– Силён, – только и сказал Илья, поднимая изогнутый металлический штырь, сломанный у основания, – головой надо было.
Галя хихикнула и ткнула мне пальцем в бок, а Оля одарила поцелуем. Одна Наташа повела себя как-то странно: она забрала у Ильи остаток запора и, крепко сжав в побелевших кулачках, внезапно переломила пополам.
– Чёрт! – только и сказал потрясённый Илья. – Эти слабые женские ручки!
– Так что не одни вы, мальчики, теперь можете двери вышибать, – самодовольно заметила разрушительница, презрительно отшвырнув куски металла, – видимо, это – ещё один дар. И он мне очень нравится.
– Сейчас и я чего-нибудь сломаю! – кровожадно потирая ладошки, зловеще пробормотала Галя.
– Спасайся, кто может! – прошептал я. – Илья, берегись! Их трое, а нас – только двое. Будем мы биты изящными женскими ножками.
– Только если начнёте гулять налево и… Налево, – изогнув бровь, как бы в сторону бросила Оля, а Наташа внезапно стала пунцовой. – Впрочем, мне кажется, сегодня всем будет не до того. Честно говоря, ощущаю себя спущенным шариком.
– Ну так идём и глянем, где может прилечь спущенный шарик.
Илья, который после замечания Ольги заметил смущение Наты, внезапно посмотрел на меня, и его глаза тотчас увеличились на порядок. Вот так Штирлиц оказался на грани провала. Какого чёрта! У Ольки язык чешется? Не пойму я девчонок: такое ощущение, словно они признали меня своей общей собственностью.
От всего этого хотелось забраться куда подальше, чтобы никто не нашёл. Однако мы все и так забрались дальше некуда. Тяжело вздохнув, я пошёл вперёд, рассматривая помещение, где нам предстояло жить.
С первого взгляда мне показалось, что дом состоит из одной огромной комнаты, высокий потолок которой теряется во мраке. Да и вообще, внутри оказалось не очень светло: крошечные оконца (О чудо! Они оказались закрыты толстым желтоватым стеклом) пропускали ничтожные лучики света, которых явно недоставало для такого большого помещения.
Но стоило сделать попытку присмотреться, и в голове точно сработал переключатель: сумрак испарился, а очертания предметов обрели чёткость, как под лучами прожектора. Правда, одновременно, появилось странное ощущение – казалось, всё вокруг непрерывно выцветает и сереет. Тем не менее, к этому можно привыкнуть.
– У тебя глаза светятся, – встревоженно заметила Оля. – Всё в порядке?
– Попробуй присмотреться повнимательнее, – посоветовал я, и уже для других добавил: – У нас появился новый прикол: похоже, мы способны видеть в темноте.
– Видон у тебя, – пробормотала Галя и вдруг её широко распахнутые глаза вспыхнули жёлтым. – Ух, ты! Круто! А как я выгляжу?
– Ух, ты! Круто! – передразнила Ольга. – Не слишком ли мы быстро превращаемся в не пойми кого? Страшновато становится…
– Что предлагаешь? – быстро спросила Галя.
– Предлагаю осмотреть дом, – спокойно сказала Наташа и зажгла два огонька на своём лице. – Лично я пока не вижу во всём этом ничего плохого. Мы получили крупные проблемы и одновременно – инструмент, помогающий с ними справиться.
– Ох, не нравится мне как этот инструмент с ними справляется. Самостоятельный он какой-то, – проворчал Илья, и последним из всех включил ночное зрение. – Хм, на инфракрасные очки не похоже вообще. Гораздо лучше.
Пока они препирались, я медленно двигался вперёд, осторожно ступая по скрипящему дощатому полу. Ни мусора, ни грязи здесь не было, лишь немного пыли. Сказалось наличие прочного замка на двери. Кстати. Надо бы его восстановить. Дабы не искушать местных жителей.
Большую часть помещения занимал исполинский камин – настоящий монстр, внутри которого мог поместиться целый бык. Хм, там действительно находился вертел. Похоже, для быка. В камине лежали загодя заготовленные дрова и целая поленница – рядом. Это хорошо.
