Он метнулся обратно. Высокая волна шла по воде, и под ней угадывалось огромное тело. Карс подхватил Мару на руки, потянул вверх, но океан не отпускал. Юноша преодолевал сопротивление, словно тянул женщину из трясины. Да что ж такое! Сквозь стиснутые зубы он призвал Прекрасную Всадницу на помощь словами, за которые отец высек бы его, если бы услышал. Гигантская волна ударила в грудь, сбила с ног и вышвырнула на берег, но Мару он прижимал к себе, поклявшись не выпускать даже в кишках чудовищной рыбы.
Карс упал спиной на песок, а из воды выехала на берег и поднялась над ним огромная морда, подобная килю корабля. Шесть плавников по бокам мощного тела держали тварь на весу, опираясь о земную твердь. Мара, казавшаяся мёртвой, вдруг открыла глаза и протянула руку по направлению к чудовищу.
- Даганна та, Аэ! - резко сказала она. - Гэт-таэ!
И вновь обмякла, потеряв сознание.
Монстр поелозил тяжёлой головой по песку, оставляя на нем рваные борозды, быстро заполняющиеся водой. По-птичьи посмотрел на Карса, словно прикидывая, на сколько зубов того хватит. Три боковых ока, каждый размером с голову взрослого мужчины, были тёмными и блестящими, затянутыми толстой плёнкой, под которой клубился разум настолько древний и чуждый, что Карс похолодел, понимая - заглянуть в такие глаза дано раз в жизни. И обычно, в самом её конце.
Внезапно, отталкиваясь от поверхности короткими толстыми плавниками, чудовище попятилось, миновало линию прибоя, одним движением прихватило и потащило за собой тело лесничего. Выплыв на глубину, гадран швырнул труп в воздух, словно играя, подпрыгнул следом и, заглотав в полете тело, рухнул на бок, подняв тучу брызг. Чёрный парус развернулся и стал быстро удаляться, пока не исчез в ярком свете уже наполовину поднявшегося светила.
Карс выдохнул. Посмотрел на Амока. Умный зверь всё это время простоял, не шелохнувшись, не желая привлечь внимание монстра к себе, и только когда тот исчез за горизонтом, тонко и нервно заржал, роя песок копытом. Мара была в беспамятстве, но, к удивлению Карса, её губы и щеки чуть порозовели. Теперь требовались тепло очага, чистая вода для питья и, если на то будет воля Прекрасной Всадницы - лекарь!
Юноша потянулся сознанием к разуму тайгадрима. Конь обладал острым обонянием, не уступающим собачьему, и должен был почуять ближайшее поселение. Когда направление было установлено, Карс перенёс Мару к костру и одел. Оделся сам, ибо все это время был наг, как первый человек, когда-то вышедший из моря на землю. Собрав нехитрые пожитки, он перекинул женщину через седло, сел сам и, посадив её перед собой, послал Амока в галоп. За спиной остался развороченный пляж, в глубоких бороздах которого плескалась вода, угли потухшего костра и частичка жизни Карса, которая - он прекрасно это осознавал - уже не будет прежней.
***
Через час пути вдоль пляжа тайгадрим повернул к кучной роще, видневшейся вдали. Места здесь раскинулись дикие, тракт, шедший из Крира в Киотиссию, тянулся южнее, а для виноградников ночи уже были прохладны. За рощей, в уютной долине между двумя невысокими холмами открылся вид на маленький монастырь. Замшелые камни были крепки, дощатый забор недавно подновлен. Карс соскочил с коня, держа Мару на руках, и заколотил каблуком в запертые двери. Через некоторое время послышался скрип гравия под чьими-то тяжёлыми шагами. Но голос, зазвучавший с той стороны, оказался удивительно нежным и мелодичным.
- Кто вы, и что вам нужно!
- Странники. Моей спутнице нужна помощь.
Заскрипели засовы, створки распахнулись, являя глазам юноши высокую монахиню в синем плаще мэтрессы и стоящего за её спиной, огромного, заплывшего жиром и страшно изуродованного мужчину. Настоятельница монастыря шагнула вперёд, коснулась лица Мары сухими пальцами, приподняла веко, заглянула в неподвижный зрачок. Покачала головой.
- Что с ней?
- Купалась. Напоролась на что-то, - соврал Карс. - Должно быть - ядовитый моллюск.
Женщина дотронулась до висков Мары, стирая испарину, поднесла пальцы к лицу, понюхала. Поморщилась.
