Под ноги бросается кошка. От неожиданности Иринка спотыкается и едва не падает: я успеваю ее подхватить. Ирка прижимается ко мне и внезапно начинает реветь. Мы стоим, прислонившись к задней стене длиннющего склада, изнутри раздается гул: у-у-у, словно там работают станки. Людской шум и огни далеко позади. Но расслабляться рано - охотники прочешут весь город, а затем и предместье, в этом можно не сомневаться. Я подаю всхлипывающей Ирке носовой платок и заставляю высморкаться. Достаю из кармана ее куртки самопальные папиросы и спички. Жаль, нет спиртного - хлебнул бы прямо из горла. Прикуриваю. Табак низкосортный, забористый, и я захожусь в кашле. Однако никотин успокаивает, да, мнимо - но ведь расслабляет, пьянит. Хочется вернуться и с нахальным видом пройти мимо оцепления, авось пронесет.
Дур-рак! - одергиваю себя.
Ищут не только нас, в городе - грандиозная облава, которую с санкции мэрии устроили охотники. По противоречивым и обрывочным слухам накрыли немалую "шайку" целителей; глубоко законспирированные, они "орудовали" здесь уже год. Теперь охотники вылавливают уцелевших. Нам ни в коем случае нельзя попасть под частый гребень - могут опознать по приметам. В любом случае, если задержат, будут устанавливать личность. А это чревато.
От поддельных документов я поспешил избавиться: небрежно сляпанные удостоверения еще подозрительней, чем их отсутствие. Вещи пришлось бросить. Удирали, что называется, со всех ног, может, потому и вырвались. Кто знает, что сейчас творится в городе.
- Дай сигарету… - просит Иринка: на щеках блестят слезы.
Прикуриваю и для нее. Девушка жадно затягивается, выпуская дым из ноздрей.
- Все-таки плохо, что ты куришь.
- Да ладно, я же нечасто. Балуюсь, как говорит Лютич. Ты веришь Лютичу?
- Почему ты спрашиваешь?
- Ну… как он там, интересно?
- Думаю, выкарабкается.
- Конечно, это же Лютич - везде пролезет, всюду успеет. И как у него получается? Наверное, продал душу дьяволу.
- Зачем дьяволу покупать души? Их у него навалом.
Молча докуриваем. Иринка наконец успокаивается, и мы идем дальше, чтобы шагов через триста уткнуться в забор из металлической сетки с колючей проволокой наверху. За забором - карьер, освещенный редкими фонарями. Тут и там высятся кучи отработанной горной породы, копры, грейферы, драглайны, кабинки, вагончики на деревянных чурбачках. Мы бредем вдоль забора, протискиваемся в щель между створками ржавых железных ворот и, озираясь по сторонам, спешим пересечь карьер.
- Здравия желаю! - раздается над ухом.
В тени вагончика стоит пожилой шахтер в испачканной углем форме, вроде той, в какую одет и я. Фонарь, укрепленный на каске, слепит глаза, в правой руке шахтера - обрез. На ногах - особые, специально разработанные для шахтеров ходули: сложный механизм, система противовесов, легированный сплав. Видал я такие, на черном рынке бешеных денег стоят.
- Здрасте…
- Из города?
- Ну.
- На заработки подался?
Киваю.
- На каком руднике вкалывал? - Шахтер покашливает, тягуче сплевывает на землю. Должно быть, принял за "своего". Обрез направлен не на меня, вниз, но что мешает поднять его и выстрелить?
Соображать некогда, врать накладно, но что-то же надо отвечать!
- В Кашиных Холмах камень дробил. Слыхал о таком городе?
- Слыхал… - Он прячет дробовик в брезентовый чехол на поясе. Начинает моросить дождь, шлем рабочего мокро блестит в электрическом свете. Капли стекают по шлему, будто крупные горошины пота у лихорадочного больного. Да и сам шахтер нездоров: его мучает одышка; иногда, судорожно всхлипнув, он растирает грудь.
- Значит, к нам?
- Не осмотрелся еще, недавно переехал.
- Кхе… кхе… рудник-то один. - Из вагончика слышен бубнящий голос, неразличимый за треском помех. - Радио… а, - шахтер досадливо машет рукой. Оценивающе приглядывается, щерит желтые зубы в кривой ухмылке: во рту сверкает золотая коронка. - Слыхал? Ну и кутерьма поднялась, ж-жуть. Содом и Гоморра. Не знаешь, что за дела?
