- Ты видишь сквозь землю, мэс, - кивнул монах. - В излечении принимают участие двое: мир нашего анклава посреди вод и сам пациент - и никто более. Лекарь лишь направляет. Природа стремится побыстрее затянуть прорехи, знания о том, что было раньше, у неё нет. Но как и ладно откованная сталь помнит свой вид до ущерба, так и человек знает, к какому виду он должен вернуться. Пока мы кормим мэс` Огневолка маковым зельем, чтобы боль и судороги, с ней связанные, не мешали целительству. Безопасный предел этого мы знаем - привычки у него не создастся. Но если вашему Волку захочется отрастить недостающее, мы должны будем делать насечки по живому. А он - терпеть муки, ибо лишь они поспособствуют восстановлению плоти. Другого, королевского пути к исцелению нет.
- В Ас-Сентегире мне рассказывали про детёныша с отрезанной лапкой, - проговорила шокированная Галина. - Вы делаете такое с младенцами?
- Физика ящерки коренным образом отличается от физики созданий с тёплой кровью, - суховато пояснил отец Малдун.
- Ну и как же ты, почтенный отец, собираешься уведомить пациента о дилемме? - спросила Орри. - Вот так прямо с налёта?
- Прямо с налёта я приготовлю для мэс Орри мазь, чтобы рассосались кровоподтёки. - ответил он. - Извольте употреблять в дело. А что до сэнии Гали-рутенки - я бы желал осмотреть её пристальней.
"Похоже, снова всплывает дело о Белой Хвори, - подумала та. - Надо же, до чего интересуются. Ведь решили, что опасность если и есть, то крайне малая. Или всё снова не так?"
- Тогда пойдём, если у тебя, отец, есть время. Позже его может не оказаться ни у кого, - ответила вслух.
С монаха оказалось довольно заглянуть в круговую щель между подолом закатанной кверху срачицы и верёвкой, на которой держались штаны.
- Ну что же, надеюсь, сжигать хижину после вас троих не понадобится, хотя тайное готово стать явным, - заключил он с некой суровостью в голосе. - Я бы рекомендовал вам задержаться на Острове Кедров подольше: примерно месяцев на девять, а то и вообще на год. Здесь у нас свободная земля, не подлежащая местной и вообще вертдомской юрисдикции. Вольная республика своего рода. Успеете ещё вернуться к своей непрестанной битве.
- Что, разве уже заметно? - спросила девушка, надеясь, что вопрос не прозвучал слишком уж по-дурацки.
- На глаз - нет, нисколько, - объяснил лекарь. - У тебя, высокая сэниа, не случалось рвот - там, в замке, или на самом острове? При таком переломе, возможно…
- Нет, странно даже. На острове вообще всё время есть охота. Уж очень вкусно готовят.
Она не лгала: пища, которой их угощали, была самая простая, вроде каши или густой похлёбки из дроблёного или плющеного зерна, но приятная. В неё щедрой рукой лили парное козье молоко, сыпали ягоды и орехи, и от крепостной кормёжки она отличалась, как небо от земли - или как халва от кормового шрота.
Делать обеим женщинам было, на первый взгляд, нечего: гулять по великанскому лесу, дышать хвойным воздухом, впутываться во все бытовые проблемы местных жителей. Разглядывать чудесные рукодельные вещицы, на которые шли рыбья кожа и водорослевое волокно, пух гаги и бельков тюленя. (Ибо привычные Галине рутенский Север здесь властно смыкался с таким же югом.) Без конца задавать уже привычные вопросы отцу Малдуну и старшим ученикам, получая не менее привычные ответы.
- Как и для чего Книга Филиппа пропускает враждебное?
- Как - спросите у неё самой, когда откроете в следующий раз. Для чего? Нельзя всё время жить в окружении одних друзей. Зубы стачиваются.
- Большой Рутен искренне ненавидит войны.
- Ненавидит - и постоянно пребывает. Он сам не знает себя, иначе бы любил - и не вёл слишком часто и по несуразным предлогам.
- Поэтому из моих соотечественников получился не такой хороший неприятель, верно?