- Сильный яд. Неси её в общий дом. Кайн, покажи гостю дорогу.
Великан махнул огромной ладонью и пошел вперёд, не оглядываясь. Карс спешил за ним. Названный Кайном провел его в пустую келью. Как успел заметить Карс - помещений пустовало много, а монахини были в основном женщинами пожилыми или старше среднего возраста. Они замирали, когда Карс проходил мимо, вытягивали шеи ему вслед и походили на стаю смешных неуклюжих птиц с серым оперением.
Карс осторожно положил Мару на узкую кровать, застеленную одеялом из некрашеной шерсти. Сопровождающий их толстяк в келью не заходил, топтался у дверей, понимая, что вдвоем с широкоплечим Карсом в узком пространстве не поместится. А вот мэтресса легко скользнула внутрь, склонилась над женщиной, снова приподняла ей веки, ощупала тонкими пальцами виски, шею. Распрямилась и развернулась к Карсу.
- Я сделаю, что смогу. А вам, юноша, следует покинуть монастырь. В лоне Ариссы не место мужчинам.
Карс невольно оглянулся на дверной проём, который полностью перекрывала туша провожатого. Блестящая шрамированная кожа на лице Кайна казалась неподвижной чудовищной маской, сквозь которую глянули неожиданно спокойно и чуть лукаво глаза умного и наблюдательного человека.
Заметив сомнения Карса, настоятельница усмехнулась.
- Кайн живет у нас более десяти лет. Он изуродован, нем и может быть опасен. Но не для меня и моих сестер. Пресветлая привела его к нам в час отчаяния, Пресветлая указала путь, по которому он пойдет до конца. Кайн более не мужчина, он - орудие судьбы, ждущее своего часа.
- Понятно, - невольно смутился Карс, представив, как бы он чувствовал себя на месте того, кого только что прилюдно назвали скопцом.
А потом все мысли разом исчезли. Он стоял рядом с Марой, смотрел на заострившееся личико, на чёрные волосы, раскиданные по серой поверхности одеяла, и понимал, что должен будет её покинуть. Карс не мог ждать, пока она придет в себя. Ему следовало срочно отправляться в Маори, с помощью двоюродного брата сообщить семье, что он жив и здоров, и начать распутывать клубок интриг, конец которого тянулся с посольского двора Йаги в Плессе.
Мэтресса мягко коснулась его плеча.
- Идите. Мы теряем время, ведь мужчинам негоже смотреть на тайные ритуалы Ариссы.
Карс повернулся к настоятельнице, 'надев' одну из своих самых доверительных масок. Взял её руки в свои.
- Сейчас мне нечем отблагодарить вас, мэтресса. Но я даю слово, что если вы вытянете её с того света, монастырь не будет ни в чем нуждаться! Как только я доберусь до Маори, куда мы направлялись, я пришлю за девушкой своих людей. А сейчас велите принести бумагу и чернила. Я напишу ей несколько слов и... покину вас.
Настоятельница улыбнулась.
- Верю тебе. Скажи хоть, как её зовут? Как зовут твою любимую?
- Гирами, - не задумываясь, ответил Карс.
Мэтресса осторожно отняла ладони от его горячих пальцев и вышла. Кайн ушёл за ней. Во всяком случае, в комнате без окон стало светлее - солнечный луч упал на дощатый пол из узкого стенного проема в коридоре.
Юноша снял с шеи серебряное кольцо на кожаном ремешке. Простое, почерневшее от времени, с полустёртым изображением паука на печатке, оно не привлекло внимания похитителей Карса, а мага, способного считать ауру кольца, среди них не оказалось. Не колеблясь, надел украшение на шею женщине. Наклонился и поцеловал холодные губы, провел пальцами по её щеке, плечу, груди... Сердце сжалось. Вот оно, пребывает на грани жизни и смерти - самое необычное приключение из всех, что случались с ним ранее.
Прошелестел жёсткий небелёный лён. Настоятельница остановилась в дверях, наблюдая. Только плащ из тонкой шерсти цвета индиго отличал её от обычных послушниц, две из которых пришли вместе с ней. Карс обернулся. Молча взял лист дешёвой бумаги, чернильницу. Набросал несколько слов, свернул листок, придавил стоящим тут же чугунным подсвечником без свечи. И вышел из кельи, более не оглядываясь.
