Повиснув на них, безжизненно поник головой Илья. Похоже, тело ещё получало некие сигналы от мозга, вынуждая ноги сгибаться, но это больше напоминало последние судороги умирающего. Парни сумели затащить Илюху внутрь и положили на пол. После улицы они не слишком хорошо различали окружающее, потому как беспомощно моргали, вытирая пот. И тут до меня дошло, как это здорово. Пара трупов у камина, несомненно, вызвала бы вопросы, ответы на которые им бы определённо не понравились. Следовало придумать некий финт ушами, послать куда подальше, в конце концов.
Того недолгого времени, которое понадобилось мне на обдумывание решения проблемы, хватило, чтобы ситуация успела скатиться в сраную жопу. Напевая весёленький мотивчик, в комнату впорхнула Галя. Ладно бы она появилась просто так, нет же – девчонка тащила за ногу жмурика из спальни!
– Какого хрена? – Витя ошарашенно уставился на неё, а потом его взгляд натолкнулся на кучу-малу у очага. – Какого хрена?! Что за дерьмо тут происходит?
– У-упс! – сказала Галя, ничуть не смутившись, и отпустила ногу покойника. – Спалились.
– Это – трупы? – спросил Паша, с ноткой недоверия в голосе. – Где вы их нашли?
– Нашли?! – Витя повернулся к нему, сжимая кулаки. – Да они одеты, как та девка во дворе! Они пришли сюда, и эти их убили!
– Да это – бред! – Паша отступил на шаг, недоверчиво посмотрев на меня, на Олю, на Галю. – Витёк, да брось ты! Какого хрена ты мелешь? Это же – наши друзья, я их хорошо знаю, и они всегда были наполовину ботанами, как и ты, кстати. Да они и муху не в состоянии…
– Ты совсем дебил? – в голосе Вити звучала холодная ярость. – Где ты видишь наших друзей? Посмотри на них, много у них осталось от прежнего?
– Может, ты заткнёшься? – осведомился я. – Пока…
– Пока что? – лицо у парня дёргалось, точно его тянули за ниточки в разные стороны. – Пока ты и меня не прикончил? Ну, давай! Я тебя не боюсь!
– Напрасно, – тихо сказала Галя из-за моей спины.
Эта негромкая реплика отрезвила Витю почище сильной оплеухи. Он прищурился, а потом его глаза широко распахнулись. Видимо только сейчас до него начало доходить, как всё это выглядит не через призму ярости: сумрачная комната, на полу которой лежат три трупа, а на него с угрозой смотрят существа, лишь внешне напоминающие людей. Причём угрозу эту они способны осуществить в любую секунду.
– Чёрт, – он отступил к стене и опёрся о доски, – а ведь я не до конца понимал, насколько всё далеко зашло… Не игры, да?
– Не игры, Витя, – с ноткой горечи подтвердила Оля, – прости, но мы так питаемся, и уже ничего не изменить.
– И Наташа? – в голосе Паши звучало отчаяние пополам с ужасом.
– Да, Паша, и я – тоже, – о, а я и не заметил, когда нас стало больше, – и если Илья не поест, то умрёт.
Витьку начало трясти, как ни странно, от смеха.
– С кого начнёте? – сквозь нервный хохот, выкрикнул он. – Было бы забавно, если бы Наташа прикончила тебя, Пашок. Полноценный статус чёрной вдовы, ха! Ну, приятного аппетита, упыри долбаные!
В воздухе повисло такое напряжение, казалось – вот-вот полетят разноцветные искры. Витя продолжал давиться смехом, а Паша во все глаза смотрел на приближающуюся Наташу, но не делал никаких попыток убежать или защититься. Оля недоверчиво наблюдала за подругой, а Галя кровожадно ухмылялась. Я же ощущал лишь пустоту внутри и ничего более.
Ната подошла к Павлу и, обняв, крепко поцеловала в губы. Кажется, Ольга облегчённо вздохнула.
– Мы не станем вас убивать, – устало сказал я, – как бы ты там ни думал, но мы не так уж сильно изменились. – "Врёшь, врёшь!" кричал голос внутри меня, – мы по-прежнему считаем вас своими друзьями. Хотите – можете оставаться с нами.
