился в ночь.

- Так… "Зимой 1910–1911 Анна несколько раз ездила в Киев. 8.01 в Киеве создано одно из самых известных ее стихотворений "Сжала руки под темной вуалью". 30.01. - другое "Память о солнце в сердце слабеет… что это, тьма?". 9.11 в Киеве родилось едва ли не самое знаменитое стихотворение Анны Ахматовой "Я на правую руку надела перчатку с левой руки"".

- 9.11 - это уже сентябрь, - сказал Мирослав.

- Сентябрь. 9.11. - завороженно повторила Маша. - Вот оно! Дай мне ручку… быстро. Там, в сумке!

Захлопнув журнал, студентка перевернула его и написала на задней, девственно-чистой обложке:

9.11.

911

211911

- Это число обведено в тетради Кылыны! Но это не число. Это дата! Кылына почему-то не ставила точки, - вскричала она.

И вывела:

1.9.11.

- Но это не Новый год, - заметил Мир.

- Нет! Новый! В древности православные отмечали Новый год 1 сентября.

- А две первые цифры - 2 и 1?

- Это время! 21 час. Девять вечера. Но тогда второе, зачеркнутое число в конспекте Кылыны - тоже какая-то дата…

Машина ручка вновь бросилась в бой.

1230311284

1230 311284

12.30. 31.12.84.

Ковалева посмотрела на Мира остекленевшим взглядом:

- А что, если это тот самый день, когда Ахматова нашла Лиру в царском саду? Это был 84-й или -5 год. Святки. Где-то между Рождеством и Новым годом. В тот день падал мелкий снег. И родители покупали детям подарки. Значит, Новый год еще не наступил. Значит, 12.84! А ты, случайно, не посмотрел на часы?

- Я нет, - сказал Мирослав. - Но журналист, у которого я выкрал записку, посмотрел. Он сказал: "Нынче в час пополудни трамвай человека убил".

- А Анна нашла свою Лиру примерно за полчаса до того. В 12.30! Все сходится! - крикнула Киевица. - Анна нашла Лиру в канун Нового года - это событие зачеркнуто. А 1 сентября - на Новый год случилось нечто такое, что и перечеркнуло это событие… Ой, мамочки… Нет, мы с тобой все-таки отвратительные историки, Мир! - ошизело улыбнулась студентка четвертого курса. - 1 сентября 1911 года в киевском оперном театре был убит Петр Столыпин! Это же кошмарно известная дата. В тот день Ахматова была в Киеве - это есть в статье. И Булгаков был, я читала, в тот день он гулял с невестой по Городу. Но главное, в тот день здесь был "Ц" - царь! Николай II! Он приехал в Киев на торжества, посвященные открытию памятника Александру II - на все той же Царской площади. И еще в тот самый день произошло что-то, из-за чего и загорелся наш красный огонь.

- Что?

- Я не знаю. - Машины щеки пылали. - Но это "что-то", что связало их всех! Аннушку, Мишу, царя и "К" - нашу Катю! Что-то, чего не может не быть. Я и представить не могу, что это может быть… Но у нас есть ключ к разгадке!

Ликуя, Маша Ковалева извлекла из кармана ключ, отмежевавшийся от конспекта Кылыны.

- А от чего этот ключ?

- Понятия не имею!

На ключе не было брелока с адресом.

Но вместо того чтоб прийти в отчаяние по данному поводу, Киевица импульсивно сжала беспризорный ключ в кулаке и прочитала всевластную "Рать".

Едва заклятие отошло, Маша перестала слышать дома.

Но не успела она произнести и нескольких слов, прежнее проснулось в ней, заиграло в крови - душу охватил знакомый веселый и бесшабашный азарт.

"Я свободна!

Я могу все!

Я - Киевица!"

"Где ты? - позвала она, поднеся ключ к лицу. - Где ты? Отзовись!"

"Я здесь… здесь, моя Ясная Пани".

Дом, во плоти которого проживал замок от ключа, послушно ответил ей.

"Я здесь… здесь…"

- Идем! - уверенно провозгласила Ясная Пани. - Это как раз неподалеку от Оперного. Все сходится!

- Мы идем туда сейчас? - застопорил Мир.

- А почему, собственно, нет?

Назад Дальше