- Цель брака - потомство, как бы ни менялись условия контракта. К тому же ребёнка, зачатый неправильно, теряет некие возможности. Например, когда подрастёт, некие разрешённые союзы будут для него запретными, а запретные - разрешёнными. С дочерью второй жены приёмного отца он вполне может соединиться.
- Удивительно. В Рутене выросших в одной семье по умолчанию считают неспособными ко взаимной страсти.
- Что ты всё о Рутене! Он нам не указка.
За этими мелкими треволнениями Галина упустила то главное, о чём стоило бы размыслить.
Ибо явился, наконец, судья. Звали его, как и великого противника Ричарда Львиное Сердце, Салахэддином, что намекало на присущую ему от Бога любовь к справедливости. Совсем как у Барбе.
"И что за имена тут у них - говорящие", подумала Галина, когда ей сообщили о факте. Собралась было в ожидании вызова как следует помыться и даже хватить свежего пара, чтобы в мозгах прояснело, - даром кожа была отмыта до крахмального скрипа, Но Справедливый явился к ней в апартаменты сам. В сопровождении своего охранника, которого тотчас отослал.
И совсем он не казался страшным и даже величественным. Удивительное выражение было написано на гладком лице, без особенных примет возраста: как у врача, который видел на своём веку все язвы и пороки мира и уже перестал им возмущаться. Галина тотчас, едва ответив на поклон, сказала об этом.
- Ты права, высокая игниа, - ответил он. - Мы лечим. Кто-то из нас терапевт, кое-кто - и хирург.
Слова были греческие, чуть искажённые по сравнению с русским вариантом.
Чуть погодя Салахэддин зачем-то попросил чая, желательно зелёного, с цветком. И начал рассуждать, степенно прихлёбывая горький аромат из пиалы:
- Твой случай поставил нас в тупик. Этакий казус, даже казус белли, если перейти на законнический жаргон твоего Рутена. Прости, Рутена вообще. Римское право и так далее, я прав?
Она кивнула, слегка опешив. Явно не такого ждала.
- Так вот. Подобные казусы происходят в каждой четвёртой семье. Либо муж не способен сотворить жене ребёнка, либо она поторопилась с выбором второго супруга, а потом раздумала. Либо без должной оглядки присела на ступени храма Энунны, да не будет от меня попрёка сим варваркам. И тащит груз через десятки лет, не пытаясь свалить. Уж и дети выросли, и внуков дождалась, И лишь тогда решается на себя донести. Часто и не по совести, не ради искупления - но только из страха умереть грязно. В болях и немощи, обременяя собой любимых. Тогда её ставят коленями на чистый песок и дают земле испить жертвенной крови.
- Я слыхала, - проговорила Галина, - только не вмещается во мне такое.
- Слишком ты не от здешних корней, вот и не понимаешь, - покачал тюрбаном кади. - Словами, увы, тут не отделаешься. Надо, чтобы через плоть твою сие знание прошло. Вот и говорили мне все тебя встречавшие: и добра-то ты, и смела, и разумна, а как дойдёт до очевидного и младенцу - отпрядываешь в страхе или не умеешь конца с концом свести.
- То человек человеком, то последняя дурища, - подтвердила женщина.
- Кто так тебя заклеймил? Рауди ибн Яхья?
- Да уж и не помню.
- Покрываешь его.
- Как и он меня. К чему теперь прятаться.
- Ты понимаешь, что в Верте нет территории, свободной от допросов? В отличие от Рутена, где стражник, арестовывая, проговаривает стандартную фразу?
- В том смысле, что "каждое ваше слово может быть обращено против вас"? Да. Я врежу себе чистосердечием?
- Нет. Но и не помогаешь.
- Это у нас разве не частная беседа? В смысле неофициальная. Предварительная.
- Нет. Просто мягкая. Из уважения к твоим заслугам.
- Кажется, вы могли погодить, пока я не воспитаю своих собственных внуков, - печально усмехнулась Галина. - Из уважения к моим заслугам. Хотя не буду чваниться: не столь они велики.
