- Как бы то ни было, Гортензию найти надо.
- Обязательно надо.
Ларш сам удивился тому, как захватила его чужая непонятная беда. В чем тут дело - в загадке или в Авите? Пожалуй, все-таки в загадке.
* * *
Народу в театр набилось, как орехов в мешок. На скамьях зрители теснились так, что не повертишься. Безбилетная братия не только облепила потолочные балки, но и нагло заняла проходы между скамьями. Потребовался бы не один десяток стражников, чтобы выставить эту ораву.
И только в ложах знатные господа устроились с удобством. Ульфанш был в превосходном настроении, шутил с женой и со своей свитой (здесь, в ложе, при нем были секретарь и двое-трое знатных юношей, в том числе Гурби из Клана Вепря). Посмеиваясь, указывал на гомонящую публику загорелой рукой с массивным кольцом на ней - знаком своей власти.
Супруга его Аштвинна молча улыбалась, предвкушая удовольствие (театр она любила), и поглядывала в соседнюю ложу, где в сопровождении трех франтов сидела карлица Арритиса из Клана Альбатроса.
Аштвинна молча торжествовала. Весь город знал, что этот спектакль - подарок высокородного Ульфанша супруге! И хозяйским взглядом оценивала занавес. Правильно говорит племянник: эта ветхая тряпка - на виду у всего города. Если заменить ее на что-то красивое, разговоры пойдут во все концы Аршмира - и это будет щелчок по носу "рыжей кукле". Молодчина Ларш, славно придумал…
Муж словно прочел мысли Аштвинны:
- А где Ларш? Почему не пришел? Уж племяннику нашлось бы место в ложе.
- Он пришел. Вот он, погляди: слева, во втором ряду…
На скамье и впрямь сидел парень в черно-синей перевязи "краба", стиснутый между двумя смазливыми горожаночками. В такой компании он явно не возражал против тесноты, что-то рассказывал хохочущим соседкам и выглядел вполне довольным жизнью.
- Хоть бы перевязь снял… - помрачнел Хранитель.
Он жалел о попытке проучить упрямца. Племянника Ульфанш любил, и размолвка больно царапала сердце.
Но Ульфанш тоже был упрям.
* * *
А за кулисами царила паника.
Лейфати натянул наряд гонца, только что починенный Авитой, - и в ужасе обнаружил, что надел его наизнанку. А поскольку перед спектаклем нет приметы хуже, Лейфати закатил такую истерику, словно все еще был героем-любовником и мог позволить себе капризы.
А новый герой-любовник Заренги тихо умирал от ужаса. Сутки он зубрил роль - но теперь мог только бормотать в ритме стихотворных строк: "Ой, что же будет, если я забуду? А я забуду, я уже забыл…"
В этом полуобморочном состоянии Заренги наступил Милесте на подол - и не был убит на месте только потому, что тогда спектаклю уж точно бы не начаться… Милесте было уже поздно переодеваться, это повредило бы прическу и грим. Поэтому "разлучница" сидела в кресле, а Уршита и Авита, стоя на коленях и тревожно прислушиваясь к доносящейся со сцены музыке, с двух сторон подшивали оторванные оборки.
Бики орал на "предводителя мятежников", который ухитрился сесть на головной убор королевы (бутафор приволок это сооружение в надежде, что королева в последний миг передумает).
Эртала уже успокоилась после несостоявшейся драки с Бариллой и теперь держалась великолепно. Утешила Милесту и поправила ей прическу. Про раздавленный головной убор сказала, что "предводитель мятежников" заслуживает награды за то, что уничтожил этот кошмар. А на полные яда поздравления "королевских прислужниц" отвечала с показным благодушием: "Спасибо, и вам того же… Как я уговорила Раушарни взять меня на роль?.. Ах, что вы, что вы, при чем тут постель? Это он меня уговаривал. Дескать, полон театр баб, а играть некому… нет-нет, я уверена, это он не про вас…"
Но именно Эртала, такая собранная и спокойная, едва не погубила премьеру.
* * *
Королева вышла на сцену в сопровождении двух прислужниц (Бариллы среди них не было, чтобы зрители глядели на дебютантку, а не на свою давнюю любимицу) и двух придворных (одним из которых был Мирвик). Зал взорвался приветственными криками и аплодисментами. Эртала, безусловно, была хороша: в пышном черном парике, с глазами, которые увеличивал умело наложенный грим, в темном, расшитом золотой нитью платье и в стеклянных украшениях, которые издали казались великолепными драгоценностями.
Королева прошла на авансцену. Устремила проникновенный взор в зал, выжидая, когда умолкнут крики.
За кулисами утихла труппа, ожидая, что вот-вот прозвучат первые строки монолога:
Ах, сердце жжет мучительная дума:
Я государыня или рабыня?
