- Снотворное начало действовать, - произнесла Френки. - Вряд ли он мог сказать что-то еще полезное.
- Мог, - заверил девушку я. - Такие люди, как Лишка, хуже любого журналиста. Домашние шпионы, они вызнают все сокровенные тайны поэта, а потом, сморкаясь и сопляясь, публикуют эту грязь в дневниковых записках. Но все же хорошо, что он уснул; не знаю, выдержал бы я и дальше мутный поток воспоминаний.
- Какой ты циничный, Майкл.
18
Когда мы вышли из здания больницы, Френки все еще покачивала головой, не в силах прийти в себя от открывшихся ей литературных глубин.
- Лишка тоже поэт, - заметил я. - И неплохой. Но всегда ощущал себя в тени Багдади. Даже после смерти Серхио Зденек не сможет занять то место в поэтическом мире, которое мог бы. Навсегда останется тенью создателя "Моих слов радуге".
Садовая аллея распушивалась вокруг нас шарами подстриженных кустов.
- Нет, Майкл, - произнесла Френки. - Все же поэзия - это не для меня.
- Разве девушкам не нравится, когда им пишут стихи?
- Я люблю, когда мне делают кое-что другое. А ты когда-нибудь сочинял?
- Да, - ответил я. - Однажды написал для - кажется, десяти дам сразу.
Френки смерила меня взглядом, не зная, шучу я или говорю правду.
- Пора навестить мансарду Багдади, - предложил я. - Надеюсь, аура поэзии не успела развеяться.
- Мне казалось, ты не веришь, что его убили.
- Это так. Но тот, кто зарезал Диану Вервье, был явно вдохновлен зрелищем застрелившегося поэта. Как писал Кант, созерцание шедевра подталкивает к созданию нового…
Место, обозначенное как стоянка ландо, на сей раз использовали не совсем по назначению. Три огра занимались тем, о чем обычно говорят - подпирали стену. Однако, поскольку ни одной поблизости не было, они всего лишь наполовину скрючились в положении стоя, похожие на три вопросительных знака, или же на червей, извивающихся на невидимых крючках.
У меня отчего-то создалось впечатление, что они собирались предложить нам отвечать на эти вопросы.
Пустой экипаж стоял поблизости; но вот форейтора нигде не было видно. Я сомневался, чтобы кто-нибудь из трех огров, которые делали на стоянке ничего, мог оказаться кучером. Скорее, им место за рулем парового катка, размазывающего мирных жителей по асфальту.
- Экипаж свободен? - спросила Франсуаз, когда мы подошли ближе.
Один из парней попытался разогнуться; но он слишком долго провел в таком состоянии. От прямохождения уже отвык.
- Для тебя да, детка, - сказал он. - Хочешь, прокатимся?
- Отвали, - приказал первому огру тот, что стоял чуть поодаль.
Такие манеры редко встретишь в человеке, чье лицо годится лишь на изготовление половых тряпок. Поэтому у меня не возникло каких-либо иллюзий. Он приказал отвалить своему подельнику только для того, чтобы подвалить самому.
- Нам нужно всего лишь ландо, - произнес я.
- Мне решать, что тебе нужно, - отрезал главный вопросительный знак. - Придурок.
- Рад познакомиться, - согласился я. - Меня зовут Майкл. Простите, что не подаю вам руки. Ваша наверняка грязная.
- Ты мне не умничай, - ответил человек. - Вы те, что накатили на Элдариона?
- Да, - ответил я. - Френки - вот она.
Девушка улыбнулась и помахала в воздухе пальчиками.
- Не умничай, я сказал, - повторил парень. - Я Фаруг. Когда у таких людей, как Элдарион, возникают проблемы, они идут ко мне.
- Вот как? - насмешливо спросила Френки. - Ты - главный в этом городе чаек?
- Может, и нет, - отвечал вопросительный знак. - Но я крутой. И я объясню вам, почему нельзя наезжать на Элдариона.
- Крутой, - задумчиво произнесла Френки. - Это когда яйца пять минут варятся?