- Вот тут как раз напротив. В этих делах ты не была рутенкой. Что стоит куда как многого.
- Тогда почему мне не дают ни малейшей поблажки…отсрочки?
Еле поправилась. Поблажек, судя по всему, ей накидали хренову кучу.
- Я так думаю, отсрочка будет не такой долгой. Кажется, моя болезнь скоро изъест меня изнутри.
- Суд уже идёт. Он начался куда раньше, чем я переступил порог твой темницы. Приговор есть плод, созревающий на древе суда. Рассуди сама: как можно отсрочить сходное с природным?
- В Рутене считают природное врагом человеческого.
- Ты сгущаешь краски. Не может такого быть - жители того места лишь не замечают очевидностей. Неверующий по своей сути рутенец живёт в хаосе, не замечая того. Думает, что единственный в мире порядок - его собственный. На самом деле уже у его необученной природы есть некий баланс, некая равновесность, и следующий шаг не выбирается простым броском костей. Ныне природа Рутена сторонится людей и отступает, тем самым натягивая тетиву лука. Но стрела неизбежно ударит.
- А в Верте такого не хотят. Для обеих стран. И способны передавать своё Равновесие дальще.
Салахэддин радостно кивнул:
- Ты поняла. Это исхоженная вдоль и поперёк истина, но так, как ты произнесла эти слова, говорят лишь озарённые. А теперь я прочту тебе твою будущую судьбу. Кара твой неизбежна вовсе не потому, что мы жестоки не склонны прощать. Но потому что тебя притягивает, желает для себя земля Вертдома. Что я и мои помощники можем сделать? Если тебя казнят неправедно, ты попадёшь в рай, мы, твои судьи, и без того отягощённые смертями других, - в мерцающий ад. Надеюсь, он сможет повернуться к нам другой стороной и в конце выпустить наверх. Всё это, ручаюсь, тебе уже говорили. Но если тебяс не казнят, когда казнь справедлива, то земля возмутится и восстанет против всех. Ты видела, как это бывает.
- Я умру не за грех - за Рутен. Потому что Верт создан, чтобы держать собой Большую Землю.
Кади покачал головой:
- Только не думай, что мы вымогаем у тебя кровь. Что не ищем легчайшего пути для Гали бану Алексийа.
"Вот как, значит, они работали с отцом".
- Твоя вина безусловна. Брак, заключённый опрометчиво и по настоянию одной стороны. Упрямство и непонимание намёков, что направлены были к вящей твоей пользе. Дитя, зачатое и выношенное в искажённом твоей порочностью мире - и себе на пагубу. Закон тут не терпит двусмыслицы: нужен выкуп беды всей твоей жизнью. Ты слушаешь меня спокойно?
- Да, но внутри меня всё бунтует. Прости. Жизнь - она так хороша.
- Ты верно о ней полагаешь. Она великолепна - но прекрасна лишь в своих мимолетных набросках, эскизах, а не как долговременная и благоустроенная длительность человека. В ней самой заключено и вечное стремление человека убежать от самого себя в сторону смерти. Оттого Запределье наше так изменчиво и двулико.
- Так смерть не страшна?
- Во всяком случае, она - большее благо для человека, чем заключение. Не твоё - всеобщее. Любая тюрьма не отличается от воли в принципе. Ведь большинство людей добровольно ограничивает себя неким фантомом: воздвигает вокруг себя стены нравственности, обычая, закона. Тебя не удивляет, что я, так сказать, рублю сук, на котором воссел?
- Может быть. Но я слушаю.
- Теперь ты близка к пониманию сути. В истинном мире нельзя ни убыстрять, ни замедлять, ни погонять, ни торопить. Всему есть место и своё время на земле.
И с этой цитатой из Кохелета судья удалился.
