Когда он очнулся с отбитыми ребрами и залитым кровью лицом, поблизости не было ни жеребца, ни дороги, ни оружия, а на небе уже вовсю разгорался малиновый закат. "Завтра ветер будет, - машинально отметил про себя Йорген. - Хорошо бы куртку прополоскать в реке, успеет высохнуть за день". Потом сообразил, что так далеко ему уже нет смысла загадывать, и побрел через чисто поле на восток, потому что возвращаться на запад не было никакого резона: если не сожрет по пути какая тварь - сожрет по прибытии родной отец за неисполненное в срок поручение.
На самом деле Йорген судил предвзято, и опасения его в той части, что касалась отца, были очень и очень сильно преувеличены. Вовсе не был ландлагенар фон Раух злодеем, способным обойтись так жестоко с собственным сыном, и когда взмыленный конь вернулся в лагерь без седока, он места себе не находил от тревоги, тут же снарядил людей на поиски и сам отправился с ними.
Однако была еще и вторая часть - уж ее-то никак нельзя было сбросить со счетов.
Закат стремительно догорал. Ноги почему-то не хотели идти, волочились, будто строптивые козы на привязи. Болели все органы внутри, он прежде даже не подозревал, что их у него так много. Единственным преимуществом его бедственного положения была возможность реветь в голос, никого не стесняясь, не было в округе ни одной живой души. Зато мертвых - сколько угодно. Еще час-другой - повылезут из своих обиталищ, и конец.
Заросшие бурьяном поля остались позади, впереди встал лес. Черный, страшный. Вот и догадайся, где помирать приятнее, в чаще дремучей или на вольном просторе?
Все-таки он поковылял вперед, просто чтобы не стоять на месте. И почти сразу заметил это. Сначала ему показалось - обрубок большого дерева. Но пригляделся в сгустившихся сумерках и понял - нет, не дерево. Полуразрушенная печная труба. Одна, вторая… Здесь когда-то был хутор или даже село… Хуже и не придумаешь! Если в добром месте еще есть слабая надежда пережить ночь, то уж к мертвому жилью ночные твари выйдут обязательно, причем даже не из тех, чьи орды валят из-за гор, а свои, доморощенные. Наверняка где-то поблизости и кладбище есть… И воняет откуда-то пакостно… "Угораздили же Девы Небесные забрести прямиком в рассадник шторбов!" - в отцовской манере подумал Йорген. Если бы эти мысли могла прочесть леди Айлели, непременно строго выговорила бы пасынку. Светлые альвы не почитают человеческих богов и в Дев Небесных, похоже, вовсе не верят, но богохульство считают некультурным.
Мысленно ругаясь такими словами, какие леди Айлели, наверное, и в жизни не слышала, а если и услышала бы, все равно не поняла, о чем речь, он без всякого смысла побрел вдоль опушки, но очень скоро сел наземь, поняв, что двигаться дальше просто не в состоянии. Тело болело так, что мысли о скорой гибели не особенно пугали, вместо страха была досада. Несмотря на сложившуюся уже привычку к ночным побоищам, вдруг отчаянно повело в сон. Однако подул с полей северный ветер, и снова пришлось подниматься - не хотелось напоследок еще и мерзнуть. Сделал несколько шагов в сторону леса… как вдруг почувствовал, что земли под ногами больше нет, есть что-то мягкое, вязкое. И вонючее до невыносимости.
В общем, это была огромная яма, заполненная навозом. Целое навозное озеро! И он туда ухнул, по самые подмышки!
