Зверь и птица, выполняя ведьмину волю, уводили преследователей.
Первая цепь распалась. За ней - вторая. И третья, поддавшись общему порыву, тоже разломилась надвое.
Облава раздалась в стороны. В рядах саксов образовалась брешь.
- Куда! - среди деревьев замелькал белый рыцарский плащ с чёрным крестом. - Держать строй!
Зычный голос мастера Бернгарда сделал своё дело. Облавные цепи сомкнулись вновь. Одна, вторая, третья… Но уже - за поваленным дубом. За спинами матери-ведьмы и ведьминой дочери, которые двумя бесшумными змейками скользнули в открывшуюся несколько секунд прореху.
А после змеи обратились в ланей. Величка и Эржебетт бежали так быстро, как умели, всё дальше и дальше удаляясь от облавного шума.
Они благополучно выбрались из леса. Стороной обошли селения. Незамеченными миновали открытые дороги и тайные тропы тевтонской комтурии. Ни стражи, ни разъездов на пути не было. Вероятно, Бернгард, в самом деле, согнал на большую облаву всех, кого мог.
К замковой горе, добрались уже в сумерках. Здесь тоже прошли беспрепятственно. Видимо, тевтоны не предполагали, что кто-то из разогнанного шабаша полезет к их логову.
На стенах и башнях Кастлнягро горели редкие факелы стражи. На дне ущелья-горловины, ведущего к плато с Мёртвым озером и уже укрытого сгущающимися тенями, было безлюдно. Лишь пара небольших отрядов - с полдюжины всадников в каждом - кружили у входа в горловину. Вот и все дозоры. Мимо таких пробраться можно. Тому, кто приучен к скрытной жизни и владеет искусством ведовства, это не составит труда.
Под замковой горой Величка и Эржебетт прошли быстро. А вот по ущелью двигались осторожно, опасаясь засады, которая могла всё же таиться в завалах. Засад не было.
Далеко за полночь мать и дочь поднялись на каменистое плато и подошли к воде - тёмной, холодной, неживой. На поверхности озера зловеще поблёскивала широкая ровная лунная дорожка. Луна в ту ночь стояла полная, бледная. Мертвенный свет, лился с небес и отражался в озёрной глади. Лунное молоко словно омывало сверху, и снизу две женские фигуры на пустынном берегу. Растрёпанные волосы, руки, вцепившиеся одна в другую…
Величка и Эржебетт смотрели сейчас не на луну. И не любовались её отражением в воде. Они стояли спиной к Мёртвому озеру и с тревогой вглядывались назад - туда, откуда пришли.
За ущельем, за тевтонским замком можно было разглядеть багровые отблески, похожие на зарево пожарища. Только и мать, и дочь знали: это не пожар, а большой общий костёр. В такие бросают людей десятками. Такие разводят, чтоб сжигать людей наверняка. Дотла.
Облава закончилась. Беглецы пойманы. Участниками тайного шабаша казнили без пролития крови.
Потом в ночи потянулась вереница огней. Извилистый факельный ручей приближался к замковой горе.
- Тевтоны возвращаются в крепость, - вздохнула Величка.
Эржебетт промолчала.
- Похоже, мы с тобой остались вдвоём, - тихо продолжила Величка. - Только ты и я. Больше в окрестностях Кастелнягро не найдётся ни одного захудалого колдунишки, ни единой мало-мальски способной ведьмочки.
Эржебетт снова промолчала. Она была слишком утомлена и слишком опустошена страхом, чтобы отвечать. Она была разбита и подавлена.
А Величка всё говорила. Неторопливо, негромко, отведя глаза в сторону и взвешивая каждое слово. Она словно обдумывала что-то вслух и принимала решение. Или убеждала себя в чём-то. И себя, и дочь. В чём-то, на что так непросто было решиться:
- Завтра ущелье снова перекроют. Как обычно: мышь не проскользнёт, птаха не пролетит. Да собственно его уже, вон, перекрывают. Видишь, факелы? Пути обратно нам с тобой нет. А здесь мы долго не протянем. Если же сюда придут саксы, то и вовсе…
- Придут, - обречённо сказала Эржебетт. - Они уже идут сюда, мама.
Так и было. Факельный ручей, добравшись до основания замковой горы, не пополз вверх - к стенам и башням. Обогнув скалы, вереница людей с огнями двинулась дальше по ущелью.