Приходил он ещё не однажды. (Собственно, и тот самый первый диалог был составлен из разновременных кусков.) Держался почти свойски - вливал в себя немеряное количество чая, изливал пространные философские рассуждения. Галина вставляла в этот бурный поток одну-другую реплику, не больше. Иногда кади попадал на явление Барбе, и тогда они на первый взгляд вовсе не обращали внимания на клиентку. Какую уж прибыль извлекал Салахэддин из от этих бесед - одному Богу было ведомо. Кажется, Галина не выдавала никаких порочащих сведений. И вообще, такие беседы повторялись слишком часто, чтобы вызывать у неё жгучий интерес. Даже остерегалась своей болтовни она уже на автомате.
Чем хороша предопределённость: чётко предвидя свой финал, можно не бояться всего остального.
Поэтому когда неким поздним утром за Галиной явились люди в красном, чтобы предъявить её, наконец, судейской коллегии, она ничуть не встревожилась.
Во времена её детства ходил такой анекдот. Заключённому, долгое время томившемуся в камере-одиночке, сообщают, что сейчас его поведут на пытку. "Слава Богу, - отвечает он. - Хоть какое-то разнообразие".
Надела не самое лучшее, но и не самое скромное своё платье, серое с муаровым узором, заново переплела косу и надела кружевной чепец - после рождения дочки не хотелось заострять внимание на своём воинском статусе. Подхватила юбки - заводить в клеть её не собирались, вели по лестнице. Двое впереди, двое позади.
В просторном зале второго этажа, до упора набитом людьми, ждал Салахэддин и еще несколько судейских по виду особ, в шафрановых мантиях и белых с жёлтым обмотах. И Орихалхо напротив судей. Первые сидели в ряд на довольно высоких пухлых табуретах, как принято в Сконде. Орихалхо и Галина, которую подвели к подруге, значительно возвышались бы над ними, если б не расстояние, которое это скрадывало.
- Игниа Галина бинт Алексийа, победительница рутен, - выговорил кади весь её новый титул. - Мэс Орихалхо из рода готийских ба-нэсхин, её сподвижница и супруг по закону. Суд пристально и нелицеприятно вник в ваше дело и вынес приговор. Игнию Галину бинт Алексийа, коя повинна в нарушении святыни брака, но более ни в чём, повелеваем обезглавить так, чтобы по возможности не причинить ей ни душевного, ни телесного ущерба, сиречь боли, муки и напрасных угрызений совести. Совершить это надлежит через два захода солнца. Мэс Орихалхо, коя в ходе процесса обвинила сама себя в потакании естественным склонностям, своим и супруги, счесть виновной в том ущербе, что ей причинён, и посему не налагать никакого особенного наказания. Лишь настоять на присутствии мэс Орихалхо при смерти игнии Галины бинт Алексийа. Что до их соответчика и совиновника, Рауди ибн Яхья Огневолка, отсутствующего здесь по причине телесной скорби, единственным возможным и приемлемым наказанием для него будет опёка за девочкой из лона игнии Галины бинт Алексийа, не обретшей пока имени. Также лежит на нём надзор за приданым её матери, конфискуемым в пользу безымянной. Освободиться от налагаемой на него обязанности он сможет, лишь выдав дитя замуж со всей возможной пристойностью и соблюдением его, дитяти интересов, или в связи со смертью оного дитяти, от чего спаси нас и его Вседержитель. Ничего более для вас троих суд предпринять не может.
А теперь, игния Гали, подойди к нам.
Кажется, ноги ей отказали. По крайней мере, она их под собой не чуяла: будто двигалась по воздуху. Или по воздушным шарикам, насыпанным понизу толстым слоем.
- Мы обошлись с тобой, возможно, куда хуже, чем про тебя решили на небесах, - мягко сказал Салахэддин, поднимаясь ей навстречу и становясь лицом к лицу. - Ибо положены границы человеческой свободе решений, и мы не имели права их нарушить. Однако то, что помещается в эти границы, мы постарались соблюсти. Удовлетворена ли ты нашим решением по поводу дочери?
- Да. Эти двое, Волк и девочка, будут сильно любить друг друга и, даст Бог, не испытают нужды.
- А что ты скажешь по поводу вашей подруги?
- Уж вот такого я и врагу бы не пожелала! - вспыхнула Галина, как ни пыталась держать себя в руках.