– Тогда вам придётся принять нас такими, какие мы есть, – проворковала Наташа, лаская своего парня, – в этом есть и хорошее, правда, милый?
– Не хотите – можете уходить, удерживать не станем, – я указал на открытую дверь, – но помните: это – другой мир, живущий по своим законам. Долго вы протянете, без знания языка и обычаев? Без защиты?
Витя перестал смеяться и оторвался от стены. Лицо его при этом выражало решительность.
– Знаешь, – с вызовом сказал он, – я, пожалуй, рискну. Паша, пошли со мной. Вдвоём будет намного легче.
– Останься со мной, – мурлыкала Наташа, целуя парня и запустив руки под его одежду, – а я стану заботиться о тебе. Защищать, любить, оберегать…
По виноватой физиономии Павла было хорошо видно, какое он принял решение, но стыдится озвучить. Галя тихо хихикнула и показала Вите язык. Тот криво ухмыльнулся и кивнул. Уже будучи в дверях, он обернулся и зло бросил:
– Но помни: когда-нибудь у неё под рукой не окажется никого другого… Прощай, Паша.
Некоторое время все молчали. Наташа продолжала обнимать Пашу, покусывая его за ухо. Лицо парня, совершенно одуревшего от такого напора, шло багровыми пятнами. Оля склонилась над Ильёй, пощупала его руку, а потом встревоженно посмотрела на меня. Ещё один вопрос прожурчал в ухе:
– Тела-то куда девать? – осведомилась Галя. – Вонять же будут.
– Сбрось в подвал, – скомандовал я, – потом избавимся. Да, Оля, знаю: его нужно срочно накормить. Наташа, может, потом? У нас тут серьёзная проблема.
– Никаких проблем, – она взасос поцеловала партнёра и томным голосом проворковала. – Паша, солнышко, нам очень нужна твоя помощь. Котёнок, будь пусей, выйди на крылечко и пригласи монашку. Знаю, милый, она тебя не поймёт, но ты ей ручкой помаши.
Вторя её нежному голосу, колокольчиком разливался серебристый смех Гали, утаскивающей трупы в кладовую.
Этой ночью я спал последний раз.
Мне приснился один короткий сон.
В абсолютном мраке, наполненном ледяными ветрами, тоскливо завывающими надо мной, висела полуоткрытая дверь. Я видел крошечный лучик света, пробивающийся наружу, и ощущал присутствие кого-то по ту сторону. Неизвестный приближался, и я ощущал весь его страх и ненависть, направленные на меня. Однако он не останавливался, словно его кто-то принуждал. Я ждал. Терпеливо ожидал пришельца. Для чего? Не знаю.
И лишь в тот момент, когда дверь распахнулась, я понял.
А потом набросился на гостя и сожрал его.
Испуганное его лицо навсегда запечатлелось во мне.
Это был я.
Часть 2. За дверью
Ольга. Снег
К утру начинается снег. Низкие тучи, уже четвёртые сутки не пропускающие ни единого лучика солнца, наконец-то выпускают на свободу мириады белых точек, которые медленно плывут в ледяном воздухе, постепенно превращаясь в огромные пушистые снежинки, скрывающие под белым великолепием всю омерзительную грязь мира.
Как это всегда и бывает, с началом снегопада город преображается, заметно светлея, точно серо-чёрные стены зданий наконец-то покрасили, а улицы отмыли от десятилетних наслоений мусора. Снегопад настолько плотный, что даже тучи, породившие его, исчезают из виду, да и сам посвежевший город мало-помалу пропадает, растворяясь в ослепительной белой пелене. Словно это не крошечные капельки замёрзшей влаги опускаются на землю, а какая-то мощная кислота постепенно разъедает ткань мира, не оставляя ничего, кроме множества суетливых белоснежных точек.
За пологом снегопада даже звуки кажутся неизмеримо далёкими, доносясь откуда-то с противоположной стороны местного плоского мира. Где-то в другой вселенной глухо ржут лошади, едва слышно лают собаки, и совсем уж беззвучно пищат человеческие голоса. Блаженная тишина, столь редкая для здешних мест, подступает всё ближе, укутывая в плотное одеяло и убаюкивая, словно заботливая мать. Лишь резкие выкрики чёрных падальщиков диссонируют с близящимся безмолвием, но этот контраст ещё больше усиливает общее впечатление покоя.