Мэтресса любезно проводила его до ворот. Указала, как кратчайшим путем выйти к тракту, шедшему к границе с Киотиссией, благословила в дорогу и заторопилась к раненой девушке.
***
Через сутки Мара пришла в себя от света, танцующего на веках. Тёплые пальцы сквозняков ласкали обнажённое тело. Раскинутые конечности были тяжелы, на губах и языке ощущалась вязкая горечь. Она с трудом открыла глаза и сфокусировала взгляд на сводах возносившегося потолка. Резные черные капители поддерживали обводы из гнутых сосновых досок, источающих густой смольный аромат. Вокруг пылали зажжённые свечи и лампадки, нагретый воздух гудел множеством голосов, кружил голову густыми запахами.
Тонкая фигура, закутанная в синий плащ, присела рядом на корточки, заглянула Маре в глаза.
- Сознание вернулось к тебе, Гирами! - прозвучал мелодичный голос. - Пресветлая была благосклонна! Скорее всего, ты будешь жить, девочка, но яд слишком силён. Он будет вызывать боли и судороги, кратковременные потери сознания. Кто и чем так ранил тебя? Твое тело в шрамах и отметинах боёв - ты воин? Или та, что ходит тёмными тропами? Кто тот юноша, что принёс тебя сюда?
Мара прикрыла веки, спасаясь от потока вопросов. Воистину, настоятельница монастыря была женщиной опытной и... слишком любопытной.
- Я ничего не помню... - прошептала она в ответ, и ей не пришлось играть слабость - голос действительно прерывался.
- Это последствия отравления, - улыбнулась мэтресса, погладив её по спутавшимся волосам. - Сейчас сёстры отнесут тебя в купальню и помогут смыть ядовитый пот. А потом ты будешь спать, сколько пожелаешь. Покормить тебя я разрешу только завтра, а вот воды можешь пить сколько угодно.
Кажется, Мара ушла в небытие, потому что снова пришла в себя уже в бочке с тёплой водой. Две монахини шептались и хихикали за спиной, удерживая её за руки, не давая уйти под воду и иногда легко шлёпая по щекам, чтобы привести в чувство.
- Клянусь тебе, Гайра, это отметины пыточного инструмента! - говорила одна из них другой. - А вот следы хлыста, видишь? Когда я была девочкой, я часто бегала смотреть, как наказывают непокорных рабов на столичной Площади Слёз. Интересно, тот юноша тоже беглый раб? Представляешь, как это романтично - они полюбили друг друга и сбежали от хозяев, а он послал вслед наёмного убийцу, чтобы найти их.
- Глупости говоришь, Карина! - сипло отвечала вторая. - Лорду Тени делать больше нечего, как гоняться за беглыми. Да и не похожи они на беглых рабов. Ты видела, как держался молодой господин? Я не удивлюсь, если он сам владеет рабами, да не десятком, а сотней!
Мара зашевелилась, не желая больше слушать их бред, выпростала руки из цепких пальцев монахинь, окунула лицо в воду. А когда вынырнула, её глаза горели болотными огоньками в сумраке купальни.
- Оставьте меня! - резко приказала она, и монахини, поджав губы, покинули помещение.
Мара с трудом распрямилась, желая подняться на дрожащих ногах, но скоро оставила эти попытки. Завела руку за спину, ощупала место, куда попала отравленная стрелка лесничего. Порезы затянулись, однако под кожей угадывалось жёсткое уплотнение поражённой мышцы, отчего левая рука была ограничена в движении. Когда Мара попыталась сделать полный замах - скривилась и застонала от боли. В огромной дубовой бочке она сидела до тех пор, пока вода не остыла. Не было сил ни тереться грубой мочалкой из вервия, ни вылезать и укутываться в кусок чистого полотна, лежащий рядом на длинной скамье. Бредовые видения вновь принялись выкидывать фортели, туманя взгляд, иссушая губы и гортань. Мара попыталась встать. И опять безуспешно. Осознание собственной слабости приводило в бешенство, будило обрывки воспоминаний, которые она предпочла бы не видеть под горячими веками...
