"Как же я не заметила этих схваток под ковром, - подумала Галина. - вся была погружена в себя и свои успехи без сравнения с другими, Или нет. Соревновательство молодых и было признаком того, о чём говорила моя подруга".
По словам Орри и более сведущего народа, морянские челны появлялись на границе тумана от силы раз-два в году. Но в крепости собрали охапку древесины особого рода - дубовые и буковые обломки разбитых штормом кораблей, около ста лет пролежавшие в морской воде. Драгоценный материал для всевозможных поделок, сгорая, они давали феерическое пламя - будто полярное сияние, подумала Галина, когда увидела впервые. Или ущербная радуга в четыре цвета: зеленый, лазурный, алый и оранжевый.
Вот этим огнём и начала мигать во тьме сигнальная башня Ас-Сентегира, посылая весть морю. А между небом и морем загорелась низкая звезда тех же цветов и стала описывать вертикальные круги.
На следующее утро, едва рассвело, к обрыву одной из шхер подплыло диковинное сооружение вроде двух круглых чаш на прямом поперечном коромысле и одной мачтой, воткнутой в это коромысло. Чаши были кожаные, на каркасе из прутьев - такой вот катамаран, и когда их подняли наверх особой лебёдкой, поглазеть на диковину сошлись, кажется, все, кто мог ходить. Ну, если честно, не более половины.
Хозяин посудины, заросший по уши седоватым волосом и одетый в ряднину, объяснил, что одного пациента на борт, конечно, не возьмёт: то есть возьмёт-то не больше одного, как и просили по огневой почте, но с двумя более или менее крепкими сопровождающими. Чтобы следили за ним всю дорогу и, возможно, далее.
Кто мог быть этими двумя, как не Галина с Орихалхо? Тут даже обсуждать ничего не потребовалось.
И пока Рауди перебинтовывали, укутывали в тёплое, словом - готовили к отправке, как бы нечаянно случилось между супругами то, чего не происходило уже давно. Без той возвышенной ярости, без сердца, что подступает к самым ноздрям и мешает дышать, без царапин, укусов и восклицаний сквозь стиснутые зубы - очень просто и тихо. Журча, лилась тёплая вода с потолка крошечной банной каморы, куда они вне очереди напросились перед отъездом, решётка над головой пропускала вместе с водой вольный дневной свет, член Орри ещё больше, чем всегда, напоминал робкого неприрученного птенца. Милая малость… Так трепыхается под струями, что стекают вниз по телу, так пытается поднять клюв. Лица влажны, в груди и на губах отчего-то железистый привкус крови, словно обе торопятся куда-то, боясь не успеть.
- Погоди, - вдруг сказала Орихалхо. - Я так не могу - думаю, как бы тебя не повредить.
- Ничего. Обними как следует, с силой - я уже получила от тебя всё своё.
То была ложь из сострадания, и вторая женщина это поняла. Но вышла из-под струй, потянула подругу за руки. Опрокинула тут же, на мыльный, осклизлый пол.
- Тогда терпи.
Снова. Как тогда, в осквернённой Михаилом светёлке.
Но на сей раз Галину пощадили: Орри присела по-турецки, уместила на коленях раздвинутые до промежности бёдра подруги и рывком вошла.
Что-то произошло вопреки самой малости того, что проникло: будто начавшаяся внизу живота судорога стиснула птенца в кулак, и он стал расти, распирая, заполняя собой вместилище. Кинжал в тугих ножнах, что вынимают и с размахом втыкают в плоть - всё глубже, всё крепче, всё сильнее. Оба лица искажаются гримасой, вот зрелище со стороны, мелькает в чьей-то голове обрывок мысли, прежде чем прекращаются они все. И мысли, и сами люди.
И потом:
- Ох. Как этого твоего много, даже в ноздрях, даже во рту чувствую соль, - говорит Галина.
- Ах, извини, - Орри привстала, умостилась на корточках. - Я тебя не очень измочалила?
- Поистине банное выражение.
