Когда моя любовь к тебе перехлестывает через край и вздымается над головой как волна - гигантская, светло-зеленая, с белыми брызгами, когда я упираюсь локтями в колени, а кулаками жму на зажмуренные глаза так, будто одновременно хочу выдавить коленные чашечки и глазные яблоки, почему я не исчезаю в этот момент, не разваливаюсь на куски? Почему я делаю три- четыре глубоких вздоха, встаю, расправляю юбку, распахиваю дверь, кричу садовнику: "Нет, не сюда! Левей, под моим балконом! Все три куста!" Почему я не могу заплакать? Запереться в комнате, послать всех к демонам и весь день прорыдать? И второй день, и третий… И пусть они все делают, что хотят. Расцарапать лицо, разодрать в клочья платье, вырвать на себе волосы, выбросить из окна подаренное тобой ожерелье, разбить расписной умывальный кувшин и запустить лохань из-под него вниз с горы, чтоб гремело. Я ведь уже сожгла все твои письма. Почему я не могу? Корво.
- Койя, если тебе не дано плакать, ты себя не заставишь.
Хару собрал в горсть прохладные красные ягоды и протягивает их жене.
- Попробуй.
- Я уже пробовала. С Корво, когда мы гуляли последний раз. Такая кислятина!
- Не надо было.
- Что? Гулять с Корво?
- Да нет, - смеется лорд Хару. - Пробовать. До заморозков. Они несъедобны, пока их не тронет морозом. Попробуй сейчас?
Койя неохотно протягивает руку, большим и указательным пальцем берет одну толстую гладкую ягоду. Рассматривает на свет.
- Ой!
- Осторожнее! Кожица тонкая.
Капелька ярко-красного сока попала Койе в уголок рта. Она высовывает кончик языка, с недоверием слизывает. Удивляется:
- Вкусно.
- Я ж говорю тебе: совсем другое дело.
Подбирая подол, Койя поднимается к мужу, на усыпанный ягодой холмик. Присаживается, начинает срывать красные лопающиеся бочоночки, отправляет по одному в рот. Довольно щурится.
Хару так и стоит над ней, протянув руку с ягодами. Спохватывается, собирает их сам губами с ладони. Хорошо! Словно сахарный лед. В Хаяросе и центральных дариатах скромные умбренские ягоды не в чести, потому Койе и не доводилось их пробовать. А на юг их отправляют бочками. Они быстро портятся, но дары Акилы, Гавиа, Кауда идут на расходы, чтобы получить редкостное лакомство. Единственное лакомство, которым может похвалиться Умбрен.
- Я долго думала о том, что такое дуэм.
Койя смотрит на него снизу, задрав голову. Она присела на четвереньках, как кошка. Пальцы теребят зубчатый лист, покрытый блестящими пузырьками. Пузырьки лопаются, оставляя капли липкого сока. Даже дети в Умбрене знают, что сок листьев и стеблей ягоды-ледяники сжигает кожу и все, что под ней. Не зря ее еще называют стеклом-травой: как тонкий бокал, разбиваясь, она режет больно. Не сразу, эффект наступает через пару часов. Койя растирает в пальцах мясистый черенок, у основания ногтя повисла темная капелька. Но Хару почему-то ее не останавливает.
- Хару, это не для того, чтобы выжить! Это для того, чтобы нас подчинить!
Хару вздыхает, усаживается прямо на только что обобранный Койей ягодный куст, притягивает жену к себе на колени. Одной рукой она продолжает обрывать ягоды - те, до которых может дотянуться, другой - терзать листья, выдергивая ползучие кустики с корнем. Коричневая струйка течет по запястью, прямо в манжет. Хару не останавливает. У него крепнет ощущение, что он держит на руках лорд-канцлера Аккалабата.
