Остальные это знали также, как вы, дорогие читатели и читательницы, где влево, где вправо, где вверх, где вперед и где назад.
"Ну, пошли", – торопила Тита, думая про себя, что Олег бы уже не ждал. От мысли об Олеге ёкнуло сердце.
Двинулись в путь, и Ханан всё напевал "Владыку мира", и это приводило к сильной изжоге пастуха, и потому он поспешно поднялся и сказал: "И мне надо идти". Торопливо, не попрощавшись, он исчез в тумане. Ханану показалось, что он увидел край черного талита с красными полосами за миг до исчезновения пастуха в молоке тумана.
"Что это?" – спросил он себя и сам себе попытался ответить: ничего. Жаль, что многие торопятся ответить себе "ничего", услышав шорохи в ночи, заметив подозрительные предметы или подозрительных людей. Эти, что не говорят себе "ничего", вскакивают при любом подозрении, хотя это и кажется глупым – бежать за исчезающим в тумане пастухом ли, бесом, потребовать от него немедленно остановиться. Именно они не дают бесам реализовать свои гнусные замыслы.
Всадники двигались в ритме песни Ханана. Они также присоединились к пению. И Тита. Ей понравилась удивительная мелодия этой песни.
Глава шестьдесят третья
Вот, уже почти семидесятая глава, а они, эти простаки, с трудом одолели половину пути. Не собираюсь, конечно же, подробно описывать каждый день их путешествия, и всего, что приходило им на ум, и тех моментов, когда у Песаха или Ханана возникало желание овладеть Титой, когда они размышляли об ее бедрах.
Держали они поводья, приблизив головы к головам коней, и шли.
Думали кони: уф, ужасно раздражает эта ходьба. Так медленно. И так влажно в воздухе. Где эта пустыня, где эти дали, где эта скачка, когда хазары орут на наших спинах, и запах битвы и победы – перед нами. Что для нас эти степи и холмы в скачке от одного края Хазарии до другого ее края, как в те времена, когда еще не было здесь Израиля, и мы были свободны, носясь табунами, видя своих матерей под покровительством их повелителей – отцов, геройских коней, которые овладевали кобылицами.
Думал Гедалияу, и челюсти его сжимались в ожидании решения в создавшейся ситуации: сегодня нам ужасно не везет. Сможем ли найти место привала до наступления ночи. Что это все пугают ожидающим нас судом? Надо сообщить моему дяде, отцу Тувияу, он вытащит нас из этого дела. Есть еще влияние семьи Каплан в этой империи.
Утром выскочил прыщик, и я так хочу выжать из него гной. Нельзя это делать, нельзя. Но даже если его не сорву, появятся и другие. Это все от беспорядочного питания в этом бесконечном путешествии. Кончим это дело, вернусь домой, и начну нормально питаться. Кто захочет меня таким, какой я сейчас? Придется, в конце концов, идти к проституткам. Поймают меня, и я человек конченный, ибо что я скажу семье нареченной мне Лили?
Думал Тувияу: я объясню им, что никто не предупредил нас об опасностях, ожидающих нас в пути. Это не наша вина. Нас вообще не подготовили. Если бы они описали нам все опасности и трудности пути, эти высокомерные графы и их этот хвастливый агент, который соблазнял нас походом, если бы мы все знали наперед, мы бы сказали, во всяком случае, я бы сказал, что извиняюсь, не могу брать на себя участие в таком деле. Я действительно глубоко сожалею, что дети были украдены и женщины убиты, и я хочу за этот заплатить, И, конечно же, я не прошу коня, которого граф мне обещал. Я отказываюсь от него.
Так Тувияу готовился к защите на суде, оттачивая ответы и справедливые убеждающие доводы. Сработает ли это, думал Тувияу Каплан. Если нет, мой отец придет и объяснит всё. Что поделаешь, иногда они не хотят слушать молодого парня, но лишь придет кто-то известный, обладающий влиянием, и они ведут себя по-иному. Такова гнусная подоплека жизни. Все-лицемеры.