...Она лежала в зловонной яме, упираясь голой грудью в каменистое дно. Спина пылала свежими ранами от ударов кнута. Хвала Таи Талассе, длинные волосы скрывали лицо и от любопытных взглядов, и от яростного света полуденного солнца. Крики толпы над головой, насмешки и слова сочувствия сливались в неумолчный гул, подобный мерному шуму океана. В неподвижное тело впивались камешки, бросаемые мальчишками ради развлечения - небольшие, но болезненно ранящие кожу. Милосердные стражники затянули верх ямы сеткой с некрупными ячейками, чтобы камни причиняли неудобство пленнику, но не калечили и не убивали. Ведь убить непокорного раба можно было только по приказу хозяина, а вот унижать и мучить - сколько угодно. Впрочем, падали в яму и свежие ячменные лепешки, мелкие румяные яблочки и виноградные грозди - многие жители столицы, насладившись зрелищем на Площади Слёз, всё же жалели потом бедолаг, дерзнувших нарушить негласный свод правил. Толпа схлынула только поздно ночью - всем хотелось посмотреть на сумасшедшую, отринувшую в своей бесконечной гордыне милость самого шаггана. Раны на спине дёргало - это зарастали мышцы, глубоко рассеченные витым палаческим хлыстом. Но, несмотря на боль, Мара перевернулась, желая взглянуть в небо. Крирские звёзды казались алмазными каплями, стекавшими по тёмным щекам неба, чтобы упасть в подставленные ладони океана, в сонную колыбель и прохладу которого она стремилась сейчас всем сердцем. Изуродованное тело, измученное жаждой и жарой, родилось бы заново в солёной крови Таи Талассы, как рождались сейчас где-то внутри неё яростное чувство протеста, звериное желание свободы и горячая жажда чужой крови.
- Теперь они все твои кровники, - однажды сказала ей Наи-Адда, - и от родства первой крови ты избавишься только, если поможешь им избавиться от своей...
Эти слова не давали Маре сойти с ума, умереть, или позволить убить себя на протяжении долгих лет, ибо дарили надежду...
На дне ямы она зарычала раненым зверем, сжав кулаки так крепко, что отметины ногтей отпечатались синими полумесяцами на коже. Нет, она не сдохнет от тоски, как гонтарийка Дика, не бросится на камни с крепостной стены, узнав про рудники Ариссы, как свободолюбивая дочь Йаги - Китари. Исподволь, тайно, она будет копить силы и знания, чтобы однажды встать на тонкую, прерывистую линию кровного пути...
Мара застонала, ощущая исчезновение последних проблесков сознания. Всё глубже затягивали новые и новые слои кошмарных воспоминаний...
Дверь купальни скрипнула. Раздались тяжёлые шаги. Чьи-то руки подхватили её и бережно вытащили из бочки, удерживая так легко, словно она ничего не весила. Кожи коснулась прохлада льняной простыни.
Мара с трудом открыла глаза и сфокусировала взгляд на изуродованном лице. Оно казалось выплывшим из кошмаров. Блестящая шрамированная кожа щёк и подбородка, рот, который словно надрезали ножом, две дырки вместо носа и веки без ресниц. Голый, блестящий череп в змеящихся рубцах. Такие отметины мог пожаловать от всего щедрого жаркого сердца только братец Огонь. Его языки жадно вылизали кожу, его зубы выгрызли плоть, его дым полнился тошнотворным запахом горелого мяса.
От резкого зуда в ладонях Мара даже пришла в себя. Когда-то он ожёг и её кожу, а теперь страшное лицо, склонившееся над ней, напомнило об этом. Тогда, много лет назад, она погружала кисти в плескавшие на берег волны, чтобы унять резкую боль и ускорить заживление, а за спиной, в чёрной воде, отражался гудящий улей пламени, в который превратился остроносый корабль с красно-чёрными парусами...
Мара уперлась кулачками в грудь уродливого толстяка. Она бы ощерилась и зарычала - если бы были силы. Но мужчина неожиданно крепко встряхнул её и прижал скрюченный палец к губам, призывая успокоиться. Ни слова не говоря, отнёс женщину в келью, размотал, уложил на чистое, пахнущее вербеной бельё. Накрыл колючим одеялом, погладил по волосам и вышел, но вскоре вернулся с кружкой, в который дымился травяной отвар. Бережно приподнял Мару за плечи, заставил выпить.
Сон ударил по векам тяжёлой ладонью. Её голова откинулась на подушку, чистые волосы рассыпались по ней чёрным покрывалом. Кошмары прошлого столпились вокруг, желая полакомиться страхом, но она не собиралась давать им шанса.
Толстяк упал на колени у кровати и затрясся в беззвучных рыданиях. Мара этого не видела - даже во сне она продолжала бороться.