- Ну, - ответил он. - Наверное.
- Это был такой хороший день, - печально произнес я. - Вечерело. Мы разговаривали о поэзии и о Канте. Разве необходимо все это портить?
- Необходимо, - твердо ответил вопросительный знак.
- Ладно, - решительно произнесла Френки. - Парень с вареными яйцами. Уходи и передай Элдариону, чтобы забыл о рукописи Багдади. Пусть издает гоблинские народные сказки. За них никому не придется платить гонорары.
- У меня вареные яйца? - удивился ее собеседник.
Очевидно, нить разговора от него все-таки ускользнула.
Меня всегда удивляло - насколько непонятливыми бывают люди.
- Фаруг! - закричал третий человек, до сего времени хранивший молчание.
Правда, неподвижность сохранять ему не удавалось; он вертелся на месте так, словно ему в пятую точку вонзили рыболовный крючок. И время от времени подергивали за леску.
- Дай я порежу эту стерву!
- Нет, - обреченно произнес я. - Зачем. Зачем было это делать?
- Давай, - кратко распорядился Фаруг.
Третий вопросительный знак бросился вперед. В его руке появилось нечто, что можно было издалека принять за шестой палец. На самом деле, это оказался нож - не очень длинный, с выемкой на лезвии и утяжеленной рукояткой-кастетом.
- Милая штучка, - похвалила Френки.
Девушка не двигалась, пока парень мчался на нее. На всякий случай, я отошел подальше - пятна крови не идут моему серому костюму.
Френки протянула ладонь, перехватила запястье парня и вывернула его.
Он бежал так стремительно, что сам вогнал нож глубоко себе в живот.
Демонесса опустила руку, заставляя делать то же самое кисть парня, с зажатым в ней ножом. В теле вопросительного знака открылось широкое отверстие, не предусмотренное природой. Последняя здесь дала маху - дыра в животе очень пригодилась бедняге. Из нее здорово вываливались внутренности.
- Ой, - виновато сказала девушка.
Она отступила в сторону так ловко, что ни одна капля крови не попала на ее одежду.
- Вот что бывает, когда мальчики играют с острыми предметами! Разве мама тебя не учила, что так делать нехорошо?
- Ты!
Парень попробовал закричать, но у него возникли проблемы с уровнем громкости.
Сложно изрыгать слова, когда твой желудок роняет кишки.
- Фаруг, она меня ранила…
Двое его товарищей начали отступать. По всей видимостью, они собирались бежать за помощью; миль этак за сто, или еще дальше.
- Нет, бедняжка, - проворковала девушка. - Я тебя не ранила. Я тебя убила. Только ты еще этого не знаешь.
Парень с распоротым животом прошел насколько шагов - то ли по инерции, то ли надеялся, что сможет куда-то прийти.
- Здесь неподалеку больница, - подсказала Франсуаз. - Может, они и помогут тебе… Прожить еще минут пять.
Парень рухнул на асфальт, погребя под собой гору вывороченных внутренностей.
- Что же, Майкл, - девушка пожала плечами. - Похоже, нам придется искать ландо в другом месте.
19
- Красивый дом, - заметила Френки, поднимая голову. - Может, ты был неправ, представляя мансарду Багдади в виде грязного чердака.
- Я всегда прав, Френки, - ответил я. - Только правда часто прячется за изящным фасадом. Погляди на себя. Кто бы мог подумать, что под внешностью красотки скрывается такая стерва.
- Надо мне в глаза заглянуть, - пояснила девушка.
Дом был выстроен еще в конце прошлого века; в те времена красоте и изяществу в мелочах уделяли такое же внимание, как сегодня спортивным новостям. По краям фасада тянулись декоративные башенки из сверкающего металла, и флюгера в форме соколов украшали их.
- Понимаю, почему Багдади выбрал этот дом, - сказала Франсуаз.
- Вишенка, - произнес я. - Тебя так же просто восхитить, как провинциалку в большом городе. Серхио поселился здесь, так как квартплата была маленькой.