- По всей видимости, достаточный, чтобы научить жителей Верта бдительности. Рху-тины вначале шли ради дружбы, потом для торговли, затем - взять своё силой. Если бы они остановились на первой ступени, Верт давно стал бы их. И погиб - медленно и верно.
Галина удивлялась этим рассуждениям. Но далее следовали еще более странные, хотя окрашенные поэзией:
- Рху-тин омывает нас, как бурное море - остров. Море в Готии нередко глотает сушу, куда реже - извергает ее назад, меняя очертания берегов. Так и мужчины Рху-тин во время дружбы брали наших женщин себе. Иногда оставались с ними на короткое время, но чаще сразу увозили через перевалы и перемычки. Тогда границы были куда более проницаемы. А сейчас, похоже, и мы для людей рху-тин будто оплотнённый призрак, и они таковы же для нас. Оттого рутены и не умели вложить в наших жён свое семя - только свою тоску.
- Никогда? Даже во время обоюдной теплоты?
- Не "даже", а "особенно". Про лучших вертдомских детей говорят, что их зачинали в страсти и буре. И до сей поры остаётся так. Может статься, это от морянской крови, скрытно текущей в жилах любого вертдомца.
Галина плохо понимала такие рассуждения, но помнила крепко.
Ибо самым главным по-прежнему оставалось - регулярно проведывать Рауди, что стремительно шёл на поправку. А ещё гадать, сказали ему - или не сказали. Красноволк уже начал садиться в постели, улыбаться и вовсю жестикулировать во время увлекательного разговора своими культяпками.
Всё прояснилось, наконец.
Где-то недели через три такой идиллии отец Малдун вызвал к себе одну Галину, без подруги, и объявил:
- Мы уже декаду не даём сыну Яхьи ничего утоляющего боль, и кровь его вполне очистилась от мака и конопли. Он готов подвергнуться операции насечек: такое надо делать по крайней мере семь раз на дню и ровно семь дней подряд. Но поставил условие: чтобы Гали бинт Алексийа держала его плечи и утишала боль касаниями головного покрывала.
Отчасти то был эвфемизм - но только в том смысле, что Галина не прятала волос, как бы ни светило жаркое летнее солнце. Хирургам - или, если угодно, экзекуторам - требовался подручный: это считалось более достойным, чем прикручивать к столу.
- И затыкать рот поцелуями куда приятней, чем кляпом, - усмехаясь, добавил Рауди, когда девушка отправилась за объяснениями прямиком к его ложу.
- Ты хочешь добиться своего - не мытьём, так катаньем? - в сердцах выкрикнула она.
- Не понял смысла. Ты-то сама хорошо вникаешь? Как там - в происхожденье идиомы.
- Это о стирке, я так думаю. Прабабушка грязное бельё тёрла в тазу руками, мыла то есть, а потом катала по волнистой жестяной доске рубелем - такой толстый брусок с параллельными насечками на одной из сторон. Потерялось.
- А то бы ты всем этим по мне прошлась, - Волк ухмыльнулся. - Да полно, девочка моя. Мне всего-то надо - стать хоть наполовину, на треть таким, как раньше. Ради того и через огонь можно пройти. А телесная мука… Да все лекари её причиняют ничтоже сумняшеся, куда там палачу за ними угнаться! Здесь народ ещё к нам, страдальцам, весьма добрый. Зря ни отравой не глушит, ни киянкой по башке не ударяет.
- Дождались бы, пока совсем на ноги встанешь.
- А тогда будет поздно. Не отрастёт ничего. Уж и сейчас на грани - отец Малдун дожидался, пока ты малость поуспокоишься. Никому иному, говорит, не пристало. И ещё намекает на жгучую тайну…
- Ошибается. Нет у меня никаких общих с тобой секретов. Так когда приступать?
- Да хоть сейчас, до обеда, чтобы нечем было наизнанку выворачиваться.
И пока вельми страх не одолел.