Первым устремлением было - выползти как можно скорее, пока не затянуло. Подался вперед, подтянулся на руках, стараясь не обращать внимания на боль… и увидел. Шторбы шли прямо на него, шаткой своей походкой, часто вводившей в заблуждение неопытных людей - они воображали, будто от такого неловкого ходока можно легко убежать. Шторбов было всего трое - немного для хорошего воина, но вполне достаточно, чтобы заесть безоружного и искалеченного мальчишку, на этот счет Йорген не обольщался. И кровососы это тоже понимали. Они не стали утруждать себя, принимая человеческий облик, сохранили свой истинный вид полуистлевших трупов. Они шли не охотиться - просто обедать. У них даже выражение морд было особенное, не хищное и злобное, как обычно, а умиротворенно-благостное. Они предвкушали легкую и вкусную добычу. От них остро пахло могилой, этот смрад перебил даже навозную вонь. Они были совсем близко - на расстоянии вытянутого копья. Еще миг - и схватят.
И тогда Йорген нырнул. Прямо в черную, пузырящуюся жижу, ушел с головой, набрав побольше воздуха в легкие. Он не надеялся на спасение - это был жест отчаяния. Сидел и ждал, что вот сейчас, сейчас его нашарят костлявые пальцы, вцепятся в горло, выудят и выедят без остатка. И может быть, уже следующей ночью он сам выйдет на кровавую охоту…
Он ждал, но ничего не происходило. Задерживать дыхание дольше стало невозможно, он высунул голову, судорожно вдохнул, разлепил кое-как веки… Шторбов рядом не было. То ли потеряли они его запах среди навоза, то ли оказались тварями брезгливыми, этого Йорген не знал. Но до самого рассвета он так и просидел в своем неожиданном убежище, и если не брать в расчет вонь, оно оказалось совсем неплохим, потому что навоз выделял тепло. В общем, ночь юный ланцтрегер фон Раух провел вполне сносно, могло быть гораздо, гораздо хуже.
Но потом наступило утро, благословенную обитель пришлось покинуть. Распространяя на всю округу зловоние, Йорген шел на запад через поля - нечего было и думать искать в таком виде альвов. На ветру, им же накануне предсказанном, навозная жижа, облепившая его с ног до самой макушки, стала подсыхать, стягивать кожу на открытых участках тела. Только об одном мечтал Йорген в те страшные часы - о воде! Не домой вернуться, не людей встретить, не поесть, в конце концов, уже сутки во рту не было ни крошки. Окунуться в чистую ли реку, заросший ли пруд… Да хоть бы лужа какая попалась на пути, прах ее побери! Хоть бы лицо умыть!
В таком виде и нашел его Дитмар. Бледный, всклокоченный, глаза подозрительно красные… Йорген ждал привычных насмешек, благо повод был в буквальном смысле слова налицо. Вместо этого брат подхватил его на руки и, не обращая внимания на грязь и вонь, принялся целовать, будто младенца, прямо на глазах у солдат. Конечно, не следовало бы так обращаться с человеком, который прожил на свете уж больше десятка лет и имел немало боевых заслуг. Но Йорген даже вырываться не стал на радостях. Право, пусть лучше целуют, чем дразнятся.
Тогда он был слишком молод и увлечен собственными бедами, чтобы понять, какую кошмарную ночь пришлось пережить его родным, они уж и не чаяли видеть его живым. Он понял это много позже, когда научился ставить себя на место других и мог представить, что чувствовал бы сам, окажись в его положении, скажем, Фруте. Честное слово, лучше в навозе сидеть, чем мучиться безвестностью!.. (Хотя Фруте в подобной ситуации как раз в навоз-то и не полез бы, вот что самое печальное. У альвов собственные представления о меньшем из зол.)
…Вот какую историю поведал бы Йорген в назидание Кальпурцию, если бы зашла речь. Зря силониец беспокоился: и пропавшим его считали не одну ночь, а долгие месяцы, и мохнатые лошадки - это все-таки не жидкий навоз. Так что ему абсолютно ничто не угрожало.