- А где мы, по-твоему, как не в бане?
- Так я и толкую об этом самом.
- Хорошо тебе было?
- Когда-то нам не приходило на ум спрашивать об этом после соития.
- Ты права. Незачем было сажать на привязь то, что гуляло на вольной воле, - со вздохом сказала Орри под конец. Запечатала словом то, что произошло.
Потому что их позвали на выход, постучав в косяк дверцы, заложенной изнутри на пробой. Они даже ополоснуться не успели как следует.
А поторопили обеих, потому что для каждой была приготовлена совсем иная одежда: чалма, крашенная индиго, тёмная рубаха ниже колена, с широкой ярко-синей опояской, и такие же шаровары. Как у тех, кто окончил начальный курс и стал полноправным воином холмов, пустынь и крепостей, - но не только.
- Многие выбыли, - объяснил им пожилой Рауф, на время занявший место погибших братьев. - Именно посему, хотя не в меньшей мере в награду за храбрость даём мы вам синий шарф вместо чёрного. Знак "Идушего впереди" вместо знака "Того, кто верен". Но помните - нет предела учению и нет границ совершенству.
Женщины облачились, обвешались привычным оружием и спустились вниз, где двойную скорлупу с больным в одной чаше, кормчим в другой уже спускали на воду. (И, увы, никаких нежных разговоров с Аль-Кхурабом, как прежде с Сардером. Типа "не грусти, хозяин скоро вернётся живой и здоровый".) Пришлось буквально сбежать по крутому склону мимо не весьма надёжной лесенки, держась руками за выступы камня и узловатые кусты, и добираться до судёнышка практически по пояс в воде.
- Мне-то ничего, - проговорила Орри, устраиваясь рядом с хозяином. - Сама наполовину из воды сотворена. А вот ты, Гали, лучше снимай всё мокрое, лезь под одну покрышку с Волком. Одёжку давай на мачту рядом с парусом, мигом высохнет.
"Легко сказать "всё", - подумала Галина, искоса поглядывая на спящего Рауди, - если рубаху пришлось засучить до самого знака доблести, сиречь басселарда, а все равно подол вымок. И хорошо же будут ловить попутный ветер мои невыразимые".
Но послушалась: кое-как стала на колышущееся дно, вылезла из облипших ноги штанин, расправила рубаху на икрах и коленях и уселась, потянув на себя меховое покрывало. Сразу стало не просто тепло - жарко: похоже, Красноволк температурил не на шутку.
Челн напоследок бултыхнулся на мелководье и тронулся в путь. Управлялся он небольшими гребками, одним веслом, поставленным почти вертикально, ход оказался на удивление ровным. "А чего же вы хотите - примитивный катамаран", - сказала себе Галина. Всё же волны плескались, будто играли в ладушки-ладошки, и холодные жгучие брызги попадали на лицо и шею.
- Не беда, - пробурчал в бороду "старшой". - Сути дела причаститесь. Так это у нас называется. Дивно же - по воде плыть и сухими остаться.
"Наша кровь сродни волне морской", - вспомнились Галине слова одного поэта. В самом деле, что же получается: если солевой состав одинаков у человека и океана, а человека на самом деле состоит из жидкости на девяносто с лишним процентов, то всех нас можно записать в ба-нэсхин? Или я чего-то путаю?"
Но тут Рауди чуть застонал, рывком шевельнулся, едва не содрав о борт глазную повязку, и всякие размышления прекратились. Пришлось выпростаться из оболочек и удерживать его за плечи.
Кормчий всё это время негромко и сосредоточенно декламировал или, пожалуй, напевал:
Карра, сынок, это нимало тебе не ладья,
только прочная чаша из бычьих кож,
чтобы краем черпать океанскую воду.