К Мёртвому озеру.
К ним.
Глава 47
- Видать кто-то рассказал обо мне, дочурка, - невесело усмехнулась мать. - Кто-то очень хотел спастись от костра и выложил тевтонам: мол, была с нами на шабаше такая-рассякая Величка. Была, да сплыла. А Бернгард - не глупец. Быстро смекнул, куда я могла уйти от облавы. Вот и решил проверить…
- Думаешь, ему рассказали только о тебе? - удивлённо подняла брови Эржебетт - Не о нас?
- Обо мне, обо мне - не сомневайся, - уверенно ответила мать. - Ты ещё мала для ведьмачества. На таких, как ты до первого посвящения внимания не обращают. Да и мало кто вас, молодёжь, вообще видел. Вы же все в сторонке, за колдовской полянкой прятались. А я вот - другое дело. Величка в этих краях известная ведьма. Заметная… Величку здесь знают многие. Меня Бернгард ищет, как пить дать. За мной он идёт.
Глаза Велички смотрели на далёкие факелы с недобрым прищуром.
- Интересно, кто проговорился тевтонам? Что за гадюка такая? Знают ведь, что милости от саксов ждать глупо. Рассказывай - не рассказывай - всё равно не пощадят. Хотя… - она немного помедлила, размышляя, - хотя, может, и не выдавал меня никто. Думаю, Бернгард и без того обо мне наслышан. У саксонского магистра много ушей в округе. Слышать-то обо мне слышал, а на костре своём не увидел. Теперь не успокоится…
- Спрячемся в пещерах? - предложила Эржебетт. - Здесь должны быть пещеры.
- Они нас не спасут, дочурка. Пещер вокруг озера немного и все они, наверняка, хорошо известны тевтонам. К утру саксы обыщут каждую щель в скалах.
- Значит… нас… тоже… на костёр?.. - кусая губы, тихо спросила Эржебетт.
Однажды ей довелось видеть смерть колдуна, схваченного тевтонами и слышать жуткие вопли сгорающего заживо человека. Она тогда смотрела издали, из укрытия. Но ветер дул в её сторону и даже там ощущался запах. Увидеть такую казнь снова и вблизи Эржебетт не хотелось. А уж самой оказаться на поленице дров - подавно…
- На костёр? Да? Нас?
- Ну, уж нет, милая, этого не будет, - спокойно ответила ведьма. - Тебя я им не отдам.
- Отсюда некуда бежать, мама, - Эржебетт безнадёжным взглядом окинула отвесные скалы с обледеневшими вершинами, белеющими в ночи. Безжизненное плато и Мёртвое озеро окружала непреодолимая стена. - Ты же не сможешь оборотиться летучей мышью или ночной птицей?
- Нет, этого я не смогу. В такие сказки верят только глупые селяне.
- Выходит, никакого пути нет? Кроме как к ним…
А они - там, в ущелье, с факелами в руках - приближались. Быстро. Наверное, теперь они ехали верхами.
- Ошибаешься, дочка. Отсюда есть путь…
Теперь сузившиеся глаза ведьмы смотрели в мёртвые воды озера. Густая тёмная муть иного запорубежного обиталища тогда ещё не поглотила озёрные глубины, но ночью, при скупом свете луны и звёзд, любой водоём кажется непроглядно чёрным. Так и здесь, так и сейчас. Казалось…
- Жаль, нет ножа, - глухо пробормотала Величка. - Впрочем, не важно. Можно и без ножа.
Ведьма-мать вдруг словно обезумела. Упала на колени, поползла по берегу. Руки Велички жили своей жизнью, обшаривая и ощупывая пространство вокруг, под ногами. Эржебетт наблюдала молча со страхом и благоговением. Эржебетт знала: когда мать ТАКАЯ, ей лучше не мешать.
ТАКАЯ Величка что-то сосредоточено искала в каменистых россыпях. Да камни же и искала! Зачем-то. Для чего-то. Выхватывала из общих куч один за другим, поднимала, осматривала. И раздражённо отшвыривала прочь.
В сердцах.
В воду.
В Мёртвое озеро.
Бул-тых! Бул-тых! Бул-тых!
Только брызги летели, только разбегались круги по воде. И колыхалась на водной глади потревоженная лунная дорожка.