Серая кошка переходила нам дорогу; Френки посмотрела на нее, и та, мяукнув, испуганно нырнула в кусты.
- Не терпится смешать его с грязью? - спросила девушка.
- Нет… Но я не люблю, когда толпа начинает расхваливать тех, кто этого недостоин.
Дом разлапливался четырехугольником, - похожий на гигантского неуклюжего краба, выбравшегося на берег. Темный провал арки вел во внутренний дворик; день склонял голову к вечеру, и здесь уже царил полумрак.
- В таких зданиях красивым бывает только фасад, - заметил я. - Это как внешность человека и его душа.
Арочный проход закончился, раскрывшись над нашими головами четырехугольником неба.
- Да, - произнесла Френки, осматриваясь. - Я видела подземелья, которые выглядели привлекательнее.
Вокруг копошились люди.
Двор походил на старое, заброшенное помещение склада, где там и здесь разбросаны забитые ящики; и сами они уже не помнят, что находится в них.
- Ты говорила о тюрьме, Френки, - заметил я. - Разве все эти люди не живут в своей собственной?
- Они свободны, - коротко ответила девушка. - Нам сюда.
- Разве? - спросил я. - Думаешь, у них есть шанс выбирать, где им жить и чем заниматься? Здешние стены - такие же кандалы. Но узник надеется, что когда-нибудь окажется на воле; а эти? Даже не мечтают выбраться из душного дворика, и вдохнуть иной воздух, кроме пропитанного запахом неисправных газовых горелок и дешевой еды.
- Человек всегда свободен, - ответила девушка.
Подойдя к двери, на мгновение она остановилась, не решаясь дотрагиваться руками; потом пнула ногой. Створка открывалась на себя; но от удара качнулась и приотворилась.
- Только когда человек смиряется с положением раба, он им становится.
- Это происходит очень быстро, - заверил я.
Лестница походила на кишку какого-то чудовищного морского змея, в недра которого мы попали. И пахло здесь так же.
- Известно, что самые прекрасные из цветов лучше растут в навозе, - заметил я. - Не думал, что к стихам это тоже относится.
Мансарда, в которой жил Серхио Багдади, и где он вышибил свои поэтические мозги, находилась под одним из фигурных флюгеров. Потолок был настолько низок, что приходилось нагибать голову.
- Как здесь можно жить? - процедила девушка.
- Тот, кто привык склоняться перед жизнью, - ответил я. - Проводит ее в согнутом состоянии. "Если же мы верны чертежу, головой достаем до звезд".
Мне не хотелось верить, что Серхио мог оказаться иным. Я представлял его спившимся, больным человеком, который проводил дни то в окружении прихлебателей, то, в горячечном бреду, строчил странные стихотворения.
Однако картина, представшая нашим взорам, оказалась чересчур отвратительной даже для меня.
Мансарда не была опечатана; да и зачем, если смерть поэта все считали самоубийством. Видимо, вещи, которые принадлежали Багдади и могли иметь в связи с этим хоть какую-то ценность, тоже покинули тусклое, неприветливое помещение. Все, что осталось - мебель, какие-то книги, в запачканных обложках и вовсе без них; засаленные подушки; зеркала и занавеси; пыль.
- Осторожнее, Френки, - предупредил я. - Здесь могут быть клопы или клейвосские уховертки.
Именно так представляешь себе притон самого опустившегося наркомана; ничего прекрасного, ничего возвышенного - только грязь и еще раз грязь.
Я сложил руки на груди.
- Что-то не хочется проводить здесь обыск, - сказала Френки.
- Знаешь, - негромко произнес я. - Все же я сказал неправду. Багдади мне неприятен не потому, что когда-то, в школе, меня заставляли учить наизусть стихи.
- Тебе хотелось верить? - спросила Френки.
Я взглянул на нее, удивившись, как она поняла мои чувства.
- Да, - сказал я. - В то, что достойно веры. Но я так этого и не нашел.
