Снег всё падал и таял, оставляя на земле мокрые, покрытые разводами инея лужи.
- Какой сегодня день?
- Первый день травника.
- Наш с Веем день рождения. Год назад мы отправились в это путешествие. Тогда я думала, мы вернёмся героями, или вообще не думала, что будет дальше.
- А я даже не знаю, когда у меня день рождения.
- Как это? Ты никогда не праздновал?
- У нас не было времени, еды и денег. В этот день я уже должен был вспахать и засеять большую часть нашего поля, а потом следить, чтобы посевы не склевали птицы, не сожрали жуки с червяками, чтобы скотина не потоптала всходы, чтобы засуха не спалила их дотла.
- Это неправильно! Даже если бы я была беднее храмовой мыши, то раз в год устраивала бы своему ребёнку праздник и не заставляла работать до седьмого пота. Либо сделала бы его счастливым, либо не рожала вовсе!
Микаш фыркнул и замолчал. Зря завела этот разговор. Глупая избалованная принцесска.
Я задремала под шум ветра. Когда проснулась, вьюга унялась, но небо было всё такого же мрачного свинцового цвета, как глаза Микаша. Его рядом не оказалось. Бросил? Нет, глупо и надеяться. Уже и аура чувствуется, огромная, льдисто-голубая, в горах как нигде сильная. Горы - пристанище ветра, горы - его храмы.
- Проснулась? - поинтересовался Микаш, выбираясь из соснового леса ниже по склону.
Я нахохлилась, как сова, под тёплым меховым плащом. Нужно было распалить костёр. Жаль, что так сыро.
- Вначале праздничный обед - подарки потом, - торжественно объявил Микаш и достал фляги с водой и бульоном: - У нас сегодня не званый обед у высокого лорда, а настоящий королевский пир!
Я не оценила шутки, забрала фляги и обедала сама. Сил уже хватало. Микаш жевал лепёшки с вяленым мясом. И для меня оставил. Даже вприкуску с бульоном твёрдая пища не шла, но я заставила себя съесть всё.
- А теперь подарок для послушных девочек, - Микаш достал из-за пазухи серый свёрток. - С днём рожденья!
Он вложил мне в руки два пучка тонких прутьев, перевязанных крестом. Наверху - холщовый шар, набитый сухим мхом, вместо волос натыканы сосновые иголки, прутья обёрнуты лоскутами на манер платья.
- Кукла? Ты серьёзно?
Я их даже в детстве не жаловала, искусных, точь-в-точь похожих на людей, в роскошных одеждах.
- Моя сестра их любила, - смутился Микаш и опустил глаза.
- Она была слабоумной. Мне не пять лет, а семнадцать, если не заметил.
- Не будь такой злобной. Я просто хотел тебя порадовать.
- Не надо так стараться. Это глупо.
- Давай выброшу! - оборвал он и попытался отобрать у меня куклу.
Я отодвинулась и рассмеялась:
- О, нет! Ты же от чистого сердца старался. Оставлю её - будет наша дочка. Нужно придумать ей имя. Обычно выбирают из отцовского рода. Как звали твою мать и сестру?
- Только попробуй! - стальные глаза полыхнули яростью.
Он сложил руки на груди и, широко раздувая ноздри, сжал губы в тонкую полоску. Ох, как взбесился. Я снова не сдержала смех.
- Хорошо, значит, будет незаконной дочерью с именем моего рода. Хм… Гертруда? Или Альгерда? Да, это определённо Альгерда. Герда, поцелуй отца!
Я приложила куклу к небритой щеке Микаша. Он отскочил, как ужаленный.
- Прекрати!
Я пожала плечами и поднесла куклу к своему лицу.
- Не повезло нам с отцом. Отец у нас бука. Он хотел тебя выбросить, представляешь? Но не бойся, я выращу тебя сама и не буду заставлять работать, буду рассказывать сказки на ночь и устраивать праздники каждый день!
Микаш зарычал, испепеляя меня гневными взглядами. Я укачивала куклу на руках, напевая колыбельную. Он закрыл глаза и сделал несколько громких вдохов.
- Ты изменилась.
- Нет, я впервые стала собой. Не нравится - уходи!
- Только вместе с тобой. Внизу разведём костёр, и ты сможешь немного поспать.