Глава 16,
в которой Кальпурция укоряют за то, что был плохим рабом, а Йорген получает двадцать крон долга и обзаводится условной невестой
И размечтался, как поэт:
"Жениться? Мне? зачем же нет?"А. С. Пушкин
Кальпурций в воображении своем много раз рисовал эту сцену. И в самом начале пути - тогда он мнил себя героем-победителем, возвращающимся домой в лучах славы и лавровом венке, по-особому лихо сдвинутом на правое ухо. И когда его, избитого и униженного, волокли на цепи по городам и весям Севера - тогда мечты о возвращении казались несбыточной сказкой, помогающей остаться человеком, не позволить себя сломить. И особенно в последние дни. Он только об этом и мог думать. Как встретят, как примут весть о гибели отряда и рабстве? Что скажет отец, что скажет мать? Останутся ли они благородно-сдержанными или дадут волю чувствам? И что это будут за чувства? Кого из домашних он увидит первым?
Вопросов было множество, душу обуревали нетерпение пополам со страхом, а тут еще лошади эти дурацкие!
На самом деле все вышло очень трогательно. Первым его заметила няня-кормилица, на руках которой вырос и он сам, и младшие братья его, и сестра. Женщина шла через двор с корзиной фруктов в руке.
- Нянюшка! - окликнул он ее каким-то чужим и хриплым голосом, сам себя не узнал.
Она обернулась резко, выронила корзину - ярко-оранжевые плоды раскатились по мраморным плитам во все стороны, как-то смешно, по-птичьи взмахнула руками и, вместо того чтобы устремиться навстречу своему любимцу, с истошным визгом бросилась в дом (не самом деле это роскошное строение следовало бы именовать дворцом или усадьбой, но Кальпурций привык думать о нем именно как об отчем доме).
На дикий крик ее из комнат выбежали все, кто там был: мать, отец, сестра, слуги и рабы. Скорее всего, они решили, будто случился пожар, потому что некоторые, включая саму мать, обычно очень щепетильную в этом отношении, одеты были несколько небрежно.
А дальше все было даже лучше, чем он мог себе представить: слезы, поцелуи, объятия и причитания. Кто бы мог подумать, что супруга судии Тиилла, почтеннейшая матрона Клавдра, чопорная и утонченная дама, умеет причитать не хуже простой деревенской бабы?! Так они голосили с нянюшкой хором: "Да родной ты наш, да любименький!" - пока отец, опомнившись от первого потрясения, не посмотрел строго.
…Люди смеялись и плакали от радости, ничего вокруг не замечая, и Йорген почувствовал себя лишним, ему казалось, он видит то, что для посторонних глаз совсем не предназначено, отчего всем потом будет неловко. Тогда он стал потихоньку, задом, задом уползать со двора. Но Кальпурций этот его маневр заметил, уцепил за рукав и поставил пред очи своих домочадцев. Представил очень торжественно:
- Отец, матушка, вот мой добрый друг, благородный Йорген эн Веннер эн Арра фон Раух, ланцтрегер Эрцхольм, сын ландлагенара Норвальдского, начальник столичного гарнизона гвардейской Ночной стражи Эренмаркского королевства! (Надо же, выучил! - мелькнула у Йоргена восхищенная мысль, собственное титулование он и сам затруднялся выдать вот так с ходу, не задумываясь и на одном дыхании.) Это он помог мне выкупиться из жестокого рабства. Надеюсь, он станет столь же желанным гостем в нашем доме, каковым я был у него… Да! - вдруг некстати вспомнил он. - Я ему еще денег за выкуп остался должен…
- Двадцать крон серебром, - скромненько подтвердил Йорген. Он вдруг растерялся почему-то и не знал, чего бы такого умного еще сказать, чтобы о нем не стали судить как о невеже-северянине, поэтому просто учтиво поклонился.
- Сколько?! - вырвалось у судии Тиилла. Он просто поверить не мог, что его сына, его плоть и кровь, оценили так дешево. В богатой Силонии за двадцать северных крон можно было купить разве что курицу-несушку.