Огромные деревянные кресла сбежались к очагу погреться, да так и уснули, не дождавшись огня. Ещё парочка осталась у длинного стола, водружённого на толстые тумбы, напоминающие пни. Впрочем, о чём это я? Это же и есть пни.
На этом описание интерьера можно завершать: голые деревянные стены без украшений, ни малейших признаков ковра или чего-то подобного, закопчённый потолок без люстры – если так обстояли дела у местных богатеев, боюсь представлять дома бедняков. Мама дорогая!
Ещё имелись три двери, но меня заинтересовала та, что у камина, и я направился именно туда. Кто-то легко коснулся моего локтя.
– Не возражаешь? – поинтересовалась Оля. – Как-то мне неуютно. То ли дело в этом месте, где совсем недавно умерли люди, а может просто всё так навалилось, не знаю. Так удивительно и непривычно, будто колокольчики звенят в голове.
– Не бойся, я с тобой, – кожа у девушки оказалась холодной, словно лёд. – Тебе не холодно?
– Нет, – пробормотала она, но тут же прижалась ко мне покрепче, – просто, понимаешь… Не могу объяснить. Скажем, пытаюсь думать о родителях, как они переживают, волнуются… и ничего не чувствую. Даже лиц их не могу вспомнить. А ты?
– Не знаю. Не до этого сейчас, – с каким-то отстранённым ужасом я сообразил, что вся моя жизнь, двумя днями ранее, превратилась в серый туман, разметаемый ветром. – Вот когда всё устаканится, тогда спокойно сядем и подумаем. Хорошо?
– Это – спальня, – вместо ответа констатировала Оля. – Какая огромная кровать! Да мы тут все поместимся.
– Намечается групповуха? – поинтересовался я, и девушка негромко рассмеялась.
Ложе действительно оказалось здоровенной штуковиной, спрятавшейся под балдахином из тяжёлой тусклой ткани. Похоже, траходром прильнул к той стене, где находился камин. Весьма предусмотрительно для дома, где отсутствует иное отопление. Хорошо хоть весна. Ну, или лето.
Кровать оказалась застелена бархатным зелёным покрывалом, и я, отбросив тонкую ткань, бережно усадил Олю, глубоко утонувшую в мягкой перине. Девушка несколько секунд смотрела на меня своими огненными глазами, а потом упала на спину, разбросав руки в стороны.
– Хочется странного, – она зажмурилась, – не пойму. Как будто чего-то не хватает, и на этом месте – пустота, которую нужно срочно заполнить. И плакать хочется…
– Ещё чего не хватало! – я лёг рядом и поцеловал гладкую кожу щеки. Кожа издавала нежный цветочный аромат. Свежо и приятно. – Не переживай: скоро всё наладится. Эта проклятущая штуковина на руке заработает, и мы вернёмся домой.
Ольга повернула ко мне лицо, и я увидел серебристый след, оставленный одинокой слезинкой. Странно всё это выглядело в выцветающем фото окружающего мира. И совсем удивительная вещь: кожа девушки источала слабое сияние, словно была фильтром, удерживающим часть света, притаившегося внутри.
– Ты в это веришь? Ну, в то, что мы действительно сможем вернуться домой?
– Конечно! – быстро ответил я, стараясь не вдумываться, верю ли в это на самом деле.
Оля покачала головой и печально улыбнулась. Свет в её глазах потускнел и умер.
– А мне кажется, мы навсегда останемся здесь. Наверное, должно быть страшно: чужой мир, чужие люди, и мы сами превращаемся в кого-то другого, – Ольга перевернулась и ткнулась лицом в мою грудь. – Но самое ужасное, что мне ни капельки не страшно. Словно всё так и должно быть. Только холод, пустота, и ожидание чего-то непонятного. Наверное, так чувствует себя гусеница в коконе, перед превращением в бабочку.
Я погладил её по голове:
– Ты будешь самой красивой бабочкой на свете. Так тебя и вижу: длинные ослепительно белые волосы, гладкая бледная кожа и огромные глаза на прекрасном лице.
Чёрт, да мне и представлять не требовалось, просто смотреть.
– Ну, ты просто Бледную Госпожу из сказки описываешь.
– А, зацепило!
Оля подняла голову, и её глаза вновь наполнились светом:
– Очень жалко бедных детей. Представляешь, как им одиноко и страшно бродить по тёмным холодным улицам. А там – бандиты, убийцы и прочие мерзавцы. Уж лучше…
– Что?