Впрочем, в шторм вонзается в море что нож,
круто держась на волне в любую погоду.Карра спит на воде: из ветвей заплетённый щит
как мандорла овален, распёрт крестом,
продублён насквозь, будто шкура монаха,
просмолён, смазан жиром, что древняя плаха,
вёсла праздны, парус надут колесом.Карра грезит, вешние припоминает края,
куда ты нацелен стрелой в молоко,
что стоят в сорока днях блужданий в тумане,
но и стоят того. Приплыть нелегко,
а отплыть - словно сдёрнуть повязку на ране.Карра в древней утробе наши дерзанья хранит.
Видели острова на медных столпах,
в водной радуге мы били лосося копьём,
белых ягнят, подружившихся с чёрным козлом,
упасали от смерти в диких горах.Карра грешных скитальцев направила в Тир-нан-Ог:
прямо в солнечный круг, семь лет напролёт,
изумрудные пажити, сладкие воды,
золотые пески, волос дикий мёд
тех красавиц, что ждали нас долгие годы.Карра - бродяжья кровь: ни она, ни я так не смог.
Поднимаясь на борт, мужам дал я власть
рвущих косы печальниц оставить на взморье.
Но мотали клубки и бросали их в горе,
нам в ладони стараясь попасть.Карра не поплыла - тянуло назад колдовство.
Намертво сей клубок к левой руке приник;
выхватив добрый меч, шуйцу я изувечил.
Мой иль её тогда услыхал горький крик?
Наземь пали не пальцы - живой человечек.Карра расчислит маршрут - ведь знает только его.
Культя? Нет, не болит. Сиротски ноет ладонь,
помня нежность ресниц, атлас вечно юных щёк.
Сын, ты очень силён, но весла рулевого не тронь,
я и одной рукой приведу ладью в наш Тир-нан-Ог!
- Зачем ты поёшь так хитро и искусно? - спросила наконец Орихалхо. - Вправляя один стих в другой?
- Навораживаю нам пристанище, - объяснил хозяин. - Чтобы посудина не заблукала. Она же двойная карра и, значит, будет вдвойне норовиста. Заплывёт не туда ради своего озорства - а нам недосуг её исправлять.
- Орри, а ведь это что-то мне знакомое, - спросила Галина, чуть повысив голос. - Сказка про кельтский рай, путешествие одного ирландца по неведомым землям и ещё одно сказание о короле…в блаженном островном саду.
Она не договорила. "Плохая примета. Это мне король Артур вспомнился, Авалон ведь переводится как "Яблоневый Сад". А деда наших королевичей почти так же звали: Ортос-Медведь".
Зато эти её слова подхватил х мореход:
- Ты говоришь - ирландцы? По морю приходили к ба-нэсхин монахи древности. Они выучили наш народ плавать в чашах из дублёной кожи и водить на уде малые каменные островки.
- Вот уж представляю! - неожиданно фыркнула Орри. - На чём водить, говоришь?
Но тут показалась из опаловой мглы цепь островов: один, казалось, отстоял от другого меньше, чем пограничные крепости на горных пиках. Или это туман так искажает перспективу, решила Галина. Вон и радуги высокими арками стоят - разве так бывает в жизни?
Тот островок, к которому они повернули, издали казался готическим строением о тысяче шпилей: Галина вспомнила, как вздымалось горе сердце от панорамы Кёльнского собора в старой книге. Когда отец взял её, девчонку, с собой в туристический вояж и поднял на смотровом воздушном шаре, впечатление оказалось чуть худшим - храм не улетал ввысь, не вгрызался в небо множеством клыков-фиал, но неподвижно стоял на земном якоре.
Только вот остров-храм был зелёным. Почти весь его, до узкой прибрежной полосы, закрывали исполинские пирамидальные сосны или криптомерии. Нижние ветви начинались довольно высоко от земли, и покрытые гладкими чешуями стволы вытянулись подобием окаменевших драконов и дышали нагретой от солнца смолой. Глыбы с острой гранью загромоздили берег причудливым стадом оборотней - под самую ближнюю каменюку лодочник, чуть покачнув, завёл свою причальную бечеву. На сей раз он, видимо, не захотел создавать пассажирам неудобство или попросту не побоялся распороть днище.