20
Шаркающие шаги за дверью шепнули, что к порогу кто-то подходит; когда дверь тихо отворилась, заставив вздрогнуть лохмотья, навешанные на крючок для одежды, - в проеме появился человек.
Он тоже был согнут, как приходилось сгибаться всем, кто находился в этой мансарде; но жесткий накат плеч говорил о том, что ему уже никогда не распрямиться. Мозолистые руки, с полусжатыми пальцами, выдавали в нем человека, привыкшего много работать с землей.
- Пришли посмотреть? - спросил незнакомец.
Глаза у него были маленькими и живыми.
- Да, - ответила Френки.
- Нет, - сказал я.
Он заморгал - с интересом. Ему могло быть и сорок, и шестьдесят.
- Вы знали Диану Вервье? - спросил я.
Не дожидаясь ответа, продолжил.
- Ее убили сегодня днем. Мы ищем того, кто это сделал. Поэтому мы здесь.
По тону человека можно было понять - он успел составить о нас неблагоприятное мнение, и теперь рад, что оно оказалось ошибочным.
- Я подумал, вы пришли просто поглазеть, - произнес старик. - Как все эти ненормальные. После того, что здесь прошлым вечером произошло, они так и ходят. Будто им делать нечего.
Он почесал в затылке.
- Нехорошо это, - подытожил незнакомец. - Не по-людски. Раз умер человек, надо его в покое оставить.
Спохватился, что так и не назвал себя.
- Я Риин, этажом ниже живу. Совсем под этим чердаком. Лора - она женой поэту была - просила за квартиркой его присмотреть. Вещей-то ценных тут не осталось, да и не было их вовек. Но все же надо, чтобы кто-нибудь приглядывал.
- Чем вы занимаетесь? - спросила Френки.
Человек засмеялся.
- Я свое уже отработал, - сказал он. - Давно уже. Теперь вот, в земле копаюсь. Яблонки развожу.
Слова старика звучали спокойно, почти отстраненно. Так он мог бы обращаться к себе самому; не дожидаясь ни ответного слова, ни даже кивка собеседника. Я понял, что Риин часто разговаривал так, частью с самим собой, частью - с огромным миром, что окружал его.
И никогда не ждал ответа.
Это была тихая гордость, неброская. Не та, что пестрит яркими огнями, рассказывая о себе каждому проходящему мимо. Спокойная, как и он весь, погруженная в саму себя. Ничто из происходящего в мире не в силах ее поколебать; никакие слова не могли опровергнуть.
Он противопоставлял свои стариковские яблонки - так вот, без мягкого знака - тому образу жизни и тем занятиям, которым предавались Серхио Багдади и его окружение в тусклой мансарде с низким потолком.
- Вы знали Диану Вервье? - спросил я.
- Видел несколько раз… Вообще-то я мало знался с теми людьми, что к Серхио приходили. Нехорошие они были. Недобрые.
Старик замолчал; он привык вот так затихать, надолго опускаясь на дно своих размышлений; ибо обычно не было собеседника, который ждал продолжения его слов.
- Злые? - спросила Френки.
Моя партнерша могла представлять себе тех, кто посещал мансарду поэта, какими угодно - восторженными, как Лишка, и циничными, как Люсинда; отравляющими тело наркотиками и губящими душу нездоровым бездельем. Но злыми?
- Не злые, - возразил Риин. - Недобрые.
Френки взглянула на него хмуро и неодобрительно.
Девушка всегда так смотрит на людей, когда не может понять, что они пытаются сказать или сделать.
- Серхио слабый был, - произнес старик. - Больной. Ему бы лечиться. Но куды лечиться-то - с такими друзьями.
Последнее слово он произнес неодобрительно.
- Лишка этот. Другом себя называл. А разве сделал что? Я-то видел - не нравилось ему, что Серхио пьет так много. И те, что у Серхио сидели по вечерам, Лишке тоже не по душе были.
- Маркиз вам об этом говорил? - спросил я.