– Уж лучше эта самая Бледная Госпожа. Вечный сон в облике красивой женщины куда лучше грязного насильника, смердящего смертью.
– Какой кошмар, – я легко коснулся её губ. – Достаточно ужасов на сегодня, пора возвращаться к нашим, пока они не начали паниковать.
Но гора не успела добраться до Магомета, тот её обнаружил первым.
– Ага, – Галя просто излучала концентрированный сарказм, – мы, значит, натыкаемся на открытый подвал, из которого смердит мама не горюй; на кухню с протухшим окороком, а эти два везунчика находят кровать. Пока мы волнуемся и переживаем – не случилось ли с ними чего, они валяются на мягкой перине. А ну, подвиньтесь!
И девушка бесцеремонно плюхнулась между нами, после чего, не секунды не колеблясь, положила согнутую в колене ногу на мой живот. Глаза её при этом сияли, словно два прожектора. Галя собиралась что-то сказать, но не успела: в тёмном проёме двери появилась ещё одна фигура со светящимися глазами.
– Ну, в общем, как я и предполагала, – в голосе Наташи звучало лёгкое самодовольство. – Илья, где ты там? Я же тебе говорила, спальня должна быть именно здесь. Вот это кроватка!
– А в шкафу уже посмотрели? – деловито осведомился Илюха, являясь следом за девушкой. – Дом стоял закрытый, может, остались какие-нибудь ценности? Не хотелось бы начинать продавать золото. Людишки тут больно ненадёжные.
– Кстати о птичках, – я приподнялся, осторожно убрав колено ничуть не смутившейся Галины, – замок я сломал, и теперь нужно посмотреть, как можно запереть входную дверь. Дабы не смущать нашего общего знакомого любителя грустной мистики.
– Кто сломал – тот и чинит, – жизнерадостно откликнулась Галя, – а я тут поваляюсь. Устала я, вся полностью.
– Это да, – Илья потёр лоб и опёрся рукой о стену, – вымотался за сегодня, как скотина. Такое ощущение, будто всего набили ледяной крошкой, а внутренности высасывают через трубочку.
– Есть немного, – поддержала его Наташа и присела на край кровати, – но спать неохота.
Я поднялся на ноги – и вдруг мир перед глазами пошёл мелкой рябью. Огромный двустворчатый шкаф, стоящий в углу, медленно пополз в сторону, и только некоторым усилием воли я смог вернуть ему неподвижность.
– Девочки, поройтесь в сундучке, – сказал я и хлопнул товарища по спине. – Пошли, шер ами. Полюбопытствуем, как можно устранить последствия моего хулиганства. И ещё, нужно как-то обеспечить свет. Если товарищи узреют наши прожектора – запросто обосрутся.
– Я там из кухни притащила два канделябра со свечками! – крикнула нам вслед Ната. – Да и камин можно растопить.
К огромному счастью, в Галькиной сумочке нашлось несколько зажигалок, которые девушка по старой привычке отбирала у своих парней. Нет, возле камина висела какая-то хрень с камешками и промасленной верёвочкой, но как этим воспользоваться, не знали ни я, ни Илья.
Чёртовы свечки в массивных подставках упорно не желали загораться, а только распространяли удушливый смрад какого-то протухшего жира. Илья громко чихал и непрерывно ругался, называя дом самым смердящим зданием на своей памяти.
Никто не побеспокоился закрыть люк в подвал, где нашли своё упоение прежние жильцы, и в кладовой воняло, как в заднице скунса. Люк захлопнули, но очень скоро вновь открыли, чтобы швырнуть вниз злосчастный окорок, найденный в кухонном шкафу. Кусок мяса тщательно упаковали в промасленную ткань, но это не помешало ему вонять, словно стадо дохлых свиней.
– Знаешь, – выдохнул товарищ, которому удалось выжать чахлый огонёк из толстого цилиндра свечи, – как подумаю про жратву, так аж комок к горлу подступает! Этот долбаный окорок надолго мне аппетит отбил.
– А он у тебя был, этот аппетит? – задумчиво осведомился я и повторил подвиг товарища. – Ладно, продолжай их насиловать, а я займусь камином.