Заключалась процедура в том, что два ученика, каждый со своей стороны придерживая Волковы запястья, делали свободной рукой тонкие и частые надрезы на обрубках и "вялых макаронинах". Для этого использовали нечто вроде стилетов, великолепно заточенных с обеих сторон, - поначалу Рауди даже не морщился. Что, похоже, было непорядком - позже кинжальчик начали слегка поворачивать, растравляя ранки. Галина стояла в головах, крепко нажимая на плечи, сдавливая с обоих висков голову, которая металась из стороны в сторону, и вытирая обильный пот тряпицей и губами.
Тело Красноволка в эти моменты обретало почти прежнюю силу - выгибалось дугой, пытаясь порвать невидимые путы, издавало утробные, гулкие стоны, похожие на те, что знаменуют пик любовной страсти. Она чувствовала свою вину перед ним - её собственные руки не исцеляли, только прибавляли страданий. За такое, понимала Галина, неминуемо должна была последовать расплата - и нечто внутри заставляло упиваться мыслью об этом. Предвкушать - вот ещё более верное слово. Мечтать о настоящем Рауди, "двойном мужчине и сыне мужа", Рауди Великолепном, Рауди - Старине Роули, совсем прежнем. О замечательных возможностях, которые оба так позорно упустили.
"Может быть, оттого я и перестала так хотеть Орри, что все и вся отталкивало меня от законной половины и толкало к этому… Господи, а ведь я даже сейчас не знаю, в какой мере этот хитрец со мной плутует. Стыд какой. При таких ощущениях явно не до притворства. Нет, всё равно. Он прав. Стоило бы и в пламя окунуться ради такого".
Бессвязные мысли, подобные этой, одолевали Галину семижды на дню. В перерывах между торопливым сном и бессмысленным обжорством. Всякий раз, когда ей приходилось ассистировать при бесплодном истязании - в самом начале. Во время отточенного ритуала, который порождал хрупкую надежду, - в конце декады. Сразу после десятого дня бдения, по счастью, закончились и теперь дело было за тем, чтобы накладывать мазь и корпию, любовно перебинтовывать бледные, удивительным образом напухшие струпья… Кормить с ложечки и поить из особой чашки с длинным носиком…
И ждать с упорством кота, который сгорбился у мышиной норки, прищурил глаза и делает вид, что дремлет.
Но когда обрубки на шуйце округлились и стали похожи на пальчики недоношенного младенца - без ногтей и полупрозрачные, - а правая кисть робко попыталась перехватить ложку из кормящей руки, то не один отец Малдун понял, что настало время.
- Отселять вас пора, - заговорил он вначале с Орихалхо. - Стоило бы и другим насельникам госпитальной хижины уделять не меньше забот. А вашего мужчину теперь баловать - лишь портить. Пусть учится заново всем житейским искусствам.
Сказано это было с известной мерой добродушия, но - сказано.
В той хижине, которую они выбрали для своего подопечного, были настелены пёстрые коврики, сотканные из тряпья, положен высокий матрас, набитый водорослями, один на всех, разбросаны подушки, поставлен низкий столик с трещиной посередине, явно принадлежавший чьему-то деду или прадеду. Так жили ба-нэсхин, родичи Орихалхо, так продолжали жить и члены островной коммуны. Только вот дома им строили явно не термиты, а - в незапамятные времена - коралловые полипы, привычные к жизни в прохладной воде. Очередное чудо Верта.
"Вообще-то неясно, кто жил здесь прежде людей: а спросишь местных - отделаются сказкой насчёт того, что раньше здесь шумело море. Или червячки-строители выползали на сушу подобно угрю".
Так думала про себя Галина, поддерживая кавалера с левой стороны, тогда как более сильная Орихалхо - с правой. Собственно, Рауди вполне мог обойтись вместо дам костылём, которые ему вырезали из крепкого стволика, но это испортило бы торжественность процедуры. Не зря же иные землянские больницы принято покидать в инвалидном кресле - чтобы виден был контраст между "прежде" и "теперь".