Он повернулся ко мне спиной, подставляя плечи. Край неба окрасился в холодный, бледно-розовый цвет. Скоро стемнеет. Или нет? Будут долгие-долгие сумерки, а полная тьма не наступит до зимы.
- Сам-то когда спал в последний раз?
- Это неважно. - Он развернулся и заглянул мне в глаза: - Я не находил себе места, пока тебя не было, и не стану спать, пока ты не окажешься в безопасности. Пожалуйста! Иначе мы оба околеем.
Мы долго смотрели друг на друга. Розовое сияние уже исчезло, и свет стал молочным. Наползал туман.
Я поднялась, опираясь о сосновый ствол, и положила руку на плечо Микаша. Колени подвели. Я бы упала, если бы он не перехватил меня за талию, но сдаваться всё равно не собиралась:
- Так будет быстрее.
Микаш поджал губы и нехотя кивнул. Мы поковыляли вниз по каменистой дороге.
До расселины добрались в самый тёмный час, не так, конечно, как полугодовой ночью в Утгарде, но тоже страшно. Туман скрывал всё на расстоянии вытянутой руки. Микаш искал мостик через пропасть, проверяя край обрыва палкой. Блуждание надоело. Я раскинула руки в стороны и воззвала про себя: "Брат мой Ветер, помоги!" В лицо дохнуло морозным порывом, дорога и сам мостик вспыхнули голубой нитью. Ого, как быстро! Что, тоже совестно стало?!
Я потянула Микаша в сторону сияния. Он недоверчиво покосился, когда я постучала его палкой по доскам, и пропустил меня вперёд, дырявя глазами ночную мглу. Я нарочно оступилась, выставив ногу в пропасть. Микаш испуганно вскрикнул и чуть было не рванул ко мне. Я засмеялась. Старается, ну так старается!
На другой стороне расселины нашлась закрытая соснами поляна. Мы развели костёр и перекусили. Моя слабость почти прошла. Вскоре к нам вернулись лошади: Кассочка и коренастый мерин Микаша. Паслись теперь на пожухлой траве неподалёку.
- Ненавижу горы. Ненавижу север, холод и полугодовую ночь. Надеюсь, больше никогда мёрзнуть не придётся, - забормотал Микаш, обсасывая кусок вяленого мяса.
- Это хорошо. Значит, со мной ты всё-таки не пойдёшь, - усмехнулась я.
Микаш поперхнулся:
- Опять будешь гробницу Безликого в Хельхейме искать? Это глупо!
- Нет, его гробница не в Хельхейме, а в Нифельхейме, на дальнем юге за мёртвым континентом. Ведь Нифельхейм - это зеркальное отражение Хельхейма. Всё, как в старой норикийской легенде!
- Ты серьёзно? - его лицо вытянулось и закаменело.
- Вполне. Я люблю путешествовать, люблю горы и холод. Назад мне дороги уже нет, так что буду идти, пока Матушка-вьюга не заберёт меня, - я заложила руки за голову и устроилась на земле, вглядываясь в клубившуюся наверху дымку.
Микаш доел, лёг рядом и пристально посмотрел на меня:
- Расскажи. Норикийскую легенду или про Матушку-вьюгу. Что хочешь!
- Только если ты обещаешь поспать.
- У туатов отосплюсь.
Я надула губы в притворной обиде.
- А если я спою тебе колыбельную?
- Мне не пять лет, а девятнадцать!
- Какой большой мальчик! - присвистнула я и пощупала его плечо. Тугие жгуты мышц ощущались даже через одежду.
- Ладно, но только пару часов до рассвета.
Я придвинулась к нему и повернулась лицом.
- Это случилось давно. Норикийское королевство только-только образовалось. Плодородна была его земля, а погода благоволила, золото и серебро текли норикийскому королю Гарденису в руки. Была у него дочь, прекраснейшая из женщин. Позавидовали ему демоны, которых Сумеречники согнали с тех земель в пещеры. Решили они отомстить. Самый злой и коварный из них, король цвергов Брокк, похитил принцессу и спрятал в своей пещере.
- Как тебя Странник, что ли? - перебил Микаш. Я заскрипела зубами.