- Не знаю, - с напускным равнодушием пожимаю плечами.
- А чего убёг? Ищут, что ль?
- Сильно сомневаюсь… Да ну, глупость: кому я нужен? Беспокойно там, вот и…
- Охотнички, говорят, сущий раскардаш устроили. Целителей хватают, девок насилуют.
- Да всех гребут.
- А-а, ну да, правильно. Был бы человек, кха-кхм… шлепнуть не проблема. Документы есть?
- Нету.
- Сцапают, сладко не придется.
- Угу…
Шахтер сочувственно косится на Иринку.
- Дочка твоя? Кха… - У рабочего першит в горле: он сглатывает слюну и пришептывает.
Иринка фыркает. Незаметно толкаю ее в бок.
- Племянница. Родители еще в начале игры погибли. Вот, забочусь теперь о вертихвостке. Сладу с ней никакого. Хотел в Кашиных Холмах оставить, так за мной увязалась.
- Не маленькая, могла бы и сама о себе позаботиться. Прислугой или еще куда - милая девочка, такие везде пригодиться могут. - Рабочий скалится.
- Глуповата она.
Иринка едва слышно рычит и впивается мне ногтями в запястье. Я терплю.
- Таким, как ты метко подметил, "вертихвосткам", ума, считай, и не надо.
- Да с ней никто не сладит, кроме меня.
- Слышь, - шахтер заговорщицки понижает голос, - мы недавно тоннель обнаружили. То есть я и Штефан. А бригадир рявкнул, не суйся, дурак, куда не надо. Я разве дурак? - На его лице проступает обида. - Я вон археологам сообщил. Наведывались они, значит, и сказали, мол, времен короля Иоганна. Ж-жуткая древность. До Наполеона, кха-кхым… Да-а… Хотя скажу тебе, брат, тайным входом в тоннель пользовались до игры. И после. Оно сразу видно.
Мы помалкиваем. Мы, грязные и оборванные, стоим под лучом фонаря и пикнуть не смеем: шахтер запросто может сдать нас. Он горько вздыхает и бросает:
- Быстро за мной. Дам вам пару "сороконожек" - удерете по тоннелю. Только так можно проскочить мимо легавых. Выйдете на запад, к Бойковичам. Район бедный, но приличный. Там, если поможет бог, укроетесь. А нет, так нет. Главное, брату-шахтеру пособил. Вы, кстати, прямо идите, не сворачивайте. Там… всякое там… Споткнуться и угробиться - раз плюнуть.
Шахтер явно недоговаривает. Но я почти счастлив: впервые после бегства из Миргорода брезжит надежда на спасение. Уставшая душа радуется любому шансу. Тело тоже устало: хочется поскорее укрыться в тоннеле, залечь где-нибудь, свернувшись калачиком, и уснуть. Но нельзя. Другого шанса может и не быть.
Минут через пятнадцать, снабдив меня и Иринку ходулями-"сороконожками", более удобными и надежными, чем обычные, обеспечив фонариками и припасами - сухим пайком и флягой с чистой водой, шахтер приводит нас ко входу в тоннель, черной дыре в полуразрушенной каменной стене. Штольня укреплена двутавровыми балками, с потолка, как язычок, свисает красная лампа. Неприятное впечатление: слишком напоминает пасть гигантского зверя. Снаружи - отвалы бурой глины и камня; неповоротливой громадой темнеет экскаватор.
Едва мы успеваем сделать шаг за порог, как шахтер цедит:
- А ведь ты не из наших, правда? Походка не та… держишься неправильно… и руки. Чистые у тебя руки. Так не бывает!
Застываю столбом. Сердце полнится отчаянием, а я уж было обрадовался… Рабочий, имя которого я так и не удосужился спросить, не иначе как целится в спину и вот-вот нажмет спусковой крючок. Играет, сволочь, в кошки-мышки. Ходули ведь дал, припасы. Обнадежил. Лучше б сразу шлепнул.