Но прежде, казалось бы, давным-давно, Красноволк двигался - птицей летал. Сизым орлом по поднебесью. А ныне с видимым облегчением опустился на постель и растянулся там, вольготно раскинув руки-ноги под одеялом. И поел, как и прежде, с рук - только вот рутенку не оставляло чувство, что он и тут слегка "выставляется". Ну конечно: когда красивая девушка подносит к твоему приоткрытому клюву блюдо с едой и тонкими пальчиками вкладывает в него лакомые кусочки - это жуть как эротично. И подставляет под другой клювик ночную посуду, ага. Все это мы проходили, сказала себе Галина.
И ещё он страшно похудел. Ранее девушка, которая успела отвыкнуть от грузного телосложения былых собратьев, не замечала в нём ничего особенного. Очень многие вертдомцы, по стандартам Большой Земли, до конца своих дней отличались юношеской стройностью. Но Красноволк сделался тощ, и худоба его выпирала сквозь одежду всеми костями. Аппетит был у него явно не под стать кличке, и кормилицы с удовольствием подобрали за ним остатки, прежде чем вымыть посуду в чане с остывшим кипятком.
- Вижу, над тобой ещё трудиться и трудиться, - ворчливо сказала Галина, подбивая ему в изголовье подушку.
- Это ты зря, - рассмеялся он, - На самый главный труд моей жизни я уже давным-давно стал способен. Даже пальцы себе сам массирую - вот так примерно.
Перехватил её запястье и показал - взад-вперёд. Отчего-то девушка сразу вспыхнула краской.
"Сказать ему, что орудовать тяжёлым клинком - уже не его дело и что выводить на бумаге узоры тоже? И так будет ещё долго? Неловко выйдет. Как упомянуть верёвку в доме повешенного. Спросить, о чём он, в таком случае? Да хватит выставлять себя полной дурой, в самом деле. Отбрехаться на людях - отбрешется, но оба мы прекрасно друг друга поняли".
Поняла и Орри.
- Ни к чему мне закрываться в стенах посреди бела дня, - сказала резко. - Пойду отыщу какую-нибудь трость наподобие той, что у Рауди, попрактикуюсь удары отражать. Мирное время - сплошная порча для таких, как я.
И уже в проёме добавила много тише, как бы для того, чтобы мужчина не услышал:
- Дай мне ребёнка от себя. Любой ценою дай. Разделись пополам. Овладей им силой. Ибо единственное наше с тобой достояние - это мы сами…
Галина опустила плетёную занавесь, что была тут вместо двери, и села рядом с мужчиной. Как уже, наверное, сотни раз.
И в самый первый.
"Ты этого желал, мой Волк? Тянулся и в последний момент отворачивал в сторону, вспоминал о морали, о непонятной опасности, о том, что пришелица-рутенка - чужое и чуждое тебе существо. Но вот в Доме Высоких Кедров всё соединяет нас, как хорошая сводня: краса природы, одиночество посреди массы людей, твоя слабость, моя перед тобой невнятная вина…"
- Ты - ты правда есть? - вдруг спросил Рауди, лёжа на спине и не трогаясь с места. Не поворачивая головы. - Вот такая.
- Кто бы сомневался. Хочешь ещё потрогать?
"Когда губы не заняты поцелуями, что за чепуху они говорят - жаль, целоваться в Сконде мало принято".
- Я ведь от большой тревоги хорохорюсь. Жутко боюсь, что с той раны во весь живот…ну, понимаешь.
- А ты о таком поменьше думай. Сам-то хорошенько рассмотрел?
Усмехнулся:
- Твоими глазами. Когда перевязки меняла.
- Давай ещё попробуем. Я открою, дотронусь - а ты будешь мне в глаза без отрыва глядеть.
Откинула покров, подняла рубаху до подбородка. Да уж, без повязок и швов красивее оно не сделалось: будто ветвистая молния прошила тело от сосков до паха.
И убила нечто живое внизу.
Нет, не убила - повергла в глубокий обморок.
- Не трогай его, - сказал Волк, удерживая протянутую ладонь. - Слишком часто это делалось с противоволожной целью. Достань свой неразлучный нефрит из футляра, покажи мне и положи рядом.
Она повиновалась.
"Уже и секира при корени дуба лежит: всякое древо, не приносящее доброго плода, подсекают и бросают в огонь", - произнёс мужчина чужие слова. - Читала нохрийскую Весть? Вот. А теперь иди ко мне безоружной.