- Во-первых, я не принцесса, во-вторых, я сама ушла.
- Потому что дура.
- Ой-ой-ой, на себя бы посмотрел. Зачем тащишься за дурой в ледяную преисподнюю и шею всё время подставляешь?
- Забудь. Рассказывай дальше, я не буду больше перебивать, - отмахнулся он.
- Так вот, остался король Гарденис безутешным. Молил Сумеречников вернуть принцессу, обещал богатую награду и её руку в придачу. Сильнейшие рыцари пытались освободить принцессу, но без толку. Цверги уходили глубже под землю и закрывались чарами. Тогда Сумеречники решили договориться, и возвестил цверг Брокк свою волю. Он отдаст принцессу, если ему принесут со дна озера Фол, самого глубокого и холодного в Норикии, золотой перстень матушки Калтащ. Воды озера Фол настолько прозрачны, что его видно с берега. Многие пытались достать его, но ни у кого не вышло. Жил тогда при дворе юный иллюзионист. Он не был родовит и богат, а его дара едва хватало на то, чтобы развлекать гостей во время пиров, - Микаш зашевелился, прислушиваясь внимательней. Я знала, что ему понравится. - Он жил в каморке с немощным дедом. Все советовали избавиться от обузы, но он не соглашался. А ещё он любил принцессу больше других и переживал, что цверги уморят её в мрачном и сыром подземелье. От отчаянья он решил нырнуть за перстнем.
"Вот если бы я был телекинетиком, то обернул бы голову воздушным пузырём и прыгнул в озеро так, что только волны пошли бы. Дался бы мне в руки чудо-перстень, и принцесса вернулась бы домой живая"! - сокрушался он. Дед сидел с ним на берегу озера и смотрел на воду.
"А может, тут и стариковской мудрости хватит. Забирайся на верхнюю ветку и посмотри, нет ли там чего с самого краю".
Послушал иллюзионист деда, забрался на вековечный дуб, что почти касался воды ветвями. Едва не упав, он дотянулся до края и среди листвы увидел надетый на кончик ветки перстень. Он отражался в воде, и от этого казалось, что он лежит на дне озера. Иллюзионист отнёс перстень цвергам, и тем пришлось отпустить принцессу.
- Король разрешил ему жениться на своей дочери?
- Нет, но они вернулись к цвергам, которые полюбили принцессу за доброту, а иллюзиониста за смекалку, и жили долго и счастливо!
- Правда, что ли? - усомнился Микаш.
- Нет, я всё выдумала. Иллюзионист отказался от руки принцессы, потому что дед напомнил, что негоже ему на дочке короля жениться. Они не были бы счастливы.
- Мораль: сколько ни пыжься, если рождением не вышел, ничего не получится. Дурацкая сказка.
- Нет, почему? Иллюзионист получил почёт и славу, его имя и подвиг сохранились в веках. Мораль тут другая: слушать старших, потому что они мудрее и больше знают. А ещё не всегда стоит верить своим глазам. То, что блестит на дне, может оказаться лишь отражением в воде.
- Спорно. Многие в старости просто дряхлеют, а ума не прибавляется ни на каплю.
- Конечно, если они не делают выводов из своих ошибок. Я не поэтому историю рассказала. Я про отражение. Гробница Безликого не здесь, а на дальнем юге, я уверена. Там он возродится.
- А так ли надо, чтобы он возрождался?
- Естественно, надо! Мир приближается к концу, Безликий должен его спасти.
А ещё я очень скучаю.
- Зачем? Проще сотворить новый, чем исправить всю грязь, несправедливость и убогость этого мира. Он нужен только нам, потому что без него нас тоже не будет. Рассчитывать стоит только на себя, а не искать богов за гранью погибели. Вдруг окажется, что они вовсе не милостивые?
Я вцепилась в ворот его малицы.
- Зачем ты это делаешь? Идёшь за мной, но не веришь в мою цель. Просишь рассказать сказку и тут же её высмеиваешь. Говоришь, что любишь, но не щадишь моих чувств и всё время отталкиваешь. Не нравится - уходи, не мучай себя моим обществом, ты свободен. И я свободна распоряжаться своей жизнью так, как захочу!
Я попыталась встать, но Микаш схватил меня за руку.