- Я читала. Записки, оставленные твоей женой. Книги в библиотеке. Вот смотри, что у меня получилось. Королевам приятно быть уникальными - единственными живорожденными женщинами на планете. Поэтому они бдительно следят за тем, чтобы женщины не могли родиться в наших замках. Сам посуди: запрещение браков с тейо, у которых есть крылья и при этом прекрасно появляются на свет девочки. увод молодых даров за ширмы. жены королевской крови, которые выдаются как высший знак монаршей милости, а на самом деле являются одним из способов не позволить. в общем, я думаю, что они сознательно портят нашу кровь, Хару. Они все знают, все понимают, у них все рассчитано. В тиши хаяросских кладовых, за семью замками, куда путь заказан даже лорд-канцлеру, плетут свою паутину. Там у них все записано, все предусмотрено. Из поколения в поколение. Когда нужно навязать тот или иной дуэм. Когда требуется опустошительная война или массовое кровопролитие на турнирах. Кто должен погибнуть. Они все знают - говорю же я тебе, лорд Хару!
Он спихивает ее с колен. Это существо рядом с ним, которое рассуждает словно лорд-канцлер, выглядит как его жена и ведет себя как маленькая девочка, оно. говорит ужасные вещи! Оно предъявляет обвинения королеве! Пусть у нее руки опухнут к вечеру, пусть у нее хоть до костей мясо с пальцев облезет - так ей и надо! Она несет вредную ересь и должна быть наказана.
- Койя, ты безумна! Как это вообще могло прийти тебе в голову?
Взгляд Койи полон презрения. Она отползает медленно, цепляясь подолом за кустики ледяники, подносит руку к глазам, рассматривает потеки темного сока. В другой руке у нее ягоды - полная горсть. Сладкие, вкусные. Койя вздрагивает всем телом, бросает их мужу в лицо, вскакивает и, напевая, бежит к замку, уверенно перепрыгивая с камня на камень. Она высоко поднимает юбку, и Хару видит, что на ней тяжелые башмаки женщин-итано. Грубые, но удобные.
- Пропади оно все пропадом!
От яростного вопля Хару над его головой со скальной стены начинает сыпаться песчаная крошка, а мелкий зверек, вроде суслика, как ошпаренный вылетает из-под кустиков ледяники и бросается наутек. Хару наступает прямо на куст, в котором сидел зверек. и яростно давит ягоды, так что сок, словно кровь, брызжет по сторонам.
- Пропади оно все пропадом!
Он потрясает над головой кулаками, словно хочет докричаться до прекрасной Лулуллы в небесном ее чертоге. Задирает вверх голову.
- Пропади оно.!
Разжимает свои кулаки в ужасе. Койя. Только что. На его глазах. Да она же все руки себе сожгла соком ягоды-ледяники!
Он догоняет ее у входа в замок. Приземляется прямо у нее за спиной, схлопнув крылья так, что мускульное напряжение отдается во всем позвоночнике. Не обращая внимание на ее недоуменный писк, хватает за локоть, тянет - скорее, к колодцу, крутит ворот, заставляет ее вытянуть руки, засучить рукава до локтей - он видел, куда текла коричневатая струйка. Льет. Снова крутит ворот. Льет. Она смотрит расширенными глазами. Молча. Пока молча.
Вопить она начнет ночью. Когда впитавшийся сок проест сухожилия, связки и мышцы и надо будет просто терпеть, потому что даже кровь из пант молодого оленя не помогает от этой боли, хотя Хару и выльет все, все, что у него было, все, что берег для своего и Киттиного альцедо. Она будет пытаться сжать пальцы, чтобы облегчить боль, а он - отворачиваясь, чтобы не видеть ее слез - будет разжимать, распрямлять скрюченные фаланги, потому что нельзя, потому что иначе так и останется. Она вырвется и будет лупить его кулаками - по лицу, по голове, а он вырвется и снова схватит ее за запястья, прижмет к подушке, чтобы не смела сгибать свои почерневшие, словно сожженные пальцы с уродливо раздувшимися суставами. Она выгнется, застонет глухо, застучит по кровати ногами, и он, отведя взгляд от ее зареванного лица, увидит, как колени расставлены приглашающе, как неприлично задралось платье. и войдет непрошенный. Первый
раз. В свою законную жену. Как подобает лорду Дар-Умбра.
* * *
- Койя?
- Молчи.
- Тебе плохо?
- Мне хорошо. Хару?