- По радио ж-жуть передавали: в городе мор, отравления. Говорят, целители постарались. Вот их и вешают. Ну и, кха… кто попадется, неча под руку-то лезть. А одного - Владом кличут, важная птица - приказано живьем брать. И помощников его: старика и девчонку. Приметы называли, сходятся приметы! Девчонка есть. Старика потерял, небось? Или как там у вас целителей принято: ножом по горлу?.. - Рабочий невесело усмехается.
Спорить бесполезно. А ведь ему что-то надо от нас, понимаю я.
- Целитель! - жарко произносит шахтер в самое ухо. - Черт с тобой, иди. Сгинешь, так и сгинешь. Кому б другому сказал - в тоннель лучше не суйся: такого навидаешься… Археологов-то, их трое было. Двое вернулись, про короля плели и небесное воинство. В общем, сразу в дурку. А у тебя выхода нет. Но ты это, ты мне обязан, понял?! Вылечи, слышь? Здоровье подорвал - серьезней некуда. Надышался этой заразы, пыли этой за жизнь-то. Мелкая она, так и лезет в глотку. А куда деваться? Семью кормить, поить, обувать надо! Воздуха мне не хватает, кашель душит. Бывает, как вцепится, так слизью пополам с кровью харкаешь. И грудь давит, болит, словно в тиски сунули. Терпеть мóчи нет, хоть на стену лезь. Днем-то утихает, но всё равно ноет, царапает, дрянь, изнутри… А ночью - опять. На курорт бы, да какое там. Вылечи - а я тебя отпущу!
Поворачиваюсь, смотрю на замаранное угольной пылью лицо и произношу сквозь зубы:
- Живи.
Он хватается за грудь, часто и глубоко дышит. Недоуменно трясет головой.
- А ведь нате-ка… вылечил! Вылечил, подонок! Не болит ничего - совсем не болит! Не врут люди! Только грешное излечение это, так ведь, целитель? Ну да пёс с ним, пошло оно всё… Не верю, что грешное, и замаливать не стану!
Мы быстро исчезаем во тьме штольни, впопыхах забыв даже включить фонари. Идем наугад и вскоре останавливаемся. Шахтер разоряется вслед в полный выдох девственно-чистых легких:
- Какие из вас прислужники чужака?! Слабые, глупые, жизни не знаете. Жил в нашей деревне один, на отшибе. Никто его не трогал, случалось, и за помощью обращались. Потом охотники нагрянули - и не стало целителя. Так что пшик ваш брат, а в пещерах вдвойне пшик!
Мощный свет фонарей разгоняет тьму; мы спешно удаляемся от входа. Издалека гулким эхом рассыпается и дробится, затухая, голос рабочего.
- Только зря, зря охотники простых людей обижают. Ничего, целитель, времена меняются! Может, и ты вздохнешь посвободнее, когда примутся за душегубцев этих! Помяни мое слово, если не помрешь. Не выйти вам на поверхность! Нет в вас духа шахтерского! А в тоннеле этом такая ж-жуть творится…
- О чем он? - Ирина жмется ко мне.
- Не знаю, местные суеверия. Забудь, - говорю и украдкой сплевываю через плечо. На всякий случай.
* * *
Длинная каменная кишка отнюдь не прямая: встретилось уже две развилки. И, похоже, мы отклонились от верного пути. Стены и потолок тоннеля облицованы прочной кладкой, через каждые два метра - деревянные крепи. Пол утрамбованный, и ходули гулко стучат в пустоте низких сводов. Кое-где пол изрыт ямами, наполненными водой и ледяной крошкой. Здесь так холодно, что иззябшие пальцы просто мечтают о варежках, а зубы отстукивают тарантеллу. Стужей веет от стен и от мерзлой земли. Быть может, под нами ледник? В мелких ответвлениях, тянущихся от коридора, стены частично обложены шершавым серым камнем. Тут и там виднеются белые корни, разворотившие кладку, остатки мебели, ветхая ткань, полусгнившие ящики. Невзначай задеваю пухлый, расползшийся тючок, и на пол сыплется рыжеватая труха. Дальше кое-что поинтереснее: оштукатуренные стены украшены росписью.
Я вожу фонариком, разглядывая рисунки: сплошь ангелы с пылающими мечами в десницах. Ангелы смотрят вниз, нам под ноги: они словно готовятся отразить нападение адского воинства, что собирается атаковать из-под земли. Лица у ангелов уставшие и, пожалуй, обреченные. Может, так кажется из-за того, что рисунки поблекли от времени, штукатурка кое-где растрескалась, облупилась.