В общем, не прошло и полгода, а в гостиной появилось какое-никакое освещение. Свечи мы водрузили на стол, где они тускло тлели, распространяя удушливое зловоние, а сами перебазировались ближе к весёлому пламени, пляшущему на толстых сухих деревяшках. Только теперь стало понятно, насколько прохладно внутри, невзирая на время года. От этого присутствие камина казалось приятным бонусом.
– О, гляди, как они нехило устроились! – голос Паши застал меня врасплох и, оборачиваясь, я едва успел выключить ночное зрение. – Камин, все дела. Ну, класс! Смотрите, чем мы разжились!
Витёк, угрюмо зыркнув в нашу сторону, молча протопал к столу и шмякнул на толстую столешницу объёмистый мешок. Второй такой же стоял у ног Шпеньки. Сам паренёк замер около взломанной двери и трогал пальцем замок, задумчиво поглядывая то на сломанный запор, то на меня.
Тем временем светящийся довольством Паша залез в недра мешка и выкладывал на стол содержимое, оживлённо комментируя каждый предмет:
– Хлебушек, ещё один, слегка твердоват, но ничего – погрызём, – две большие буханки, отличающиеся друг от друга размером и формой, – вяленое мяско, ничего себе так, – он понюхал кусок, делая вид, будто собирается укусить, – ладно, ладно, подождём. О, колбаски, обожаю! – два лоснящихся круга в неровной глиняной миске. – Сыр, слегка пованивает, но можно и нос закрыть. И гвоздь программы, да-ба-да! Местное вино, – два неряшливо сделанных кувшина с тщательно закупоренными горлышками, – Шпенька, дружище, иди сюда! Поцелую тебя в дёсны.
"Дружище", видимо, разобрал лишь своё имя, да ещё интонацию, но прекратил заниматься ерундой и поставил второй мешок рядом с первым. Его крысиное личико не покидало странное выражение.
– Мы в расчёте? – негромко поинтересовался Илья.
– В общем, да, – Шпенька часто покивал головой и покосился на дверь, – и если благородные господа больше ни в чём не нуждаются…
– Не нуждаются, – тихо сказал я, – можешь идти.
Его точно ветром сдуло. Ну наконец-то только свои. Вот, правда, один из своих, похоже, крайне зол. Осталось только узнать причину.
– Витя, какого чёрта? – утомлённо поинтересовался я. – У нас вроде бы и так достаточно проблем, без того, чтобы бросаться друг на друга. Или дуться втихомолку. Хочешь высказаться – валяй.
– Да мне просто интересно, – Витя качался с носка на пятку, – этот самый Шпенька как-то странно нас разделяет. Вам чуть обувь не лижет, а к нам с Пашей обращается, словно мы слуги. Или – собаки.
– Да прекрати ты гнать волну, – спина Павла стала напряжённой, – тебе просто показалось. Ты же ни бельмеса не понимаешь в его бульканье.
– Да нет, кое-что уразумел. Всё же их язык похож на немецкий. И он нас, Паша, спокойненько так назвал слугами. У этих, стало быть, хозяев. Да и то, посмотри на них: чистенькие, беленькие, как под копирку сделаны, не то, что мы – быдло быдлом. Да?
– Ну, может и промелькнуло какое-то упоминание, – неохотно признал я, – просто не успел объяснить, что мы – одна компания.
– Угу, – Витёк кивнул, исходя ядовитой яростью, – подумаешь, какое-то чмо в разговоре назвало твоего товарища слугой, ну а ты, вместо того чтобы сунуть ему в рыло, не успел объяснить. Да и то, разговор-то коротюсенький был – минут сорок-пятьдесят! Какой же ты мудак, приятель!
– Витя, – Илья положил парню руку на плечо, но тот нервно отбросил её в сторону, – остынь.
– Пошёл ты! Пошли вы все! Знаешь, все эти изменения в первую очередь происходят у вас в башке. И это всего два дня прошло! А дальше? Прикончите нас с Пашкой, если мы слово поперёк скажем? Чего там церемонится со всякими слугами!