- Она воин и не боится ни видеть, ни испытывать касание смерти. Ей надо знать, что некая страница её жизни завершена и внизу поставлена точка. То даже не казнь ей, но лишь предписание.
- Тогда пусть скажет сама.
- Почтенные, могу я сделать это, не нарушая ритуала? - Орихалхо подвинулась ближе, обняла подругу со спины. - Гали, нам ещё позволят поговорить и до конца объясниться. Но пока только одно: я того хотела сама. Слишком страшно числить того, кого любишь, пропавшим без вести. Невыносимо видеть в гробу блёклую подмену создания, только что полного жизни. А видеть сам переход… Это больно - и всё.
- Прекрасные госпожи, нам необходимо решить самое главное, - продолжал Салахэддин. - Игниа Гали, сейчас тебя отведут на прежнее место. Именно там высокую игнию будут готовить и с ней будет говорить исполнитель. Но есть ещё одна привилегия, которой ты можешь воспользоваться. Называется "последний глоток земного". Тебя ровно на половину дня выпустят из твоего затвора без сопровождающих и позволят увидеть то, что за стенами.
Он вздохнул и сказал совсем просто:
- Ты ведь и одним глазом не успела увидеть горной осени. Ни единого вдоха её не сделала по приезде.
- Ты уверен - все вы уверены, что я не сбегу и не брошусь с обрыва в самый что ни на есть Рутен?
Люди переглянулись.
- Возможно, такое было бы лучшим выходом для всех нас, - сказал кади. - Ну, а для тебя самой? Говори правду и ничего помимо правды.
- Перейти я бы сумела, наверное. После обучения в Ас-Сентегире. Но там, на другой стороне… Не знаю. Мне показали одну выдумку, слишком похожую на теперешнюю планету Земля. Не хотелось бы оказаться там голой, босой и лишённой всех, к кому успела привязаться.
Он кивнул.
- Вот поэтому мы и рискуем отпустить тебя без иных гарантий, кроме заместителя, - судья выделил это слово интонацией.
- А заложником буду я, - вмешалась Орихалхо. - Не бойся, это тоже входит в назначенную мне плату. Сейчас ты уйдёшь, я же останусь под присмотром. Если ты не явишься в назначенный тебе срок, меня сразу же начнут готовить на твою роль. Если не явишься к помосту - меня убьют вместо тебя. Иного конца я и сама не захочу.
- Орри, я не могу принять.
- Не спорьте в присутствии суда, - мягко оборвал их Салахэддин. - Есть доводы, которые можно привести лишь наедине.
В комнате Орихалхо, куда они обе торопливо поднялись, тотчас же полезла в сундук стала выкладывать вещи: ягмурлук, старый казакин в "рюмочку", рубаху, шаровары на гайтане, низкие сапожки. Галина забросила эти вещи, когда поднадоели и сама распухла от беременности, а подруга сохранила.
- И думать нечего - иди, - проговорила она. - Постарайся забрать с собой как можно больше. И учти - ничего страшного со мной не станется.
- А если я не хочу рисковать тобой даже самую каплю?
- Гали, вот что я тебе скажу, - Орри выпрямилась, заведя руку назад, будто поясница прибаливала с натуги. - Повинюсь, так уж и быть. Перед собой уж тысячекратно винилась. Ту нефритовую игрушку я тебе подложила. А ты, похоже, думала на Барбе? Кажется, он знал, ума ему ни у кого не занимать. Было два близнеца, подаренных мейсти Эстрельей: один у королевы, другой у её лучшей монастырской подруги. Оба в великой тайне привезены кузнецом Браном из страны сидов и подарены для того, чтобы владелицам их иметь много детей. Оба вручены на свадьбу. С нашей Зигрид это сработало, но её знатная товарка выговорила себе в мужья кавалера, скажем так, к делу услаждения дам мало способного. И ведь по любви сошлись, представь себе. Так вот, чтобы усилить второй басселард, надо было, чтобы он окунулся в кровь, семя и молоко. Иначе говоря - чтобы владелица его тоже родила, причём в положении, почти безнадёжном. Ты была иноземка, чужачка. Ты, казалось, была обречена своей болезнью. Замашки у тебя были мужские - по крайней мере, на любовный союз тебе не приходилось рассчитывать. И не то чтобы я надеялась на это мутное колдовство: оно само позаботилось о себе. Само получило дань - и не так, как мы рассчитывали.