- Ты обещала колыбельную. И про Матушку-Вьюгу.
- Про неё - потом, - согласилась я. Хоть и не Сумеречник, но слово сдержу.
Я села. Микаш положил голову мне на колени. Закопавшись пальцами в его жёсткие всклокоченные волосы, я запела.
Эту колыбельную я слышала от нянюшки, все матери пели её своим детям. Её сочинила Белая Птица в начале времён для своих неугомонных сыновей-ветров. Скучаешь ли ты по ней, Безликий, так же, как я скучаю по своей матери?
- Мир на краю. Сжался день до мгновения.
В сумерках жизни ты снова один.
Не забывай, сколько пройдено-сделано,
Чёрное где-то сменилось на белое,
Помни, с пути не сходи.
Замерло что-то, внутри ли, снаружи ли,
Верь - ты сильнее обид и потерь!
Новые будут пути обнаружены
И не сразишь тебя сталью и стужею,
Путь свой продолжи и верь.
Ждут чудеса где-то рядом и около
За поворотом тропинки твоей.
Знаю, не будет душа одинокою,
Сны наши новой сплетутся дорогою -
Ею вернёшься скорей.
Если мы встретимся - поздно ли, скоро ли,
Все наши сны не умрут никогда.
Вместе в сиянье Небесного города
Будем, где вечностью смерть переборота,
Ярче сияет звезда.
Правда, что в сердце, ведёт тебя далями,
С правдой надежды я жду у крыльца.
Пусть тебе снятся не беды с печалями -
Солнце, огнём его горести спалены,
Светом согреты сердца.
В бурю душа прогибается - выстоять
Можно броню ледяную надев.
Ночь чем темнее - тем звёзды неистовей
Светят, и смыто сияньями чистыми
Всё, что клонило к земле.
Где-то за далями, чащами, гатями,
Бьётся источник - живая вода,
Смоется боль - как молитвами матери,
Чтобы все дети вернулись однажды и
Чтобы назад - навсегда.
Если мы встретимся - поздно ли, скоро ли,
Все наши сны не умрут никогда.
Вместе в сиянье Небесного города
Будем, где вечностью смерть переборота,
Ярче сияет звезда.(*)
Вскоре меня сморил сон. Я летала над Мидгардом на крыльях Западного ветра, Безликого, и молилась за наш мир. Быть может, он не такой красивый и справедливый, быть может, мы этому виной, но он заслуживает шанса, которого не было у нас с Микашем. Неправильно это: бросать своего ребёнка на погибель, каким бы кривым и капризным он ни был. Иначе зачем было его рожать?
Мы летели над окутанной рыжеватой дымкой грядой. Безликий пеленал меня в кокон голубого сияния, заставляя забыть печали. Впереди мерцала дорога на юг, к городу за неприступными стенами, городу на краю погибели. Сколько же придётся пройти!
Я проснулась на рассвете. Сумерки уползли вместе с туманом в расселину, уступив солнечному утру. Микаш спал, обхватив меня за талию, сверху нас укрывало единственное одеяло. Костёр потух. Стараясь не разбудить Микаша, я выбралась из его рук и подоткнула одеяло поплотней. Чудесный сон восстановил силы. Уверенность. Веру. Был ли он настоящим, или пустой грёзой? Ветер загудел и кольнул лицо морозными иглами. Я смахнула со щёк слёзы и разожгла костёр. Ниже по склону среди опушённой изморозью травы и мха отыскался ручей. Когда земля нагреется, он станет бурливой рекой. Я сбила с него тонкую ледяную корку и набрала в флягу воды. У костра я поделила остатки пищи и съела большую часть из своей половины. Аппетит вернулся. Жизнь вернулась. Хорошо!
Рядом с Микашем лежала его слегка примороженная кукла. Я подняла её и повертела в руках. Зачем я ему грублю? Лучше бы его не было. Он непонятно за что влюбился в меня. Я открою ему сердце, и он разобьёт его, как это сделали Вейас и Безликий, разочаруется и уйдёт. Нет, надо его отвадить. Он ведь сам сказал: жизнь - одинокий путь. Я отыщу свою судьбу сама.
Я взяла остывший уголёк и подрисовала кукле глаза, рот и нос. Забавно. Надо ещё вместо иголок ниток нашить.