Король-супруг пренебрегает мной,
Пленившись беззастенчивой улыбкой
Развратницы коварной и бесстыдной!
И тут произошло ужасное. Эртала, такая смелая, такая уверенная в себе, впервые в жизни взглянула в жадные, ожидающие, бесчисленные глаза зрительного зала - и забыла слова!
Нет, девушка не стояла столбом, тупо глядя перед собой. Эртала играла. Она хмурилась, раздраженно открывая и закрывая веер. Она прошлась по авансцене, как тигрица по клетке.
Эртала держала паузу. Но она не могла держать ее бесконечно.
Зрители этого еще не поняли. Зато поняли актеры.
Беззвучное отчаяние. Побелевшее лицо Милесты, побагровевшее - Раушарни. Гневный шепот Бариллы: "Пустите меня! Пустите, пока не поздно!.." Яростно вскинутые кулаки Афтана. Шевелящиеся в молитве губы Уршиты. Скорбно закушенная губа комика. Злорадно светящиеся глаза "мелких актрисулек": любая из них лучше сыграла бы королеву, вот!..
А на авансцене девушка, сердце которой сковал ужас, молила богов о спасении.
И спасение пришло, откуда не ждали.
Мирвик вдруг отделился от оставленной в глубине сцены свиты, приблизился к Эртале, упал перед нею на колено, заговорил сочувственно, с плохо скрытой страстью:
О королева, отчего твой лик
Затмился пеленою огорченья?
И почему не замечаешь ты
Своей благоговейно ждущей свиты,
Готовой хоть на гибель за тебя?
Иль сердце жжет мучительная дума?
Эртала мгновенно поймала подсказку и поддержала игру. Гневным движением веера отослала прочь забывшегося придворного. И когда тот, поднявшись на ноги, с поклоном отступил в глубь сцены, королева бросила в зал страстные слова:
Я государыня или рабыня?
Король-супруг пренебрегает мной…
Не сбилась ни разу. Не дрогнула. Не снизила гневный накал речи.
За кулисами Раушарни, набрасывая на плечи королевскую мантию, сказал:
- Выкрутились. Молокосос быстро соображает. Следующий раз можно будет так и начать, недурно получилось… Эй, где моя свита? Я пошел!
И шагнул из-за кулис на сцену.
Зал взревел, приветствуя театрального повелителя.
* * *
Лодка ткнулась носом в доски старого причала. Бранби подхватил брошенный с лодки конец, закрепил за кнехт и помог отцу подняться на причал. Вопросительно глянул на незнакомца, выбравшегося из лодки следом за отцом.
- Шумный выдался денек, - устало сказал Лабран сыну. - Со мной парень с "Вредины". Капитан его сюда по делу прислал.
Бранби глянул в лицо контрабандисту, запоминая - так, на всякий случай. Спросил небрежно:
- А этот шумный денек вам устроил Аштвер со своими "крабами"?
- Откуда знаешь? - удивился отец.
Бранби, ухмыльнувшись, рассказал о своей удачной встрече с хозяином "Двух яблонь".
- Я, как положено усердному служаке, побежал к своему командиру. Только сказал не про Змеиное ущелье, а про Змеиную балку.
- Это же в другую сторону от города! - восхитился Лабран смекалкой сына.
- Угу. И пусть теперь соображают, кто второпях не то брякнул - я, кабатчик или Аштвер.
- На кабатчика подумают, - кивнул Лабран, - а с него какой спрос?
- Вот-вот. Так что мне скажите спасибо, что береговая охрана не заявилась потрошить "Вредину"… А ты, добрый человек, - обернулся Бранби к контрабандисту, - у нас заночуешь?
- Рад бы, да некогда, - отозвался тот. - Отосплюсь в другом рождении, у мамки в люльке. Этой ночью мне много чего сделать надо. А завтра тоже будет горячий денек - и для меня, и для десятника Аштвера.
* * *
Когда злодейка-прислужница Уршита понесла королеве колдовское зелье, у выхода из-за кулис ее перехватила чуть ли не вся труппа. Раушарни лично снял крышку с глиняного кувшинчика и кивнул взволнованным актерам: все в порядке, там не чернила…
И даже Эртала, ведя сцену с Уршитой, не удержалась, заглянула в кувшинчик: чем она плеснет в лицо Милесте?
Но спектакль катился, как по гладкой дорожке. Зрители сочувственно вздыхали, ахали, замирали после особо выразительных фраз.
Как играла труппа! Боги, как она играла! Словно спектакль был не сметан на живую нитку, а продуман годами, выношен в душах, отработан до мелочей.