- Но ведь я был самым плохим рабом, отец, - пояснил молодой Тиилл. - Проявлял непокорство, стремился в бега…
- Запомни, сын мой, - покачав с укоризной головой, очень торжественно молвил судия Вертиций Тиилл. - Человек нашего славного рода всегда и во всем обязан быть лучшим! - Но, к чести его, здравый смысл тут же взял верх над фамильной спесью. Он хлопнул себя ладонью по лбу. - Ах, господи! Что я такое говорю! Не иначе, умом помутился от радости. Человек нашего рода даже в самом бедственном положении должен уметь сохранять гордость, я рад, что мой сын оказался достоин своих славных предков!
С этими словами он отсчитал и торжественно, со словами горячей благодарности, вручил Йоргену ровно двадцать монет.
- Ну вот, так-то оно лучше, - откуда-то сбоку донесся ворчливый голос няни, обиженной за любимца.
На своем веку Йорген видел множество разных дворцов и замков, и роскошью обстановки его было не удивить. Но усадьба судии Тиилла поражала не столько богатством своим, сколько своеобразием и изысканностью.
Состояла она из большого главного дома, выстроенного таким образом, как строилось большинство богатых силонийских жилищ (центр и два крыла), но не в два этажа и даже не в три, а в целых четыре (не считая угловых башенок), и трех павильонов. Каждый павильон носил свое романтическое название, Йорген от переизбытка впечатлений не запомнил ни одного. Традиционный внутренний дворик от переднего двора, вполне заслуживающего наименование "площадь", отделяла красивая колоннада из тридцати двух мраморных колонн, каждая символизировала славный подвиг кого-то из представителей рода Тииллов. Описание подвига присутствовало тут же, на бронзовой дощечке, удобно прикрепленной на уровне глаз. (Кальпурций очень надеялся, что скоро их станет тридцать три.)
За домом был разбит парк, зеленый, тенистый. Были в нем чудесные растения, со всего света привезенные, пахло в саду чем-то невыразимо прекрасным, к вечеру аромат усиливался многократно, от него можно было опьянеть. По дорожкам, мощенным светлым искристым камнем, по мягкой зеленой траве, звенящей голосами цикад, ходили яркие фазаны с длинными раздвоенными хвостами и диковинные белые павлины. С фазанами Йорген был хорошо знаком - молодой король Видар был их большим ценителем, а павлинов видел впервые, подумал, такая интересная птица должна красиво петь. Но то, что он услышал после часа целенаправленного ожидания, совсем ему не понравилось.
Зато очень понравились мраморные фигуры разных мелких зверей в натуральную величину, они были вырезаны весьма правдоподобно и расставлены в самых неожиданных местах. Идешь по тропе - жаба, заглянешь под куст - кролик, скамья стоит - а на ее спинке голубь… Сел на скамью - окатило водой с ног до головы, нарочно, для забавы. "Надо не забыть рассказать молодому королю Видару! - подумал Йорген, отряхиваясь по-собачьи. - Он будет в восторге!"
Вообще, воды в парке было много: ручьи с замшелыми каскадами и горбатыми мостиками, поставленными исключительно для красоты, потому что каждый такой ручеек можно было легко перешагнуть. Прудики с рыбками, жабками и маленькими фонтанчиками. Большой фонтан, но это уже во внутреннем дворике, в самом его центре. А сам двор мощен был не камнем, а специальной обожженной плиткой - чередование темно-красных и черных квадратов, мрачновато немного, но таковы цвета имперского Силонийского дома.
Вся усадьба была обнесена высокой оградой искуснейшей ковки, переплетались в ней сказочные цветы, фигуры саламандр и леопардов, в их изысканную вязь вкраплены были эмалевые медальоны с золотыми геральдическими символами. Ограда была чугунной, черной, но выглядела ажурной и легкой, бронзовые ворота, наоборот, казались очень массивными, как замковые.