- Прости меня.
- Хару? Ты был во мне?
- Прости.
- Хару, спасибо. Мне хорошо.
Руки вытянуты по швам - морщинистые, будто она всю ночь стирала, а не занималась любовью. С синими пятнами омертвевшей кожи. Сок стекло-травы вошел внутрь, сделал свое черное дело, вышел слезами и потом. Через неделю пальцы снова начнут шевелиться, через две - обретут былую подвижность. Больше болеть не будет. Морщинистые раздутые багрово-синие пальцы. И лучащиеся глаза. Счастливая улыбка на пол-лица.
- Хару, у нас будет ребенок?
- Увидим.
- Хару, люблю тебя.
Нет, это послышалось. Не сказала. Он и не ждал.
И потекли дни, счастливые дни ожидания. Он приходил к ней в спальню почти каждую ночь. Когда ясно стало, что будет ребенок, стал осторожен, в кровать не ложился, сидел на краю, по голове гладил тяжелой рукою. Она перехватывала руку, прижимала к губам, не плакала. За три месяца ни разу не поднялась в библиотеку. Ни разу не заговорила о паучихе на троне, о дуэме. Занималась садом, болтала с Китти. Хару чувствовал, как отпускает его внутри державшая сердце когтистая лапа. Ощущал себя молодоженом, отпускал нелепые шутки, меньше горбился за столом, поглядывал гордо и радостно на жену, на сына, на слуг, на ненадолго явившегося Меери, который тоже оценил перемены, произошедшие в Койе, и был с ней подчеркнуто нежен и ласков. Даже пытался, хотя и неудачно, скрыть от нее причину затянувшегося отсутствия Хетти. Виридис вспыхнул неожиданно и предсказуемо и горел ярко и неугасимо.
Койя восприняла весть о том, что брат поставлен во главе армии, поскольку отец оказался не способен ею командовать, на редкость спокойно. Хару, прекрасно осознававший, что он и Китти будут последними из Умбрена, кого шурин призовет под свои знамена, тоже бровью не шевельнул: Виридис снова поднялся - Виридис будет повержен. Его сейчас занимало другое. "Будет еще один сын!" По утрам, пока не проснулись домашние, Хару сидел в кабинете, прикидывал, где устроится спальня, кого из женщин-тейо позвать в повитухи и в няньки, как повыгоднее заказать в Ямбрене белое мягкое полотно. понадобится не меньше рулона. Он чувствовал, что живет, и дышал полной грудью.
Когда у оленей закончился гон, Хару сделал вылазку на горные пастбища - снял панты с четырех молодых самцов, чтобы обновить запас болеутоляющих для себя и для Китти. Альцедо у них по времени почти совпадало: не успевал прийти в себя Хару, как Китти, старательно и умело вычесывавший отца последние четыре года, начинал жаловаться на ломоту в плечевых суставах и головокружение. Меери к нему подпускать по-прежнему было нельзя, Хару и Койя справлялись сами. Порошка наготовили на этот раз с запасом. Святая Лулулла защитит роженицу, но дитя, рожденное в боли, по умбренским поверьям, может полюбить эту боль и искать ее всю свою жизнь. Хару рисковать не хотел. Койя будет рожать без боли. Рядом с ним, вместе с ним. Он чувствовал, что живет, и мир наполнялся новыми красками.
Но однажды ночью в комнате над его головой (там, где спит Койя, замотав огромный живот в три одеяла) раздаются крики и грохот, и лорд Хару, не теряя времени на то, чтобы добежать до двери и подняться по лестнице, выпрыгивает в окно, благо оно открыто даже в свежие умбренские ночи, и одним взмахом крыльев оказывается в спальне жены. От того, что он там видит, у него перехватывает горло. Койя стоит, опираясь рукой на спинку стула, согнувшись вперед, будто кто- то сильно ударил ее под дых, с волосами, закрывающими от него лицо, и дышит сипло, прерывисто, как после долгого бега или полета. На ней светлая ночная рубашка, которую она свободной рукой пытается заткнуть между ногами, и от этого ткань из белой становится красной. Красным пропитались и простыни на кровати. На них - тело, неуклюже повернутое, с раскинутыми руками. И еще одно, содрогающееся, на полу, преграждает лорду Хару путь от окна к Койе. Раненый пытается встать на колени, хватает воздух, дергает головой, силясь что-то сказать. Но получается только жалкое "Ыыы.", переходящее в хрип. Выгнув руку так, что она кажется сплетенной из гибких речных водорослей, тот, что на полу, силится нащупать рукоятку кинжала, торчащую у него из спины, между крыльев. Не дотягивается, рука опадает вдоль тела, сотрясаемого последней конвульсией. Предсмертная алая пена показывается на губах.