Видимо то, что хватали ведьмины пальцы, ведьме не подходило.
Наконец, она всё же нашла, что искала.
Величка подняла камень - небольшой, неказистый щербатый обломок. Поднялась сама… Ударила камнем о большой валун.
Глухой стук. Искры.
Камень в руке матери раскалывается на части. На несколько кусков с неровными острыми сколами. На пораненных пальцах выступает кровь. Но это - лишь капли. Этой крови Величке мало для задуманного. А ведь что-то задумано!
На губах ведьмы блуждает счастливая нездешняя улыбка.
Величка берёт один осколок - самый большой и острый. Приставляет к вздувшимся венам на левом запястье. Примеряется. Как ножом. Простирает руку над водой.
- Мама! - вот тут Эржебетт перестаёт молчать. Вскрикивает, прикрыв ладонями рот.
Бесстрастная белёсая луна отражалась в распахнутых глазах девушки.
Эржебетт шепчет - дрожащим голосом сквозь дрожащие пальцы на дрожащих губах:
- Ты хочешь… Ты, в самом деле, решила?.. Это?..
- Решила, - твёрдо говорит она. - Иначе - нельзя.
Величка медленно отводит руку с камнем в сторону, вверх.
- Постой! Мама! Ведь граница! И - наша кровь!
Эржебет в ужасе, в панике. Кровь Изначальных Вершителей! Которая способна взломать заветную древнюю черту!
- Я помню. Я знаю. Я всё помню и всё знаю, Эржебетт. Именно поэтому мы с тобой сейчас здесь. Больше нам некуда податься.
- Но Проклятый Проход!
- Его прокляли другие. И пусть он будет проклят для них же. А для нас… для тебя - это единственный путь к спасению, дочка.
- Тёмное обиталище! - она мотает головой. Из глаз ручьём катятся слёзы. - Я боюсь, мама! Ма-ма!
- Ох, девочка-девочка! Ещё не известно, какое из обиталищ, разделённых кровавой чертой, на самом деле темнее, и какое - страшнее. Посмотри в ущелье. Оттуда идут за нами. Несут огни. Жечь тебя и меня. А ты уже видела, как гибнут люди в огне. Видела ведь? Видела? Ви-де-ла?!
Величкой уже овладевало исступление, ведьмина истерия, противиться которой невозможно. Осколок камня дрожит в руке поднятой над другой рукой. Той, что протянута над водой.
- Проклятый Проход, мама! Шоломонария!.. - дочь кусает пальцы и губы.
- Так будет лучше, дочка. Там будет лучше. Для тебя - лучше. Лучше, чем умереть на костре, поверь. Я люблю тебя. Я жила ради тебя. И сейчас… и это… тоже - ради тебя. Я не позволю им тебя жечь!
- Ладно, пусть! Пусть будет так! Только сама не умирай! Слышишь, мама! Не уми…
- Не позволю! - Величка уже не слышала и не видела дочери. Никого, ничего она теперь не слышала и не видела. Кроме своих речей, кроме своей руки над тёмной холодной водой.
Кроме того, что было в ней. Что её переполняло.
А когда душу и разум переполняет что-то одно… так переполняет… тогда ни о чём другом думать невозможно.
Эржебетт дрожала от страха.
Величку била иная дрожь. А в глазах и голосе ведьмы - бесноватые искры и нотки. Острый камень рвался взрезать плоть и пустить кровь.
- Жечь! Не позволю! Тебя! Никому! А теперь не мешай, Эржебетт. Теперь просто отойди в сторонку и жди.
- Ма-ма!..
- Я сказала - не мешай! Всё решено. Всё предрешено. И для тебя, и для меня. И для всех остальных…
Ею, сильнейшей ведьмой округи, было решено и предрешено. Всё. Для всех.
Разное бывало раньше. Эржебетт всякой видела свою мать, но теперь даже она не узнавала Величку. Лицо ведьмы - искажено. И нет в нём больше обвораживающей колдовской красы и уверенного спокойствия. Лицо дёргается, рот скалиться. Выпученные глаза, раздутые ноздри… Лицо ведьмы - страшное, жуткое. Таким, наверное, и должно быть лицо сильной ведьмы, творящей волшбу, которая способна изменить мир.