Таков был отчий дом Кальпурция Тиилла снаружи. А изнутри - еще лучше. Анфилада залов тянулась нижними этажами из правого крыла в левое, третий был занят приватными комнатами, центральная часть четвертого была отведена под библиотеку, ту самую, где найдена была колдовская книга. Но туда они в первые дни не пошли, решив посвятить время отдыху. Оба не слишком понимали, зачем это нужно, вроде бы не устали они, но родители Кальпурция настаивали, не хотелось огорчать их отказом.
Это были весьма почтенные люди, именно такими должны быть настоящие родители, решил для себя Йорген. Матрона Клавдра была изысканной особой, исполненной достоинства и хороших манер, этим она напоминала ему любимую мачеху. Судия Вертиций же являл собой полную противоположность родителю Йоргена. Во-первых, он был гораздо старше и ландлагенара Рюдигера, и, к слову, супруги своей, поэтому к отцовству изначально относился осознанно и ответственно, это сразу бросалось в глаза: все три сына буквально боготворили его. Зрелый муж, убеленный благородными сединами, но по-молодому крепкий телом воин, наделенный живым и острым умом философ, образец добродетели и морали. Представить, чтобы он драл сыновей за уши, втайне от жены учил играть в кости или выслушивал всякую чепуху о лошаках и мулах, было совершенно невозможно. "Хотел бы я иметь такого отца? - спросил себя Йорген. И ответил честно: - Нет, не хотел бы. Пусть уж будет какой есть. Со своим хоть весело!"
Итак, дело было отложено на неопределенный срок. "Уж десять лет терзает Тьма наш мир, - напомнил судия Вертиций юношам, - и мы до сих пор выдерживали эту напасть. Так потерпим еще два-три денька".
"Сказал бы это тем, кого пожрут сегодня ночью!" - мелькнула в голове гостя раздраженная мысль, но тут же пропала, растворившись в море новых впечатлений. В доме судии было чем заняться и помимо книжных изысканий. Йорген в промежутках между пиршествами блуждал по залам и рассматривал интерьеры, отличавшиеся чрезвычайным разнообразием. Одним из семейных увлечений Тииллов было описание быта народов, населяющих мир. В те счастливые времена, когда Тьма еще не наложила свой отпечаток на жизнь людей, сделав смертельно опасными любые походы, молодые мужчины рода часто предпринимали дальние путешествия в чужие земли - когда вместе с торговыми караванами, когда во главе победоносного войска, а порой и в одиночку, на свой страх и риск. Из этих походов везли они образцы и зарисовки, везли диковины - множество диковин нашли свое место в обстановке дворца.
В одном из залов на обитых малиновым бархатом стенах было развешано оружие разных народов и эпох. Мечи людей и нифлунгов, изящные луки и стилеты светлых альвов, копья степняков - короткие и длинные, секиры и боевые топоры из страны горных гномов, кривые ятаганы южан, кинжалы морских разбойников, метательные ножи ярмарочных фокусников - это неполный перечень того, что смог опознать Йорген. А были и такие вещи, о происхождении которых даже он, признанный знаток оружия, и не догадывался.
Кроме оружия, в зале стояли рыцарские доспехи. Ну, этим добром ланцтрегера удивить было нельзя. Скопище пыльных доспехов предков громоздилось по гулким, темным и зловещим коридорам родового замка фон Раухов. Одни из них были закреплены надежно, другие почему-то нет. Последние имели неприятное свойство обрушиваться на проходящих (и особенно пробегающих) мимо, за это Йорген их очень не любил. Ничего хорошего в том нет, и фамильная гордость вовсе не укрепляется оттого, что тебя регулярно бьет по голове дедовским шлемом, а старомодные латы больно падают на ноги. Вот почему он и к здешним доспехам отнесся не без опасения, старался лишний раз не задевать. Но Кальпурций клятвенно заверил, что их "пустые рыцари" вредных привычек лишены, и тогда Йорген из ностальгических побуждений щелкнул одного пальцем. Раздался дребезжащий металлический звук - совсем как дома!