Раушарни превратился в величественного, властного короля, замкнувшегося в броню гордыни и не видящего пламени страстей, полыхавших вокруг него.
Эртала - королева и женщина, преступница и страдалица - привела зал в восторг и заставила Бариллу кусать губы от зависти.
Уршита предстала пред публикой вовсе не черной злодейкой. Не коварство играла она, а преданность: бывшая кормилица и нянька королевы готова была на все ради своей воспитанницы.
А Милеста… ах, Милеста! На репетициях она была очаровательной, не более того. Но сейчас в ее игре зазвучали новые нотки. Вроде и мила, и скромна, и учтива с королевой… но вдруг - взгляд, жест, интонация, полные злорадства. Зал ахал, как человек, увидевший среди цветов змею.
И только Ульфанш, сидящий в своей ложе, почти не замечал тонкой игры актрисы - так пленили его восхитительная фигурка и пышное облако светлых волос. Взгляд его сладко тяжелел, становился томным. Наконец он обернулся к стоящему за плечом секретарю и негромко бросил:
- Письмо.
Секретарь, не переспрашивая, вынул из объемистого кожаного кошеля, привязанного к поясу, гладкую дощечку, лист бумаги, заранее очиненное перо и чернильницу с завинчивающейся крышкой. Ловко приладил дощечку на подлокотнике кресла Хранителя, положил на нее бумагу, проворно отвинтил крышку чернильницы.
- Извини, дорогая, дела… я только что вспомнил… - обернулся Хранитель к жене.
Аштвинна кивнула, не отводя глаз от сцены. По губам женщины скользнула едва заметная улыбка.
Хранитель набросал несколько строк, помахал листком, чтобы высохли чернила, сложил бумагу вдвое, написал сверху имя адресата и поднял глаза на секретаря: мол, позаботься. Тот кивнул, взял письмо и вышел из ложи.
Аштвинна все еще глядела на сцену, где фаворитка, себе на беду, доводила королеву до отчаяния. Не оборачиваясь к мужу, супруга Хранителя сказала:
- Хорошая труппа и красивые костюмы. А вот занавес ужасен. Я заказала новый. Ты уж извини, что забыла предупредить тебя, деньги-то не маленькие…
- Что? Занавес? - переспросил Хранитель. - Конечно, дорогая. Если ты этого хочешь - будет занавес.
* * *
Барабан не лязгал и не гремел: Бики и Мирвик смазали его на славу. Коварная фаворитка, обращенная в летучую мышь, поставила на крюк, как в стремя, темную туфельку с яркой матерчатой бабочкой на носке - и вознеслась в небесах почти бесшумно. Мирвик, поднимавший ее, застопорил барабан и помог девушке сойти с крюка.
Впрочем, барабан мог бы громыхать, как кузнечный ряд, - все равно этот шум перекрыли бы аплодисменты.
Буря восторга сопровождала Милесту в ее полете, была ее крыльями. И теперь, оказавшись в полутемной комнатушке, где из-за откинутой занавески виден был край лежащего на полу тюфяка, молодая актриса озиралась недоуменно, почти со страхом: куда она попала?!
Мирвик не заметил состояния девушки. Он широко улыбался.
- Ну, до чего же вы с Эрталой здорово играли!
- А откуда ты знаешь? Отсюда же не видно! - зябко повела плечами Милеста. Ей казалось, что стены и низкий потолок давят ее… а ведь еще вчера тут было так уютно!
- Почти не видно, - с сожалением ответил Мирвик. - Зато хорошо слышно. Ты ведь больше на сцене не появишься? Хочешь немножко отдохнуть в тишине? Сейчас запру люк и уйду, чтобы тебе не мешать.
- Мне еще выходить на поклон. Ты закрывай люк, а я пойду вниз.
Оставаться в этой мрачной темнице Милеста просто не могла: так тяжело обрушилась на нее нищета. А снизу, через люк, летели, звали крики и аплодисменты: спектакль продолжался.
Девушка еще раз зябко поежилась и принялась спускаться по невероятно крутой и узкой лестнице.
Внизу, в коридоре, она едва не столкнулась с невысоким, прилично одетым человеком. Тот отступил на шаг, поклонился:
- Письмо для светлой госпожи. От Хранителя города.
* * *
А в это время в старой конюшне за Ракушечной площадью шел весьма неприятный разговор.
Собственно, неприятным он был только для одного из собеседников - лысого здоровяка Прешдага, хозяина бродячего цирка. Укротитель смотрел хмуро и то и дело промокал тряпкой вспотевшую лысину.
А незваному гостю, заявившемуся к циркачам, было откровенно скучно. Он кусал соломинку и глядел мимо циркача, прекрасно зная, чем закончится разговор.