Величка хлестнула ненавидящим взглядом по дну ущелья. По приближающимся огням.
- Да! - безумный каркающий смешок. - Раз так, то и для всех остальных - тоже! Пред-ре-ше-но!
Факелов в ущелье было много. Ненависти в сузившихся глазах с расширившимися зрачками - ещё больше. Так умеет смотреть только лютая ведьма перед лютой смертью. И загнанная мать, готовая ради спасения… ради хотя бы призрачного спасения… ради намёка на спасение родного дитя… на всё готовая…
- Пусть всё будет так, как будет. Если нельзя по-другому. Если по-другому здесь не дают, не умеют. Значит пу-у-усть!
Она нанесла первый удар. Именно - удар. Не порезала запястье - ударила с маху. Рубанула острым грязным сколом по венам. Глубоко и сильно…
Красное.
Кровь…
Сильно разбавленная веками и поколениями, но всё же несущая ещё в себе частицу былой мощи Изначальных, она брызнула, как из лопнувшего бурдюка.
Величка ударила ещё.
И - ещё раз.
И ещё.
Раз за разом, раз за разом, раз за разом…
Глава 48
Ведьма била и резала сама себя нещадно. Хрипя, смеясь и, вероятно, вовсе не чувствуя боли. Рвала каменным осколком смуглую нежную кожу запястья, податливую плоть, жилы, вены. Рубила до кости и пускала в тёмную воду свою горячую кровь.
Кровь попала в озеро. Ушла в воду.
А потом вода… Где-то там, в глубине… В самой… Эржебетт показалось, будто что-то там шевельнулось. Показалось? Шевельнулось?
А бледнеющие губы Велички уже быстро, словно опасаясь не успеть, шептали нужные слова.
- А-ун-на…
Эржебетт расслышала первые звуки древнего заклинания.
- Гу-хать-яп-паш…
И - дальше.
- Пакх-тью-эф-фос…
Потом бормотание сделалось нечётким, неразборчивым. Но Эржебетт и не пыталась больше ничего разобрать. И уж тем более - запомнить. Потрясённая, шокированная, ошарашенная, она просто смотрела. И просто слушала. Как…
Снова и снова…
Нещадно полосуя обломком камня, зажатым в правой руке, предплечье левой, Величка в исступлении выла нужные слова. Торопясь сказать всё.
А когда не стало сил выть - шептала севшим охрипшим голосом. И всё полосовала, полосовала… Стремясь нанести больше ран. Желая выпустить в мёртвые воды больше живой крови. Как можно больше.
Ведьма-мать с трудом держала на ногах слабеющее тело. Вся вода возле берега была в бурых разводах, казавшихся ночью непроглядной чернью. А Величка продолжала себя истязать. Бормотание её становилось всё менее внятным. Ведьма уже не осмысленно, будто в горячечном бреду выталкивала из глотки неведомые слова.
И даже когда слова были сказаны и повторены неоднократно, она продолжала резать себя. Молча. Прикусив губу. Прокусив губу. Насквозь. С подбородка беснующейся Велички в воду тоже капала роковая кровь Изначальных. Вместо слёз боли, страха и отчаяния.
Слёзы сейчас лила Эржебетт. Дочь, наблюдавшая за последним колдовским обрядом матери беззвучно рыдала на берегу Мёртвого озера. А на плато уже вползала огненная змея горящих факелов.
Скоро, совсем скоро саксы будут здесь. Скоро увидят, скоро услышат, скоро узнают…
Ослабевшая Величка пошатывалась.
- Ма-ма! Ма-ма! Ма-а-а-ама! - скулила Эржебетт, не отводя взгляда от её левой руки. Рука превратилась в кровавую тряпку, в ошмётки, в рваное месиво.
Текли кровь и слёзы. Кровь - в воду. Слёзы - на камни. Крови было больше. Много больше. Но поток её уже истощался. Едва-едва пульсировал. И вот…
Острый обломок камня - влажный, скользкий, красный, исщерблённый о кость, выпал из слабых пальцев и неслышно ушёл под воду.
Величка сделала шаг назад. И ещё один. Упала навзничь. Так и осталась лежать на спине. Истерзанная, будто изжёванная зубами неведомого зверя, рука чуть подрагивала на камнях.
А кровь всё стекала. По камням - в воду.