- Ждите, - сказал он. - Я предупрежу, что в одной из лодочек калечный. В бухточке сплошной песок, ничего обеим сестрёнкам не сделается.
Вытянул из-за ворота нарядную каменную гуделку в виде ящерки, дунул с переливом.
- Окарина, - шепнула Галине подруга. - Сердоликовая окарина.
- И что? - спросила та, высвобождаясь из шкур, внезапно ставших очень душными.
- Это от праотцев память. От пастырей древес…
Но уже вышел из тьмы, отделился от ствола светлый силуэт и направился к ним. Моложавый, худой старик в таком же домотканом балахоне, как у лодочника, но длиннее, до самых пят. Борода обстрижена коротко, волосы не стрижены вообще, только расчёсаны и аккуратно уложены на плечи.
- Моё имя отец Мальдун, - сказал. - А ваши знаю от птиц. Что же, выгружайте вашего Волка и несите под деревья.
Галина хотела бы запротестовать, что их сил не хватит нести пациента бережно, однако лодочник подхватил ражего мужика в одиночку, лишь кивнул женщинам - поддерживайте за ноги, чтоб не свисали. И понёс вглубь острова.
Радом со стволами возвышались хижины - несуразные, как покинутый термитник, и нарядные, словно сахарная голова.
- Здесь, - произнёс отец Мальдун. - Кладите прямо в траву, не бойтесь. И снимите, наконец, повязку с глаз - здешний свет не ранит, но исцеляет.
Трава тоже была необычная. В хвойном лесу, особенно еловом, она с трудом пробивается через слой опавших иголок. Здесь же она одевала почву будто плотным ворсовым ковром, похожим на хороший газон или изделие бухарских мастеров. Зелёный цвет словно насквозь пронизало солнцем - так был свеж и ярок. Кое-где наружу выстреливали цветущие трости - редкий подлесок составляли ручной кустарник и миниатюрные, ухоженные лиственные деревья, сплошь одетые полураспустившимися бутонами.
Не успела Орри снять повязку, как Рауди приподнял веки: все в царапинах, белки глаз красны, зрачки открыты широко и как-то неровно.
- Плывёт. И пятна какие-то, - пожаловался он вполне внятно.
- Это от головного ушиба, - пояснил отшельник. - Думаю, с этим всё будет в порядке, сын. Пошевелиться можешь?
Тот повертел головой из стороны в сторону, скривился:
- Наверное, смогу, если будет надо.
Подоспели люди помоложе, вышли из хижин и леса: одинаково наряженные, деловитые, как муравьи. Ловко перевалили пациента на толстое полотнище, подхватили концы, поволокли в самую большую "сахарную голову". Как выяснилось, там был госпиталь.
- Вы тоже там расположитесь, - сказал отец Мальдун женщинам, - На излечении находится мало народу, каморы пусты, а ваши совет и помощь будут со временем необходимы. Пока же осмотритесь, возможно, вам, как супругам, захочется…м-м…уединиться в одной из хижин. Несколько из них пустует, а от гостей днём никто из жителей не запирается.
Как поняли Галина с Орихалхо, торопиться с возвращением в главный дом не было необходимости: помочь они обе ничем не сумели бы, а помешать - очень легко. Вот они и наслаждались - миром, мирной обстановкой, простой, но абсолютно сухой одеждой, в которую сразу же переоделись, и удивительным воздухом, где, кажется, было разлито миро: на диво тёплым, нежным и благоуханным. Аромат вечной весны. "Как будто бы Гольфстрим, когда его перекрыли на Большой Земле, весь перетек сюда и создал новые субтропики", - подумала рутенка.