И он стал напевать тихим голосом печальную чудесную песенку тех времен, слова которых по силе превышали всё, написанное о депрессии когда-либо, ибо написаны были не человеком, а высшими ангелами, и слова почти сжигали бумагу, на которой были начертаны:
Ночь эта обложит меня мраком глубоким Всего года, каждого дня. В эту ночь я буду бобылем одиноким. Не являйтесь успокаивать меня.
Думал Песах: Тита, Тита, Тита. Какая ночь позавчера была в гостинице. Какое наслаждение. Господи, какая была у нее слабая улыбка, когда я положил ее на спину. Что означала эта улыбка? Победная, когда она отдается всей своей сутью? Какая влажная кожа ее лица. Уф, когда мы снова окажемся вдвоем наедине? Только не добраться ночью до еще одной ешивы, еще до одного раввина, и снова нас разделят на ночь.
Ни какие это такие особенные размышления, но разве это книга размышлений или основана на интересных человеческих образах?
Нет. Это книга, которая пытается описать, насколько это возможно, то, что произошло в Хазарии. И это – невозможное дело, ибо кто знает, что случилось? Потому и то, что думал Песах, не входит в понятие "размышления". Записали это. И это то, что есть у нас. Это то, что было в его мозгу.
Думала Тита: какой будет смех, когда расскажу ему, что у меня начались месячные.
Думал Ханан: жизнь моя не что иное, как время, которое проходит, когда я планирую другие дела.
Последняя мысль неплохо выглядит, чтобы быть использованной для колонки в газете. Кстати, я не виноват, что она появляется в фильме, название которого я забыл и вообще не видел. Он шел по кабельному телевидению. Я сидел в салоне, стараясь прожигать время, из которого нельзя извлечь никакой пользы. Это – время которое еще более потеряно, чем то, которое теряешь при ожидании автобуса. В случае с автобусом можно еще извлечь из окружения то, что не извлечешь ни в каком другом месте. Я был просто околдован внутренней пустотой. В нашем доме телевизор не стоит в салоне, слава Богу. Но я лишь на миг заглянул в комнату, где стоит телевизор, только заглянул. Жена моя чудесная, Рути, сидела там с сыном Ийяром, которому через две недели исполнится тринадцать лет. Это была пятница, и я еще находился во взвешенном состоянии после возвращения из США, нагруженный всеми биологическими несоответствиями, которые рождает пересечение половины земного шара и потеря семи часов в пространствах.
Заглянул и это то, что увидел – лишь эту строку из песни популярного ансамбля, написанную на экране, скорее начертанную на стене, подобно плакату, на английском языке, перевод которой на язык иврит шел по низу кадра.
Что значит, удивился? Ведь это было именно то, что думал Ханан тысячу лет назад в какой-то дыре между двумя реками, в середине Хазарии.
Думала Тита (мы действительно прервали ее размышления, перепрыгнув к мыслям Ханана): какой будет смех, когда расскажу ему, что у меня начались месячные. Он странный такой, сказал, что иудеям запрещено это дело, когда месячные. Что это такое – эти иудеи? Первый раз, когда он сгорал от желания, спросил: "У тебя идет кровь?"
"Нет", – сказал я.
"В следующий раз до того, как мы начнем, сообщи мне, нет ли у тебя кровотечения. А то ведь начну и не смогу остановиться".
"Да ничего страшного. Я могу и при кровотечении".
"Это не ты. Это мы – иудеи. Нам запрещено".
Я с ними уже достаточно времени, и никак не пойму, что они представляют собой – эти иудеи. Вовсе они не выглядит такими, какими меня пугала покойная мать, рассказывая ужасы об иудеях-великанах, живущих на юге, которые, взимая налоги с деревень, забирают даже маленьких девочек. А кто сопротивляется оплате налогов, исчезает ночью, а, встав утром, не знает, где он, и никто найти его не может. Нет, мать не любила иудеев и боялась их больше, чем шведов. Я считаю, что шведы более страшны. Да и славяне мои во много раз ужасней. Они более тонки и сдержанны, эти иудеи, и вообще симпатичны.