- И где теперь мой бывший клинок?
- Отдан хозяйке или на пути к тому. Вот и выходит, что это я тебе твою судьбу наворожила.
- Не бери в голову. - Галина обняла её, притиснула к себе. - Судьба сама себя плетёт из мелочей. И не так уж я верю в её железную поступь. В общем, дай все ваши боги счастья истинной владелице, а мне ты ущерба не нанесла. Всё получилось изведать: и тоску, и боль, и гнев, и счастье. Будет чем поделиться в этих здешних Полях.
Оделась, натянула капюшон плаща до самых бровей. Торопливо ухватила и сунула за пазуху половину пресной лепёшки с белым сыром - мало ли что выйдет, а за сегодня ни разу как следует не питалась. Пить - из ручья или ключа, ягоды на склонах хоть мало, да осталось, от холодной мороси под любой скальный карниз заберёшься.
"Смешно. Тут вопросы жизни и смерти возникают, а мне бы только брюхо ублажить и шкуру сохранить в сухости".
Прошла вниз, на мгновение открыла лицо, сказала парням у главного входа:
- Узнали меня? Возьмите на заметку, передайте - счёт пошёл.
И уже выйдя за пределы, поняла, отчего наградили её напоследок такой благодатью.
Когда они трое уплывали после битвы, земля прикидывала к себе хрупкий эскиз. Теперь он стал одеянием славы. На Острове Кедров деревья казались градами и замками; здесь же сами замки были всего лишь коронами на фоне царственных мантий, что окутывали землю. Все цвета, любимые художниками, соединились тут в буйной гармонии - даже густая лазурь и ультрамарин проглядывали в треугольных проёмах циклопической крепостной стены. То были небо и море. Наверху синева чуть выцветала - стоял самый разгар дня. Теряли силу и тускнели живые оттенки, кое-какие деревья сбросили наземь почти всю листву.
Галина начала спускаться со склона, истоптанного множеством ног и копыт, и с губ как бы сами собой начали срываться, выпеваться стихи. Ее или полузабытого рутенского поэта - женщина и сама не могла сказать:
"Живопись лета помалу сменяется чёткой гравюрой:
Умбра, сиена, кармин, уголь, земли, берлинская зелень -
Все выцветают на холоде стойкие, верные краски.Лишь передвижники склонны писать первородною глиной,
Но в ноябре даже грязь высыхает, становится звонкой,
Лужи сплошь - хрупкими, хрусткими, в круглых ледовых разводах.Чёрные, серый да карий - настало три цвета в природе,
Словно в старинном романсе. Резец, проходя по рисунку,
Вмиг иссекает всё лишнее, в тело живое внедряясь.Жаль, нет медвежьего меха красоткам на ножки. По счастью,
Цвет он имеет не бурый, не грязный, но чистый и светлый,
Хвоя сей блеск оттенит, тёмный взор даже ночью заметит.Тихим круженьем без музыки, истовым ветра дыханьем
Снег навевает, что сон, с облаков на постылую землю.
Вот и явилась на свет белизна Твоего милосердья…"
- Что я творю? - проговорила она вслух. - Увидят - решат, что умом тронулась. Ползу по глине, как муха по стеклу, и ещё ору молитвы во всю глотку.
Глина, по счастью, была твёрдой и обнажала ступени, созданные выходами твёрдых пород, а навыки хождения по скалам женщина потеряла не вполне.
- Галина ползёт по глине, - промурлыкала себе под нос. - Как иллюстрация к картине. Как бы раньше времени без головы не остаться. Воздух, что ли, с непривычки такой пьяный? Пьянящий то есть.