Люди, в основном ба-нэсхин или полукровки, выходили навстречу из домов, похожих на несуразные колпаки со сбитой тульей, или малые копии горных пиков, или просто кочки на ровном месте, приглашали внутрь. Места было много, предметов обстановки мало, и все домодельные, домотканые, пёстрые: жили здесь одиночки или пары, редко мать или отец с ребёнком. В нежилых лачугах было так же пестро и уютно, только что пыли чуть больше. Орихалхо - она была не так стеснительна - расспрашивала, как у них тут устроено. Получалось, что дитя не связывало, а, напротив, отчасти разъединяло любовный союз. Пребывали здесь исключительно ученики и ученицы главного целителя, которым предстояло уехать на другие острова архипелага или на континент, и один из родителей, обычно тот, который произвёл на свет, вынужден был заниматься воспитанием вместо врачебной практики. Обоим медлить с наукой и отправкой по назначению было бы слишком накладно для государства.
- Ну, мы-то не учить и не лечить сюда прибыли, а только присматривать за процессом, - объяснила Галина.
- Будь уверена, милая сэнья, долго тебе в таковых зрительницах и присмотрительницах не проходить, - заметил на эти её слова один из выпускников, похоже, готиец. - Аура тут такая благотворная - мигом из тебя почтенную игнью сотворит. Уж и по лицу то самое видать.
И хотя женщины согласились в том, что пока с Рауди нельзя спускать глаз и на сутки, кров они себе присмотрели. Чем-то похожий на африканскую коническую постройку или старый улей. Решили, как только их мужчине станет получше, разжиться кое-какой по возможности цивилизованной обстановкой (интересно, где) и перебраться сюда.
После того, как женщины обошли деревню, комната, где работал отец Малдун, напомнила Галине современный госпиталь: никель, хром и стекло, вернее, их местные заменители, сплошная гигиена - а души очень мало. Нескладные же "термитники" казались внутри на удивление живыми и обжитыми - даже те, что стояли без хозяев. И особенно тот, на который был "положен глаз".
Красноволка поместили при лекарском кабинете - с наложенными повязками и чем-то вроде козырька над глазами. Он дремал, распространяя вокруг запах сырого опиума и неких иных снадобий, скорее приятных, чем напротив.
- Раны на груди заживут, - успокоил отец Малдун. - Зрение восстановится. Но былой силы и мощи сей муж если и достигнет, то не скоро. Воином ему больше не быть.
- А что с руками? - спросила Орихалхо. - Мы их до сей поры не видели - да и теперь они в перчатках из бинтов. Скажи нам.
- Не над ним, - коротко сказал эремит.
Они вышли на открытый воздух и зашагали рядом.
- Раны мэса Рауди, как я сказал, закроются быстро. Рубец на животе получится большой и неровный, но шрамы лишь украшают мужа. Есть ещё одна беда - этот, можно сказать, спустился слишком низко, но о таком не стоит говорить прежде времени. Пусть надеется, что телесные способности к нему вернутся. Однако вот руки, ради чего, собственно, и было предпринято ваше путешествие… Пястные кости правой размолоты и перемешаны, фаланги пальцев расколоты. Не исключаю, что можно будет обойтись без ампутации, но болтаться кисть будет как пустая перчатка. А на левой нет трёх пальцев, остались только большой и мизинец.
- Мы знаем. То есть… медикусы Ас-Сентегира выразились по поводу рук более оптимистично, - кивнула Галина и тут же выругала себя: надо же, в одном предложении поставила архаизм и неологизм, смешала французское с нижегородским.
- Я не хочу с ними спорить. Только для жизни, которую привык вести мэс Рауди, клешни с тряпкой, уж простите меня, явно не хватит. Да, он никогда не соберётся как следует махнуть…э-э… мечом, крепко натянуть тетиву или повод скакуна. Это не приведёт к смерти. Но записывать его фантазии наилучшим почерком придётся женщине. Причём не получая должного воздаяния за труды. А это позор, коего Волковой натуре не перенести.
"Вот уж не думала, что верхняя пара конечностей как-то связана с пятой одиночной, - съязвила про себя Галина. - Или это у меня испортилось воображение?"
Орихалхо в это время говорила вслух:
- Досточтимый Малдун, ты ведь не зря затеял этот разговор. От нас безусловно требуется некое согласие с вашей лекарской методой или приятие факта? Не знаю.