- Пару раз… Спускался, было, ко мне, тоже пьяненький - однакоже не так, как прочие напивались. Меру знал. Но я так скажу - не только в этом дело. Чужим он себя там порой чувствовал, в мансарде. Знал, что Серхио пить нельзя, что талант свой губит. Но поперек другим ничего сказать не решался.
- Считаете, у Багдади был талант? - спросил я.
- Когда-то… Я его ранние стихи читал. Хорошие. Добрые… За душу брали.
Старик замолчал, глядя куда-то сквозь пространство. Улыбки не было на его лице; но тень улыбки. И глаза, живые, тоже начали светиться чем-то - словно смотрел он на свои яблонки, и тихо радовался тому, как они растут.
И ранние стихи Багдади, что эти яблонки - простые и человечные.
- Потом, как слава к нему пришла, стал он меняться. И стихи меняться начали. Странные какие-то. Перестал я их понимать. Я ведь человек простой, от земли… Куды мне. Но вот то, что спивался Серхио - это я видел.
- Не расстраивайтесь, - заверила его Френки. - Майкл в них тоже не врубается. Хотя уж на что образованный и утонченный.
- А Люсинда? - спросил я.
- Эта? Она хуже всех была. Мне-то, в квартирке моей, все слышно. Что у них там, наверху, происходит. Словно в игру какую играла. Нравились ей и слава Серхио, и жизнь, которую он вел. Напьются да стихи читать начнут. А по мне…
Старик махнул рукой.
- То есть, Люсинда играла в богему? - спросил я. - И Серхио нужен был ей именно такой - спившийся, больной, и в то же время великий поэт.
- Вы это вон сказали, как доктор диагноз ставит…
Слово "диагноз" он произносил, ставя ударение на "о".
- Но так она себя и вела… Элдарион этот, опять же, издатель. Поглядишь - дергар, вроде бы, солидный. В костюме. Галстук никогда не снимал. А туда же.
Старик оживился.
- И вот чего я никак понять не могу. Он-то, демон, стихи волшебные издавал. Деньги получал хорошие. Серхио-то - у него золото между пальцев просыпалось. Только сегодня богач - а завтра и ничего не осталось, будто и гроша не было. Элдарион другой; монету он шибко любит.
Риин посмотрел на меня, словно ища ответа.
- Так для чего он, дергар-то, Серхио позволял пить? Видел же, что спивается. А не только не остановит, но еще и сам нальет, а когда и бутылку с собой прихватит. Никогда этого не понимал! Ведь я так рассуждаю - стихов не будет, и денег тоже не будет. А ему, Элдариону, хоть бы хны.
- А Лора? - спросил я. - Она так же себя вела?
- Лора святая, - с глубокой убежденностью отвечал старик. - Серхио-то ее не стоил, как есть, не стоил. Женщина умная, сильная, и сердце у нее золотое. Знала, что муж ей изменяет - а он-то, прости его господи, чуть ли не с каждой был готов, кто к нему приходила стихи послушать.
- И много их было? - спросила Френки.
- Да десятка два, если посчитать… Другая, на месте Лоры, давно на него рукой бы махнула. Но не такой она человек. Видела, что Серхио помощь нужна. Никогда не бросала.
- Муж давал ей деньги? - спросил я. - Насколько я понимаю, Багдади зарабатывал прилично.
- Деньги? - рот старика округлился от удивления. - Да Серхио не мог и сам-то концы с концами свести. Элдарион ему хорошо платил, это правда. Я знаю, потому что мне Зденек рассказывал, Лишка-то. Но куда только Серхио деньги девал - один бог знает.
Старик взмахнул рукой.
- На таких, как Люсинда, тратил. Лора-то и за мансарду эту платила, а не он.
- А Диана Вервье? - спросил я.
- Диана дурочкой была, - отвечал старик, и я удивился, как два совершенно разных человека, в несхожих интонациях, дали убитой девушке одну и ту же характеристику. - За Серхио бегала, как собачонка какая-то. Чуть ли не в рот ему смотрела. Им только и жила.
- Я слышала, она устроила скандал, когда нашли тело? - спросила Френки.