*Стихи Ирины Зауэр
Глава 26. Вересковая свадьба
1527 г. от заселения Мидгарда, гора Мельдау, Утгард
- Почему не разбудила?! Ты обещала!
Угу, праведный гнев. Предсказуемость-предсказуемость!
- Я тоже не Сумеречник, чтобы слово держать. Скажи спасибо, что не бросила на съедение медведям, - усмехнулась я.
Микаш с кряхтеньем поднялся и потянулся.
- Сколько я проспал?
- Часов десять-двенадцать, думаю, - я вручила ему кулёк с лепёшками и мясом, флягу с водой. - Ешь, да уже поедем, а то и правда из гор не выберемся никогда.
Через полчаса мы поседлались и поехали по широкой дороге. Солнце разогрелось и приятно припекало. Чистое небо манило синевой. Печали затягивались пеленой тумана на краю памяти, возвращалось безмятежное и ясное состояние разума, весна расцвечивала зимнюю мглу и серость яркими красками.
К вересковым холмам подъезжали в сумерках. Неплохо. Туаты не открывали дворец днём, боясь случайных глаз. Нас встретили и проводили в гостевой зал.
- Передайте Её Величеству, я пару дней передохну и поеду. Не буду дольше вас стеснять, - сказала я принёсшей нам обед туате.
- Её Величество просили вас обоих быть почётными гостями на свадьбе, - смиренно ответила та.
- Эйтайни и Асгрим женятся? Когда?
Хоть что-то радостное за последнее время.
- Завтра на закате. Отдохните хорошенько: на веселье понадобится много сил, - посоветовала она и ушла.
Я улеглась на укрытое шкурами ложе. Усталость накатила непереносимая, как будто я держалась только на силе духа, и вот теперь, когда стало можно, едва не потеряла сознание. Микаш ещё долго бродил по залу и чем-то шелестел, пока я не швырнула в него подушкой. Когда угомонился, я провалилась в сон.
Разбудили нас после полудня, за час до церемонии, принесли тазик с водой, полотенца и нарядную одежду. Микаш вышел, позволив мне привести себя в порядок. Ни набрать пары фунтов веса, ни отрастить волосы, ни даже спрятать усталые мешки под глазами я не могла, но, по крайней мере, наряд оказался удобным и тёплым. Словно по мне сшитое лиловое шерстяное блио украшала вышивка в виде цветков вереска. Талию подчёркивал пояс из серебряных звеньев. Прилагались ещё заколки в виде веточек вереска и сапожки из мягкой кожи. Прилично, и на том спасибо. Микаш постучался, и я разрешила войти. Он вытаращился на меня с порога и уже открывал рот.
- Только не надо дешёвых комплиментов.
Рот захлопнулся. Несколько мгновений Микаш жевал губами. Я вышла, чтобы его не смущать. Возился он долго. Я поняла, в чём дело, только когда он вышел, красный, как рак.
- Я выгляжу нелепо, да?
На нём была немного старомодная, но добротная одежда для знати. Голубые шоссы облегали длинные стройные ноги. Синее котарди доходило только до середины бёдер. Широкий пояс сплетался из шнуров кожи. Полукруглый чёрный плащ через плечо сколот вычурной серебряной фибулой. Чёрный берет и высокие сапоги довершали образ. Бёдра казались уже, а размах плеч выглядел ещё внушительней.
- Непривычно.
Я поправила одежду: плащ и берет больше набок, пояс ниже, разгладила складки на котарди. Пощупала выбритую щёку. Волосы он слегка подравнял. На медведя не так похож, даже от простолюдина в обносках мало что осталось. Убрать бы худобу и звериный взгляд исподлобья, получился бы красавчик не хуже Петраса.
- Я переоденусь. Туаты, похоже, посмеяться хотят, - храбрец из храбрецов отступил к двери, но я схватила его за руку.
- Когда они хотели посмеяться, я выглядела намного нелепее. Идём - нас уже ждут.
- Хорошо, если ты желаешь, я согласен и на роль шута.
Я закрыла лицо рукой.
- О, боги, ты лишил меня удовольствия смеяться над тобой! Какая невосполнимая утрата!
Микаш насупился и опустил голову.