Как Песах, мой господин и спаситель, любит меня. Так, что иногда я забываю Олега. Где ты, Олег? Куда ты исчез? Я так бы хотела рассказать тебе о стольких вещах. Почти пришла к тебе. Хотела умереть, вправду хотела умереть. Какое дерьмо – твои товарищи. Вообще не огорчились, когда ты умер. Поняла это, когда они насиловали меня. Только это их интересовало: Олег умрет и можно будет переспать с Титой. Почему бы нет? Товарищи. Всегда я видела, с каким вожделением они смотрели на меня.
Ну, иудеи тоже смотрят. Как, например, Ханан. Не сводит взгляда с моей груди. Он думает, что я этого не вижу, и отводит взгляд, когда смотрю на него. Не понимаю, неужели Песах не чувствует этого. Не понимала, как Олег не чувствовал, чего хотят его добрые друзья, и как поведут себя братья его жены, которые были так льстивы, пока он был жив, и тут же бросят меня в кипяток, лишь он умрет. Ой, как мне повезло, что я еще жива. И отныне буду жить, и никто меня не убьет, ибо Песах меня любит. Есть во мне что-то, что все в меня влюбляются. Песах не Олег, нет у него замка, нет ничего, но я думаю, что не умру, если останусь с ним. Только хотела бы побольше знать, кто они – эти иудеи. Ибо, кажется мне, они мне нравятся. Может, и я буду – иудейкой.
Глава шестьдесят четвертая
Туман еще более сгустился, они шли словно бы дыму. И со всеми размышлениями они почти совсем не продвинулись в пути.
Думал Ханан: предположим, что Тита пришла ко мне ночью, когда я дежурю, и шепчет мне – "Ханан, я никак не могу уснуть. Я хочу с тобой переспать. Подними мне юбку". Я кладу ей под юбку руки, касаюсь гладких ее ног, и говорю – "Ну, а что с Песахом?" А она – "Не беспокойся, он крепко спит и не проснется, только не шуми и быстро делай свое дело" О, какое наслаждение будет – положить тонкое ее тело на траву и лечь на нее. В тумане не видно, как оттопырены у меня штаны. Что это вдруг возникла и смешала всё Элени с ее тяжелой грудью. Господи, это нельзя, она ведь мертва. Хватит, надо прекратить думать об этих вещах. Лучше думать об ешиве. Намного здоровее.
Как прекрасно было в ешиве. Какие ребята. Как это чудесно было учиться вместе. Как они вслушивались в мои слова, и оценивали мои ответы. там я хочу быть. Загляну-ка я сейчас в маленькую книжечку "Псалмов", которую они мне подарили. Я просто жажду прочесть главу… Ой, где книжка? Ой, забыл ее.
"Стоп! – закричал Ханан, обернулся и стал рыться в карманах и сумке. Точно. Книжки нет. Это был маленький бархатный мешок, который он держал в руке, выезжая в путь. Когда сидели рядом с пастухом, он отложил мешок в сторону, помня, что надо его взять.
Разве не говорил отец миллион раз, что "сейчас же это никогда?" Но кто слушает эти нудные указания.
"Я забыл молитвенник, талес, филактерии, книгу "Псалмов", которые получил в ешиве", – сказал Ханан упавшим голосом. Подождите меня, я возвращаюсь за всем этим".
"Куда ты возвращаешься? – спросил вечно мрачный Тувияу. – Что ты найдешь в этом тумане? Как ты вообще узнаешь, где мы были?"
"Поехали со мной, – попросил Ханан, – поищем по следам коровьего помёта".
"По запаху, что ли?" – захохотали эти взрослые детки собственной вульгарной шутке.
Они повернули, не успели пройти четыре шага и замерли в изумлении. Туман исчез.