- И не рычи на меня, как твой медведь, - говорил он равнодушно. - Я только посланник, чужой голос. Тронешь меня - придут другие. И разговаривать будут иначе.
Укротитель, который мог бы побороться с медведем, сдержался, не сгреб в охапку этого плюгавого человечка. Плюгавец был прав: он только голос…
- Не надо мне ничего объяснять, - продолжил голос. - Мне нет дела до того, по каким - несомненно, важным - причинам ты тогда удрал из города, не заплатив долг. Важно другое: ты вернулся, а долг твой вырос.
- Так ведь старый хрыч Вейнур помер в прошлом году! И наследника не оставил! А я законы знаю… если наследника нет…
- Долг списывается, да? Поэтому ты и вернулся в Аршмир, циркач? Да только промашка у тебя вышла. Вейнур незадолго до смерти продал несколько долговых расписок. И среди них - твою.
- Кому?! - рявкнул Прешдаг так свирепо, что ревом отозвался медведь в стойле.
- Тому, кто в суд тебя не потянет. Без суда вынет денежки из твоего пуза.
- Да? Пусть приходит, потолкуем, - попытался храбриться укротитель.
- Она не придет и в драку с тобой не полезет, старухе оно не к лицу, - со значением сказал плюгавый гость.
Прешдаг позеленел. Если бы ему сказали, что долг придется возвращать огнедышащему дракону, он и то не испугался бы до такой степени.
Старухе? Это могло означать только одно…
- Тебе дадут сутки, - продолжал плюгавый посланник, - это щедро. Все деньги ты за это время не добудешь, но хотя бы половину сумеешь, а насчет остального буду решать не я.
- Да где же я за сутки…
- Молчи и слушай. Первым делом продаешь лошадей. Фургоны твои можно загнать разве что на дрова, но все-таки попытайся… Медведя и детеныша дракона живьем никому не пристроишь, но медведя можно сбыть на шкуру и мясо, а за драконенка хорошо заплатит чучельник.
- Да чтоб я своего Вояку… - задохнулся от гнева укротитель.
- Не перебивай. Затем - дети. У тебя двое сыновей, по закону ты имеешь право продать их в рабство. Возможно, за сутки ты не успеешь уладить все формальности, но…
Плюгавый не договорил: Прешдаг сгреб его за грудки.
- Моих мальчишек?!
- Пусти, дурак, - негромко и презрительно сказал посредник.
Его смелость была для Прешдага - как ведро холодной воды в лицо. Пальцы укротителя разжались.
- Так ты спасешь своих детей от смерти, - деловито объяснил посредник, поправляя куртку. - Если начнется разговор всерьез, сначала займутся не тобой, а твоей женой и детьми. У тебя на глазах…
Не попрощавшись, посредник повернулся и вышел из конюшни. Дальнейшее его не интересовало. Он сделал, что велено.
Циркач стоял, как пришибленный. Затем шагнул к пустому стойлу, достал из кормушки небольшой бочонок, встряхнул над ухом. В бочонке ничего не плеснулось.
- За выпивкой потянулся, пьянчуга? - раздался с порога негромкий, страшный, незнакомый голос жены. - Сперва детей продай, чтоб было на что выпить.
Прешдаг медленно, безнадежно обернулся:
- Подслушивала, сука?
Жена не дрогнула. Его тихая, кроткая, послушная Рейха глядела на него в упор, и взор ее был - как меч. За плечом Рейхи маячил Финкуд, "человек-пес".
- Оба знаете?! - рявкнул укротитель.
- Вся труппа знает, - уточнил Финкуд. - Не ори, хозяин. Дело не только тебя касается.
Прешдаг махнул рукой, испытывая горькое облегчение: хоть врать не надо.
- С этим поганцем нет смысла говорить, - глухо сказал он. - Чужие слова повторяет. Мне бы с самой Вьямрой потолковать. Может, уговорил бы дать мне отсрочку… может, отработал бы… Но ее же, пиявку, еще отыскать нужно. А как?
- Вьямру упрашивать - что скалу пинать, - хмуро ответил Финкуд. Сейчас он не был похож на лукавого, болтливого "человека-пса", который развлекал публику на недавнем представлении. - Весь Аршмир это знает. Но раз другой надежды нет… Попробуй, хозяин. Хуже не будет, потому что хуже некуда. А найти старую стерву я тебе помогу. Подслушал я сегодня в харчевне один разговор… Кажется, я знаю, где она нынче ночует. У одного портного с Нешумной улицы.
- Это где такая?
- Ближе к воронам, чем к чайкам. Даже от дворца Хранителя не так уж далеко… Да я проведу. Покажу издали - и уйду, мне там показываться незачем. Идем сразу, не будем ждать утра, утром эта змея может поменять нору.