Она так заторопилась, что осталась в одежде, - а потом было поздно. Кажется, это ещё больше распаляло обоих: перепутанные грубые складки, что царапают кожу. Оковы на щиколотках, хомут поперёк груди. Постоянная оглядка - как бы не надавить на шрамы слишком сильно, из-за чего так и миловались, лёжа на боку лицом друг к другу. Сплетали пальцы - его оказались неожиданно искусными, её словно одеревенели в ответ.
А потом девушка отвернулась, чтобы не видеть ни одного из нагих кинжалов. Положила ногу на крепкое, надёжное бедро мужчины. И впустила в себя сиротливое мужское семя.
- Уф. У тебя как, благополучно? - Рауди сыто отвалился, провёл пальцем по розоватому, будто бы живому нефриту. - Вот как знал, что моему дружку пригрозить надобно.
"Как и пальцам на увечных руках. У него что - так всю жизнь теперь будет? Совершать и кончать под угрозой кастрации?"
- Хорошо мне, Рыжий Волчара. Только вот словно камень какой-то в утробе, как следует содрогнуться не даёт от твоей сладости.
- Это ты с первого мига от меня зачала.
Посмеялись. Даже носами потёрлись от умиления, что так славно всё кончилось.
А буквально на следующий день у Галины в самом деле остановились крови.
В прошлый раз, да и в позапрошлый, они приходили как по часам, только что текли вяло и неохотно. Девушка приписывала это тяжёлой работе и душевным переживаниям.
Подождала день, другой, третий, чтобы не будоражить зря своё семейство. Поговорила с главным лекарем - тот подтвердил, даже особо не осматривая. И только потом с ликованием в душе призналась:
- Совершилось по твоему слову, Рауди. И твоему заветному желанию, Орри.
Ходила Галина легко даже тогда, когда плод стал чётко обозначать своё присутствие: ни головокружения, ни тошнот, ни особенных прихотей в еде. Впрочем, упаковка калорий всегда интересовала её несильно, да и кормить её стали побогаче. Это когда Орихалхо заявила при всех, что дитяти, так удачно соединившему в себе все высокие крови Вертдома, уже с первых дней требуется особое попечение.
Спали по-прежнему все втроём на одной постели, но Рауди больше её не касался - боялся сглазить счастье. Разве что поддерживал досужие разговоры.
- Знаешь, я сообразила, на кого был похож паренёк Бьярни, - сказала девушка однажды. - На Рауди Огневолка собственной персоной.
- Туго же до тебя доходит, - улыбнулся он. - Я уж и дивиться на то перестал. Сам Тор-старший ведь бледная копия своего мейстера, Хельмута. В смысле что весь такой нежно-серебристый: характер у него, возможно, и покруче отцова. А от самого Хельма есть пошёл наш высокий род. Хельмутово семя - оно крепкое и всё прочие влияния и вливания превозмогает. Только что в рыжее окрашивается, стоит кому-то такой масти к роду приплестись. Стелламарис, жена Тора, прямо медная, и моя бабка Бахира была вся золотая, вот и вышло то, что вышло. А черты у большинства королят остались фамильные, не весьма разборчивые.
- Это у тебя-то неразборчивые?
- А как же! Вечно с другими путаешь. Или других - со мной.
Весна сменилась щедрым летом, расцвеченным удивительными красками. Галина отыскала себе дело, куда более приятное, чем ходить за больными и выздоравливающими, и не требующее таких умений: следить за детьми. Были они здесь одновременно свободолюбивы и покладисты, шумны, но не назойливы, разумны без вредности, лет с двух начинали выпасать себя сами. А Лес не позволял им вредить себе и ему самому слишком сильно.
Орихалхо помогала хирургам и к тому же упражнялась во владении оружием вровень с Рауди, к которому постепенно возвращалась если не прежняя сила, то ловкость и увёртливость.
И вплотную к этой лесной идиллии стояла другая - море, где в этот сезон не было сокрушительных бурь, - и все же грозное и дышащее опасностью.