И даже ветер, постоянный гость здешних переулков и домов, изобилующих щелями, куда-то спрятался, изредка давая знать о себе резкими порывами, взметающими снежные облака и несущими их по земле. А после, устыдившись собственной наглости, ветер вновь прячется в потаённые норы, смущённо виляя длинным хвостом. И снег вновь неспешно опускается вниз с чувством собственного достоинства, игнорируя дерзкие выходки наглого шалуна.
Открытое окно в каменной стене источает ледяной холод зимы, пропуская внутрь особо любопытствующие снежинки. Некоторое время они беззаботно порхают в воздухе, а потом, утратив интерес, опускаются на пол, успев образовать там небольшой сугроб. Камин не работает давным-давно и, кажется, никакое тепло не сможет растопить крошечный белый бархан. Здесь так же, как снаружи: холод, покой и снег.
Я поставил старое деревянное кресло около окна и всю ночь читал потрёпанный том любовной лирики, поглядывая то в тёмное, без просвета, небо, то в строчки, наполненные столь же чёрной непроглядной тоской. Почему-то у местных сочинителей любовные стихи ассоциировались только со смертью, болезнями и прочими негативными вещами. Симптоматика, однако, но мне нравилось. Разве не прелесть: сидя в тёмном помещении, наполненном свежим морозным воздухом, читать балладу о несчастных сердцах, обречённых на вечное скитание в беспросветных водах загробного океана.
Когда тучи озаряются первыми лучиками света, а с неба прилетают разведчики грядущего снегопада, я откладываю пахнущий мышами том на высокий столик о единственной резной ножке и начинаю просто смотреть за окно. Мыслей нет. Никаких. Хочется просто смотреть на пушистые снежинки, медленно порхающие в прозрачном воздухе, сравнивая узоры, размер и прочие мелочи, не интересные никому, кроме меня.
Ольга появляется в тот момент, когда одинокие снежинки сменяются сплошным потоком белого, скрывающего от взгляда башни замка и приземистые строения, льнущие к закопчённой ограде. Сначала возникает ощущение чьего-то присутствия, но проём двери остаётся тёмен и пуст. А потом, как смутное видение, в нём проступает зыбкий силуэт, неподвижно застывший во мраке. Девушка безмолвно наблюдает за мной, но глаз я не вижу: только тьму под низко опущенным капюшоном плаща. Прямые ослепительно белые волосы истекают наружу двумя потоками, и это – единственное светлое пятно в предутренних сумерках комнаты.
– Снег, – едва слышно шепчет Оля, не двигаясь с места.
– Да, – соглашаюсь я, откидываясь на спинку кресла, – красиво. Иди ко мне.
– Почему ты не растопил камин? – спрашивает она, оставаясь в дверях. – Здесь так холодно. На улице тоже холодно и нигде нет спасения от льда и мороза.
Я не отвечаю. К чему отвечать? Холод не снаружи. Холод притаился внутри неё. В том самом месте, которое люди обожают называть душой. Думаю, у нас её нет, но это вовсе не повод считать, будто мы напрочь лишены способности чувствовать и сопереживать. Кто-то больше, кто-то – меньше. Иногда у меня возникает ощущение, будто Оля пытается впитать всю боль этого мира и пережить её. Этот холод не способен согреть ни один камин.
Тем не менее я встаю и начинаю разжигать пламя. Мёрзлые деревяшки со стуком падают в тёмную глубину каминного жерла, навевая сонм недобрых воспоминаний. С таким же звуком падали тела мертвецов, застигнутых непогодой на улицах славной столицы. Ночью никто не решался открывать двери на стук, справедливо опасаясь бандитов, рыскающих в темноте переулков, и несчастные просто замерзали, обращаясь в большие мёрзлые колоды, уже ничем не похожие на живых существ. Утром их собирали и везли в загодя отрытые карьеры, которые зароют лишь с наступлением весны. Как-то, поддавшись уговорам Наташи, принимавшей активное участие во всём, что ей казалось интересным, я отправился на утренний сброс. Та ночь выдалась особо холодной, и мы очень долго смотрели, как обындевевшие туши стучат о мёрзлую землю, скатываясь вниз. Ната спросила: могу ли я написать поэму об увиденном. Я просто назвал её психопаткой и ушёл.