Как же он достал со своими истериками! Появилось непреодолимое желание отвесить наглому засранцу чувствительную оплеуху. Пришлось долго отговаривать самого себя; дескать, в чём-то Витя, может, и прав. А если и не прав, то нужно быть умнее этого тупого вонючего поросшего омерзительной щетиной куска человеческого мяса…
И тут меня словно током ударило: я сообразил, ЧТО именно пришло в мою голову. Как будто я отделил себя от Вити и всех остальных людей. Точно я, Илья и девочки находились по одну сторону невидимой границы, а Паша, Витя и прочие человеки – по другую. Ехидный голосок внутри тоненько пропищал: "Но ведь так оно и есть!" – и пропал. Стало страшно.
– Ладно, ладно, – сказал я, – ты абсолютно прав. Я – мудак и поступил нехорошо. Предлагаешь догнать этого козла и начать убеждать, дескать, вы – не слуги? Скорее всего, он испугается и попишет меня ножичком. А я буду лежать в луже крови и, тяжело дыша, спрашивать: "Витя, ты простил меня?"
Витёк хрюкнул раз, другой. Потом хмыкнул и протянул руку:
– Ладно, мир. Честно говоря, вы со своими закидонами и так пугаете до усрачки. Очень хотелось бы верить, что люди, спящие рядом, не поднимутся ночью попить твоей кровушки.
– Я всегда готова к этому! – с утробным возгласом из-за камина выпорхнула Галя. – Дайте, дайте мне попить кровушки!
– Тебе ещё недостаточно? – невинно осведомился Илья. – Думаю, все твои парни могли бы охотно поспорить на эту тему. И, кстати, что это ещё на твоей голове?
– Это – шляпка, бескультурная бестолочь! – гордо возвестила кровопийца, демонстрируя неведомую фигню, больше всего похожую на голову чупакабры. – В шкафу оказались шляпки, много шляпок.
– И больше ничего, – добавила Оля. – Как я вам?
– Кошмар! – вырвалось у меня. – Нет, ну если тебе нравится…
– Нисколько, – она сдёрнула с макушки замысловатую конструкцию и водрузила её на голову Ильи. – Держи, подарок.
– Ну, мы есть сегодня будем? – жалобно осведомился Паша, чахнущий над своим съедобным златом. – Первый раз за два дня нормально пожрать-то можно?
– Ну, троглодит троглодитом, – Ната вплыла в комнату, бережно удерживая на голове нечто, напоминающее парусный фрегат. – Похоже, пассия прежнего владельца была помешана на головных уборах. И это совсем не лёгкое помешательство.
Илья, сдёрнув с головы Ольгин подарок, некоторое время рассматривал его, а потом с ожесточением запустил в пылающий камин. Оля, увидев столь непочтительное отношение к своему презенту, всплеснула ладонями:
– Мой дар! Как ты мог… Ты, ты разбил моё сердце!
Илья вскинулся было в попытке выдать нечто резкое, но, перехватив мой предостерегающий взгляд, опал, махнул рукой и направился к Паше с Витей, которые сортировали продукты и пытались сервировать стол. Наташа, отправив свою бригантину в дальнее плавание, окончившееся в углу гостиной, как-то неуверенно топталась на дальних подступах к столу. Словно ей что-то мешало.
Сделав пару шагов, я понял и попытался озвучить. Но не успел.
– Э-э, а вы уверены, что оно не пропало? – поинтересовался Илья, морща нос и указывая пальцем на продукты, – несёт от всего этого… Прям как от того окорока на кухне.
Паша поднял лоснящееся кольцо колбасы и деловито обнюхал. Потом откусил кусок, и на его физиономии расплылась широкая ухмылка. Почему-то в этот момент я ощутил сильнейший приступ тошноты. Наташа отступила на шаг назад и помотала головой.
– Я кушать не хочу! – негромко, но твёрдо заявила за моей спиной Галя, и одобрительное мурлыканье Ольги послужило аккомпанементом этой декларации.
– Думаю, вам всё-таки нужно поесть, – заметил Витёк, исподлобья наблюдая за нами, – два дня без еды – это явный перебор. Да вы и воду не пьёте.
– Не очень-то и хотелось! – фыркнула Галя и, легко подвинув тяжёлое кресло, запрыгнула в него. – И вообще – я, как всякая порядочная кошечка, буду дремать у огня. Меня не трогать!