- Хару! На что ты смотришь? - злой шепот Койи заставляет лорда Хару оторвать взгляд от отвратительного зрелища. - Помоги мне.
- Ты ранена? - умирающих даров лорд Дар-Умбра на полях сражений и турнирной арене видел немало, но от одной мысли о том, что смертоносный металл мог коснуться Койи, в груди у него начинает грохотать гром.
- Нет, - слышен смешок сквозь свистящий шепот. И не успевает Хару облегченно вздохнуть.
- Хуже. Хару, там что-то с ребенком.
- Я позову.
- Не надо никого звать. Подержи меня. Он уже почти вышел.
Она показывает, как ему встать и протянуть руки, чтобы можно было на них опираться, постанывая, трясет задом, словно кобыла, к крупу которой прилипла колючка, роется у себя между ног одной рукой, потом упирается ему в голову животом, а в локти плечами - запускает под окровавленный подол обе руки, что-то там выкручивает, тянет. Сквернословит при этом она не переставая, как ветеран-тейо на поле боя. Это продолжается довольно долго. Иногда она вынимает руку из-под подола, чтобы поправить волосы или вытереть пот, и на лице остаются кровавые пятна. Когда Койя особенно энергично встряхивает задом, совершая при этом винтообразное движение всем своим телом, словно надеваясь на руки, просунутые в промежность, Хару не выдерживает. Отводит глаза, подавляя рвотный позыв, и пропускает момент, когда жена отворачивается от него и, даже не отодвинув мертвое тело, укладывает рядом с ним нечто маленькое и сморщенное, с вытянутой головой на тоненькой шейке, болтающимися ручками- ножками. Это покрыто слизью с ног до кончиков крыльев. Оно не дышит. Детей на Аккалабате носят четыре месяца или чуть меньше. Рожденные за месяц до срока не выживают. Хару первый раз в жизни видит, как выглядят аккалабатские дары до своего рождения. Он бы много дал, чтобы это не видеть. Не здесь, не сейчас, не с нею, не с нами! Здесь, сейчас, с нами, с ней. Койя стоит тихо, как неживая, вытянув руки по швам и опустив голову. Ему кажется, что он слышит, как из нее капает кровь.
Хару прикидывает, как завернуть трупик младенца, чтоб выкинуть. Мертворожденных детей нельзя хоронить. Он не знает, как пробавляются остальные - в Умбрене есть ущелья и водопады. Кто уж там ест свалившуюся на голову мертвечину - пещерные волки или медведи - какое ему до этого дело. Главное упаковать и унести, пока не опомнилась Койя. Хару склоняется над трупиком ниже. Что-то его задело при первом осмотре, что-то показалось не так. Он задерживает взгляд на скукоженном личике, на груди, спускается. Из горла вырывается сухой хрип.
- Койя! - ошеломленно сипит он. - Это. по-моему. девочка.
- Дай посмотреть.
Койя окровавленным пальцем раздвигает ноги маленького существа, которому не суждено было дышать воздухом Аккалабата.
- Девочка, - в одном слове горечь утраты и радость обретения. - Девочка с крыльями. Хару, мы не должны никому говорить.
Сознание она теряет внезапно, и лорд Хару успевает только дотащить ее до постели и, сбросив на пол труп несостоявшегося убийцы, положить на его место леди Койю. Прямо на кровяное пятно,
на измятые простыни. Ей сейчас все равно. А ему нужно срочно спрятать три тела.