- Ангелы осыпаются. Как листья в осеннем лесу… - Иринка вцепилась в мою руку, смотрит во все глаза. - Дурацкое сравнение, да?
Я только крепче сжимаю ее сухую холодную ладошку. Иринка громко чихает и шмыгает носом.
- Замерзла?
- Да, - гундосит она. - Владик, дай согреться. Покурить дай, а? Зачем ты у меня папиросы забрал?
- Хватит уже, - заявляю жестко. - Больше ты курить не будешь. К тому же у тебя насморк.
- Вот так, значит? - возмущается Иринка. Молчит минуту и жалобно просит: - Владик, ну последнюю. Пожалуйста. Напоследок. Откуда я знала, что бросать придется?
- Нет, я сказал.
Она выдергивает руку, отбегает в сторону. Луч фонарика пляшет на стенах, зажигая нимбы вокруг ангельских голов. Ира щелкает выключателем, и фонарь гаснет.
- Ирка, не дури!
Она не отвечает. Я верчусь из стороны в сторону, но вижу только стены, стены, стены и раскрошившееся ангельское воинство.
- Иринка, - зову я негромко, потому что громко говорить здесь - просто страшно. Страх, бессознательный, первобытный, приходит из темноты подземных коридоров. - Иринка, мы сейчас не играем. Тут везде опасность. Не веди себя как ребенок!
- А я и есть ребенок. - Голос доносится издалека, будто Ирка успела убежать за тридевять земель, как герой сказки про волшебные ходули-скороходы. - Мне восемнадцать будет через месяц, тогда и перестану быть ребенком. Тогда ты не посмеешь отнимать у меня сигареты. И мы поженимся, правда? Ты мой. Только мой.
Я не спорю, молча иду на голос.
- Ой! - восклицает она. - Смотри…
Иринка завороженно разглядывает рисунок, который отличается от тех, что сделаны раньше. Свежий, выполненный цветными мелками рисунок. Встав по правую руку от девушки, я смотрю в лицо русского демона с угольно-черными крыльями за спиной и в лицо моей сестры, Марийки; ее крылья похожи на голубиные, только намного больше. Две фигуры, набросанные легкими штрихами, глядят на меня. Марийка в студенческие годы увлекалась рисунком на асфальте, даже в фестивалях участвовала, ездила за границу, в Праге была, в Берлине. И сейчас мне кажется, что рисовала она.
- Это твоя сестра, правильно?
Киваю. Я в смешанных чувствах и не знаю, как теперь относиться к Марийке, захочу ли я догнать ее снова. То, что сестра на картинке рядом с демоном, отдаляет ее от меня, делает запредельно чужой. Беру Иринку за руку. Спохватываюсь, вытаскиваю портсигар и протягиваю ей.
- Да ладно… - отворачивается Ирка. - Не надо. Чего уж… Я же маленькая.
- Последнюю. И я с тобой покурю, как раз две осталось. И всё - распрощаемся с вредной привычкой.
- А портсигар?
- Выкину.
- Не надо! Он красивый.
Иринка, растягивая удовольствие, делает короткие медленные затяжки. Выпускает дым через ноздри и, как аквариумная рыбка, пытается захватить ртом. Я и затягиваться толком не умею: набираю дым в рот и выдыхаю. На противоположной стене все те же осыпавшиеся ангелы - смотрят вниз. Они не знают, что ад давно сверху, над ними.
- А ведь мы сейчас под бездной, верно?
Я утвердительно хмыкаю. Иринка продолжает:
- Наши ходули, конечно, лучше обычных, но ноги почему-то устают быстрее. Или мы просто долго идем?
- Прислонись к стене, полегче будет, - советую я. - Отдохнем.
- Не хочу прислоняться, там черный демон, он меня укусит! Да и от Марийки твоей неизвестно чего ждать.
- Не говори глупостей, - резко бросаю я. Вминаю папиросу прямо в "выбитый" глаз ангела и отпускаю. Окурок маленькой кометой летит вниз, и вслед за ним мчится "хвост" - искорки, постепенно гаснущие в сыром и зябком воздухе.