Я оборачиваюсь. Ольга переместилась от двери к окну, и теперь стоит, прислонившись головой к стене, глядя на падающий снег. Возможно, мне кажется, но по белой щеке медленно скользит капля влаги. Скорее всего, одна из снежинок растаяла.
– Такая длинная зима, – шелестит тихий голос, и узкая ладошка отбрасывает капюшон, – такая длинная и холодная зима. Так много одиноких брошенных детей на этих заледеневших улицах.
Да. И так каждую зиму. Когда зима переваливает за середину, голод становится настоящим палачом для простых людей, живущих в Приканалье, Сыром районе и Слободке. Проблема в нежелании думать головой, когда люди хотят трахаться и, естественно, каждая семья переполнена ордой малолетних спиногрызов. Половина из них мрёт ещё в младенчестве от целого вороха непонятных болезней, но и тех, которые выжили, вполне достаточно, чтобы озадачить мамашу, созерцающую пустые мешки и лари. По доброй традиции здешних мест, с наступлением зимних голодов лишних детей вышвыривают на мороз. Результат вполне очевиден: здешние температуры отправляют в карьер и людей покрепче. Как ни странно, но население Лисичанска продолжает увеличиваться.
Я достаю из промасленного мешочка трут, щёлкаю огнивом и принимаюсь разжигать непослушное пламя. Сухие соломинки, специально припасённые для такого случая, легко вспыхивают, но также быстро сгорают. В конце концов мне-таки удаётся вызвать дух крошечного огонька, и он нехотя штурмует мёрзлую деревяшку.
Дрова разгораются медленно и неохотно. Хорошо хоть дворцовый печник знал своё дело, иначе вся комната оказалась бы заполнена удушливым дымом. Но всё имеет свой конец. В том числе и попытки добыть огонь Жёлтые язычки пламени торжествующе седлают сдавшиеся поленья, и каминная решётка отбрасывает чёрную тень на пол комнаты.
Я поднимаюсь на ноги и обнаруживаю Олю, стоящую рядом. Она тянется ко мне и обнимает, прижимаясь щекой к моей спине. Так мы и стоим, неизвестно сколько. Долго. Дерево в очаге успевает основательно прогореть, и требуется добавить поленья, не дав пламени угаснуть.
– Хорошо, – говорит Оля и трётся носом о меня, – так спокойно, и не хочется, чтобы всё это заканчивалось.
– Подожди, – я осторожно освобождаюсь из её объятий и кормлю ненасытное пламя. Потом беру кресло и ставлю рядом с камином. Похоже, температура хоть и немного, но поднялась: маленький сугроб у окна превратился в крошечную лужицу.
Мы садимся в кресло и прижимаемся друг к другу. Я знаю: Оля любит так делать, и мы можем часами сидеть рядом, глядя на что угодно. Важно лишь ощущение тёплого тела, и умиротворение, вызванное этой близостью.
Дрова в камине жизнерадостно потрескивают, пожираемые хищными язычками, и весёлые тени пляшут на стенах, напоминая театр теней, в котором мы как-то побывали. Кажется, нас туда затащила Галька, которую всегда тянет сунуть нос в каждую неизвестную щель. Вывеска: "Театр теней, с ужасающими монстрами и соблазнительными картинками непристойного характера" просто не могла оставить её равнодушной.
Означенный театр оказался жалкой комнатушкой, половина которой скрывалась за полупрозрачной ширмой. Зрителей-людей почти не было: трое подростков, длинноволосый дедуган, да парочка, скрывающая под тёмными плащами добротную одежду: невесть откуда взявшиеся в этом районе дворяне. Мы не стали снимать капюшоны, демонстрируя обличье, ибо наша внешность уже успела стать притчей во языцех.