Все вокруг было ясно и сверкало солнцем, что они, не веря этому, ослепленные, зажмурили глаза. Зеленый пасторальный ландшафт был полон тишины, тепла и света. Горка, на которой сидел пастух, была отчетливо видна, на ней – сумка. Явно было видно, что они отклонились и шли наискось. Это, как бывает, заплываешь в море напротив вышки спасателей, намереваясь обратно плыть прямо к ней, но оказывается, вышка намного ушла вправо.
"Что это?" – гнев слышался в голосе Тувияу.
"Здесь нет тумана", – отметил Ханан, как простак, подтверждающий то, что само собой ясно.
"Бери-ка свою сумку, пока туман не вернулся", – сказал Тувияу, и они быстро дошли до горки. Ханан поднял сумку, и они двинулись к ожидающим их ребятам. Сделал один шаг вперед, в сторону остальных, как туман тут же их окутал.
"Ну, что это? – крикнул Тувияу. – Что здесь происходит?"
Кого ты спрашиваешь, Тувияу? Ханана? Ханан пытался объяснить. Всегда у человека есть склонность разъяснять вещи, которые необъяснимы.
"Туман сдвинулся на восток, и мы стоим на границе облака".
"А?" – Тувияу попытался понять, и они сделали еще десять-двад-цать шагов, и тут Тувияу снова остановился, весь в беспокойстве. Он был человек действия и любил простоту.
"Я пытаюсь снова вернуться назад", – сказал Тувияу, – а ты стой здесь"
Прошел обратно пять шагов и закричал: "Здесь нет тумана. Стой, жди и не двигайся".
"Я не двигаюсь", – сказал Ханан, не понимая, почему нельзя двигаться. Тувияу же хотел застолбить на миг мгновение, неустойчивое, как шарик летящего мыла. Он должен был остановиться и подумать.
"Ну, что происходит?" – закричал Ханан после пяти минут ожидания.
"Не знаю, – медленно произнес Тувияу, – кажется мне, что это так – когда идем вперед по нашему пути, туман застит нам дорогу. Когда мы движемся назад – все вокруг ясно и светло".
Это была слишком неправдоподобная теория без достаточных доказательств. Похоже, именно это имел в виду Ханан, говоря, что туман движется вместе с ними на восток. Так-то, да не все так. Ведь все время, пока Тувияу стоял в десяти шагах от Ханана, туман от последнего не сдвигался.
"Давай, вернемся к ребятам побыстрее, и расскажем обо всем этом, – сказал Тувияу после нескольких минут размышления, – надо проделать несколько опытов – шагать немного вперед, затем назад, и посмотрим – прав ли я".
Но Ханан понял, что нет нужды ни в каких опытах, и Тувияу действительно понял, что происходит. Туман сдерживает их от движения вперед. Ханану стало не по себе. "Нет смысла продвигаться дальше", – прошептал он. Тувияу услышал это.
Они быстро двигались, насвистывая в тумане, который объял их обоих.
Наконец добрались до остальных всадников, и Тувияу объяснил свое естественное исследование о неестественном явлении.
Они пытались снова все это проверить, ходили вперед и назад, разбились на цепочку, отметили на веревке место, где заканчивался туман. Все подтверждало то, что туман двигался с ними вперед, а путь назад был ясен и светел, легок в преодолении и дружествен к путнику.
"Что делать?" – спрашивали они друг друга.
"Если уже мы остановились, – сказала Тита, – давайте сделаем несколько шагов назад, чтобы обдумать положение на свету".
Песах был очень оскорблен этим предложением Титы, ибо в тумане, скрыто от взглядов других он мог прижать ее к себе, ощутить мягкость голубой ее рубахи да и всю ее. Но ведь она вовсе не сделала это, чтобы избавиться от его объятий, она почти не ощущала их, и они были подобны прикосновению ветра. Что-то начало ее беспокоить. Парни эти не знают, что делать. Это казалось ей странным. Впервые она почувствовала, что, быть может, именно она скажет, что делать. И они сделают то, что она скажет. Неожиданно испытала тоску по своей служанке с лицом мыши, которая говорила ей, что делать.
И они вправду сделали то, что она предложила, несколько шагов назад.