После долгих блужданий мы выходим в большой сводчатый зал, потолок его украшают орнамент и лепнина, а прогнившие доски пола усеяны битым стеклом и фарфором. На стенах - рамы с лохмотьями вырванных полотен. В зале множество дверей, ведущих в пустые комнаты с темными прямоугольными пятнами на полу. Наверное, здесь стояла мебель. Есть и полуразрушенная стойка, у которой рядами выстроились самые обыкновенные бутылки из-под водки, обросшие грязью и инеем. Крыс тут великое множество: они с писком разбегаются, попав в луч света. Зачарованные остатками былого великолепия, мы исследуем зал вдоль и поперек. Иринка находит покрытый желтым налетом стакан. Отвратительный на вид, но Иринке почему-то нравится. Тени прошлого, говорит она и пытается отмыть стакан в лужице, но воды там нет - одна ледяная корка, тогда Ирка вытирает стакан рукавом и кладет в карман.
- Интересно, что тут было? - Я разглядываю лепнину: обнаженные, несколько рыхлые на мой вкус девицы пьют вино из кубков. Над девицами порхают неизменные ангелы, вооруженные не мечами, а луками. В дальнем углу я натыкаюсь на деревянный ящик, укрытый куском брезента. Откидываю брезент: ящик пуст, на дне - стреляные гильзы. Ого, интере-есно…
- Эй, - Иринка машет рукой из-за стойки.
Она обнаружила замаскированный коробками и рухлядью вход в подвальную клетушку. Та впритык заставлена ящиками, вдоль правой стены укреплены широкие полки. Здесь ощущается неприятный кислый запах, у порога рассыпаны позеленевшие гильзы.
- Посвети-ка… - Любопытная девчонка шарится на полках, и оттуда вываливается серый цилиндрик.
Поднимаю его, верчу в руках.
- Что это?
- Кажется, динамитная шашка.
- Ох… Брось эту гадость!
Времена меняются, а, шахтер? На что ты намекал?
- Выбрось сейчас же!
Аккуратно кладу шашку на землю.
- Не бойся, не взорвется.
- Влад, пошли!
- Хорошо.
- Устала до безобразия, - внезапно признается Ира, повиснув у меня на руке. - Всю ночь идем. Уже, наверно, утро.
- Вряд ли.
- Ну и что? У меня ноги отваливаются.
- Тогда поспешим. Выход должен находиться очень близко. Чувствуешь, сквозняк?
Минуя опустошенные комнаты, идем к предполагаемому выходу. За очередным поворотом в лицо ударяет свет. Неяркий, но я, привыкший к сумраку, непроизвольно жмурюсь. Открываю глаза… и застываю истуканом. Иринка сдавленно кашляет, ныряя мне за спину; вцепившись в плечи, больно царапает ногтями. В падающем сверху круге света - оживший рисунок: черный безликий демон и Марийка. Они не держатся за руки и, кажется, вообще существуют в двух непересекающихся измерениях. Глядят на нас, но как бы сквозь. Помнится, когда я впервые ходил с родителями в музей, мне, глупому и маленькому, чудились пристальные взгляды статуй. Похожее чувство возникает и сейчас. Марийка мертвенно бледна, желание беседовать с ней мгновенно испаряется. Я мечтаю только об одном: быстрее покинуть зловещее подземелье, но демон и голубка загораживают путь. За ними спасение - дверь и смутно белеющая во тьме лестница.
- Хей… - шепчет Иринка. - Вы нас слышите? - произносит она громче. Призраки колеблются трепетными язычками пламени. Взгляд у Марийки отрешенный, глаза почти белые, прозрачные. Мне кажется, она шевелит пальцами - на самом деле это сквозняк.
- Это даже не призраки, - говорит на ухо Иринка. - А какие-то призраки призраков. Понимаешь?
- Мираж? - предполагаю я. - Как в пустыне.
- Холодновато тут для пустыни.
- Но пустынно. Ведь так, а?
- Пойдем. - Она нетерпеливо притоптывает. - Чего стоишь? Струсил?
- Уши надеру. Держись-ка за руку. - Веду Иринку в обход. Снова темно, под ходули лезет смерзшийся мусор, шуршит и трескается. Идем не спеша, осторожничаем и наталкиваемся на невидимую, будто сделанную из сгустившегося воздуха стену. Миновать ее нет никакой возможности.
- Что за чертовщина? - возмущается Иринка, ощупывая преграду. - Фу, мерзлятина!