Я бросил пару монет полуслепой старухе, сидящей у входа, и мы отошли в угол, пытаясь не привлекать внимание. Представление то ли уже началось, то ли вообще не прекращалось. На сером экране ширмы скользили странные картинки, то – чёткие и мелкие, то – крупные и расплывчатые. Иногда они вообще ни на что не походили; иногда начинали напоминать настоящих людей, идущих, дерущихся, занимающихся любовью.
Девчонки увлеклись, а мне очень быстро стало скучно от этого однообразия. Я начал было рассматривать парочку дворян, вспоминая, не видел ли их в королевском дворце, но тут Галя ткнула меня локтём под рёбра.
– Смотри! – прошипела она с каким-то истинно первобытным восторгом.
Это действительно впечатляло: по грязной поверхности ширмы бежала тень льва, точнее – львицы. Она замирала, поднимая голову, потом опускала морду к земле, словно выслеживала добычу, а потом вновь начинала стремительный бег. Само зрелище завораживало, но окончание и вовсе сбило меня с ног. Зверь бежал, и вдруг, на бегу, внезапно превратился в силуэт длинноногой девушки с распущенными волосами.
Галя так бешено зааплодировала, что остальные зрители тотчас удивлённо уставились на неё. Один из дворян прищурился, видимо, узнал, и тут же принялся шептать на ухо другому.
– Это меня показали! – пояснила Галька. – Точно, меня.
– Достойная замена телевизору, – проворчал я, пытаясь скрыть замешательство.
– Чему? – девушка изумлённо уставилась на меня. – Ты это сейчас о чём?
Мы с Ольгой переглянулись. Она явно не шутила. Похоже, пока мы продолжали тащить за собой багаж ненужных воспоминаний, сомневаясь, оставить его или нет, Галя решительно распорядилась старой рухлядью, отправив на помойку.
Галя…
Галя
– Мне здесь до смерти надоело! – заявила девушка, яростно пиная ни в чём не повинное кресло, вынудив его жалобно скрипеть. – Этот чёртов тёмный пыльный дом! Мне здесь тесно. Хочется чего-то большого, просторного, шикарного.
– Королевский дворец, например, – подсказала Наташа, даже не улыбнувшись.
Галя, нахмурившись, посмотрела на неё и задумалась. О боги! Она восприняла шутку вполне серьёзно.
– Вообще-то, – заметил я, решив вмешаться, – это – очень даже удобная постройка. Район всё ещё остаётся незаселённым, поэтому мы не слишком привлекаем внимание, кроме того, есть возможность незаметно избавляться от мусора. От трупов, например.
– Трупов? Фи! – поморщилась Наташа, рассматривая выпущенный коготь. – Тела, мон шер…
– И я бы не называл дом тесным. По сравнению с остальными, это – настоящий стадион.
Галина, обиженно надув губки, смотрела в стену за моей спиной. По всему было видно: все мои слова она старательно игнорирует. Если девушке пришла в голову какая-то фигня – пиши пропало. Остановить её безумства был способен лишь я, но применять ГОЛОС ещё и в таких ситуациях…
Мы располагались в гостиной. Обстановка здесь немного изменилась за те несколько месяцев, которые мы провели в Лисичанске, причём в лучшую сторону. В основном постарались девочки. Именно они отыскали мебель, больше имеющую право называться таковой по сравнению с тем уродством, которое присутствовало в доме прежде.
Пять почти одинаковых глубоких кресла, три небольших столика шлифованного дерева на резных ножках, яркие гобелены с изображениями фантастических птиц и драконов, и множество кованых канделябров со свечами. Теперь здесь, как бы ни возмущалась Галя, было постоянно светло. На досках пола обосновались пушистые ковры, приятно щекотавшие пятки длинным ворсом. В общем, домик стал очень даже уютным, и я никак не мог понять, какого дьявола нужно нашей скандалистке.
– Это она комплексует не из-за дома, – вполголоса пояснила Оля, расположившаяся в кресле рядом со мной, сопроводив фразу лёгким смешком, – сегодня, когда мы прогуливались по центру, какая-то дрянь едва не наехала на нас каретой, а потом ещё осмелилась помянуть быдло, шляющееся где попало.
– Это была карета барона Орляты, – Галя запрыгнула в кресло и охватила ладонями колени, прижав их к груди, – на ней обычно катается его очередная пассия. Тупые шлюхи!