Свет ударил им в лица, и зеленое пространство распростерлось, насколько хватает взгляд. Только на востоке высилась стена тумана, плотная и неодолимая, как бы говорящая: зачем вам идти вперед. Нужны вам беды? Зачем?
Глава шестьдесят пятая
Да. Вот он, туман. Стоит. Даже не скрывает наглого своего поведения. Есть ли у кого-либо сила бороться с хитроумными туманами.
"Слушайте, это невыносимо для меня, – негромко ныл Ханан. – Я просто не могу больше, Что это? И воевать с бесами, и сам поход ужасно тяжел, убийство, кровь. Элени. Внезапная болезнь коней. Эти шведы на пути. А теперь еще этот туман. Слишком большие силы действуют против нас. Пытался, насколько возможно, все это преодолевать. Хватит. Достаточно".
"Что достаточно?" – рассердился Гедалияу Каплан. – Да если мы не будем выполнять наш долг, все законы и условия, которые были на нас возложены, то на нас падут все проклятия".
"Это меня больше не интересует", – сказал Ханан.
"И что ты можешь сделать?" – спросил Гедалияу.
"Вернуться в ешиву и там остаться".
Тита навострила уши. Ага, ешива для него важнее, чем я. Поглядывает на нее, поглядывает, и ничего не сделает.
"Ты никуда не пойдешь, пока не объяснишь мне, кто такие – иудеи", – сказала она, растопив камень на его сердце, как уксус растворяет камни, образовавшиеся в чайнике.
"Не сейчас, – сказал Песах, – не сейчас, Тита. Мы должны двигаться. Ну, туман. Ну, и что? Это нас остановит? Продолжим путь до ручья и найдем тот путь, который нам указал пастух. Кстати, как это мы не спросили, как его зовут?"
"Я спросил, – сказал Тувияу Каплан, удивляясь самому себе, ибо что-то стало смутным в его памяти.
"Спросил? Не слышал я от тебя никакого вопроса", – сказал двоюродный его брат Гедалияу. И другие сказали, что не слышали этого. И сам Тувияу, став неожиданно косноязычным, согласился, к собственному удивлению, что не слышал произносимый им же вопрос, и, вероятно, поэтому и пастух не слышал, и, естественно, не ответил:
"Мы прокляты, и еще придет на нас более страшное проклятье, если мы будем продолжать наш путь-лихорадка, воспаление, гангрена, разруха, сумасшествие, слепота и обалдение, от которого нет никакого лечения".
"Плохой знак", – промямлил Ханан. Он чувствовал, что теряет Титу, и чувство этой потери вызывала неприятное чувство пустоты в животе. Но он сказал себе, что все, больше не может. Никаких соблазнов, никаких угроз и бедствий. Все правы. Ну и пусть будут правы, а он возвращается в ешиву. Может только проводит их до ручья и убедится, что они на правильном пути, и затем вернется по собственным следам в школу и предастся сладости обсуждений, дискуссий, исследований, раскрытию тайн.
Вот, и красавчик Ханан удаляется из нашего повествования, и больше мы о нем ничего не услышим. Так он решил, и нет у нас возможности это решение изменить. И может быть, это его решение – правильное.
Ведь те, кто выполнил все заповеди и свой долг, кто отдал жизнь всем событиям в Хазарии, те, кто победил все огромные нападавшие на них армии, уничтожили целые нации, пронесли еврейские имена, имена иудейских царей по всему миру людей, исчезли начисто, и памяти о них не осталось. И знаем ли мы о них нечто большее, чем знаем о Ханане?
Если посмотрим в список десяти хазар, найдем там имена, как Шломо Авлули, министр финансов, что совершил чудеса с экономикой Хазарии, он привел к тому, что природные богатства вокруг Хазарии, по всему Востоку, были использованы до предела.
Найдем в списке имя Ривки Бина, вязавшей погребальные полотна и создавшей предприятия по вязке. Специалистки по спицам, которые никогда не возвращались и распускали нити во всей истории пряжи, на которой птицы насвистывали перед красавицей.