Тёмными щупальцами кровь расплывалась в тёмной воде. Извивалась причудливыми кольцами - смыкающимися и размыкающимися. Словно живое существо, а, может, и впрямь - живое, ожившее в этих мёртвых водах, она тянулась ко дну, через которое была проведена кровавая же черта.
Кровь медленно, лениво опускалась сверху вниз. В темноту. В глубины озёрного мрака.
Факелы, разгоняющие ночь, поднимались. Снизу - из тёмного ущелья. Наверх. На плато.
Факелы спешили.
И от того, кто… от того, что поспеет первым - огонь или выплеснутая в Мёртвое озеро живая руда, зависело многое. Судьба плачущей юницы. И судьба целого обиталища. Хотя, нет. Уже - нет. Уже ничего не зависело. Потому что всё уже произошло.
Озеро, подкрашенное кровью, раскрылось прежде, чем факельные огни достигли его берегов.
Как это произошло?
Просто.
Просто вода взбурлила.
Просто из глубин, потревоженных кровью Изначальных, поднялись невидимые руки. Или клинки. Или стены. Просто озеро расступилось, разомкнулось. Разорванное, рассечённое, раздвинутое.
Просто во взбухшей и вышедшей из берегов воде появился проход. Широкий - не один десяток всадников проедет стремя в стремя, длинный - от края до края озера. Проход вниз.
Просто обрывистый, резко уходящий в подводные глубины берег обратился в крутой, не укрытый больше водой, склон.
Склон вёл на дно. Неживое, каменистое, чистое, без водорослей и тины. Там, на дне, в гигантском тёмном котле багрово поблёскивала черта. Широкая. Жирная. Толстая. Рудная черта. Та самая, проведённая в незапамятные времена истинной, неразбавленной кровью-рудой Изначальных Вершителей, на века отделившей людское обиталище от мира тёмных тварей. На века, однако не до скончания веков. Не навсегда.
Ближе к середине кровавая полоса заметно истончалась. И - уже истончённая - тянулась по дну десятка на два-три шагов. Здесь границу миров вскрывали. Однажды. Давно. Ещё при гордом дакийском царе Децибале, во времена Румейской империи.
Вскрывали, а после - латали.
На потревоженную могущественную кровь Изначальных под неизменные звуки-знаки-слова древней магической формулы ложилась не столь древняя и не столь сильная кровь их потомков.
Тогда она сделал своё дело. Заперла Проклятый Проход. Но лишь до сегодняшней ночи. Сегодня в Мёртвое озеро попала кровь потомка потомков. И над пролитой кровью вновь произнесено заклинание.
И вот…
И то, и другое - и кровь, и слово - опять рвали рудную черту в самом тонком и уязвимом её месте. Прохудившаяся, наспех закрытая граница, ощутив прикосновение ведьминой крови и ведьминых слов, поддавалась. Истончалась ещё более. И - размыкалась.
В одном месте.
В другом.
В третьем…
Куски и клочья рудной черты истаивали быстро - быстрее, чем тает упыринная плоть на солнце. Свежая кровь размывала кровь, пролитую ранее. Сказанные наново слова заглушали слова, звучавшие прежде.
В новой крови силы на это хватало. И в новых словах - тоже. Исступление Велички, спасающей от костра дочь, было достаточно сильным. Сильна была ненависть к преследователям. Сильна и слепа была ярость ведьмы-матери. И её надежда. И её любовь.
Сильные страсти, выплеснутые Величкой вместе с кровью и древним заклятием, несли в себе поистине сокрушительный заряд. А рудная граница, уже порушенная однажды, оказалась слишком слаба, чтобы выдержать столь мощный и яростный напор. Для разрушения преграды не требовались ни века, ни года, ни месяцы. Счёт шёл на минуты. На секунды даже.
И секунды утекали, как кровь из рассечённых жил. Граница рушилась. Поначалу маленькие, почти незаметные прорехи на сплошной багровой черте ширились, сливались одна с другой, обращались в дыры, тёмные самой ночи.
Отдельные дыры становились одной сплошной брешью.
Брешь увеличивалась в размерах.
А за заветной чертой… а под чертой - даже отсюда, с обрывистого берега видно! - что-то тёмное, клубящееся раздвигало и раздирало тонкую ткань мироздания.