В подземелье сделалось намного светлей, чем было раньше, рядом и в отдалении, едва касаясь плит, настеленных сплошь, прыгали мохнатые шары чуть больше футбольного мяча, они плавно вздымались и с треском испускали искры. Шары, кажется, были не совсем одинаковые по размерам, в основном ярко-желтые, попадались и рубиновые, еще реже попадались зеленые. Шары рассыпались, подобно ртути, слипались "в массу, пропадали из видимости, падали медленным дождем... Пляска эта являла собой волшебное зрелище, и Суходолов, когда явление прекратилось, обнаружил, что неопределенно долгое время пребывает с широко открытым ртом. "Распахнулся, как сельский дурачок!" - огорчился бухгалтер и заснул опять, сознавая с безысходностью и унынием, что по-прежнему голоден и что никто не собирается здесь его кормить.
"Ну, вот и все!" - Григорий Суходолов облегченно вздохнул и почесал затылок. - Кончилась моя каторга!"
В лицо набегал ветерок с таежными ароматами. Пахло прелым листом, хвоей, теплой глиной. "Наверху хорошая погода, - рассеянно подумал пленник. - Пихта сильный аромат дает". Знакомо всхлипывала вода, закачиваемая сквозь круглое отверстие в куполе пещеры, шуршал песок, стекающий откуда-то из черной высоты. "Почему же я решил, что они меня отпускают? Да, ветер! Раньше ведь я сидел вроде бы под колпаком". Для начала Гриша обстоятельно оделся, натянул сапоги (одежка - была абсолютно сухая, но мятая) и пошел искать живую душу. ^Сперва пусть пожрать дадут, голодно ить, спасу нет!"
Гриша сразу заметил, что крайняя дверь, в которую он стучал недавно (вчера, позавчера?) открыта и там, в помещении кто-то сидит. Впервые у Григория болезненно колыхнулось сердце. Чувства, переживаемые Суходоловым, вряд ли есть возможность передать словами. Поставьте себя на место нашего героя, и вы поймете, как эти сложно. Мы тоскуем до пришельцам, мы ждем их с надеждой, и вместе с тем при мысли о возможности такой встречи нас одолевает ни с чем не сравнимая печаль: наука говорила и теперь говорит, что шансов на такое свидание у нас ничтожно мало. Может быть, и когда-нибудь... Космос вечен, а жизнь человеческая - лишь мгновение, никак не отраженное на холодном лике Вечности. И цивилизация наша - тоже мгновение, а Земля, прекрасная Земля, наша, лишь песчинка в космическом океане. Мы дерзки в мыслях, но дано нам, увы, немного. Здесь и лежит неумолимая сущность бытия. Может быть, и когда-нибудь. Ждать, надеяться, работать, искать. Где-то, наверное, все-таки записано высшее предначертание человечества? Где и каким способом оно записано? Будем предполагать, что высшее предначертание наше состоит в том, чтобы выйти в космос и соединиться с братьями по разуму для свершения таких дел, о которых пока и предполагать невозможно. Кто знает, кто знает...
Такой точки зрения придерживался бухгалтер Гриша Суходолов, страстный любитель фантастической литературы, выдумщик и мечтатель. Это при его-то скучнейшей профессии? Возможно ли сочетать в себе столь противоположные качества? Оказывается, возможно. Во всяком случае, Гриша Суходолов их сочетал.
Глава третья
1
Сидор Иванович Ненашев появился в своем кабинете около одиннадцати часов утра и поманил пальцем за собой секретаршу Галю, веснушчатую и застенчивую. Секретарша Галя поняла: надвигаются важные события, потому что в новом костюме и модных туфлях она видела своего начальника единственный раз, когда он приехал на общее колхозное собрание выбираться в председатели, его сопровождали тогда секретарь райкома партии и еще кто-то из области. Гляделся начальник хорошо: был он приземист, широк в плечах, голова его, кипенно-седая, четко выделялась в темноватом углу за столом, большие и бархатисто-черные глаза смотрели ласково и рассеянно. "Почему, - не впервые подумала Галя, - мужику достались такие очи, вот мне бы их, я бы всех женихов в округе с ума свела!".
- Сегодня гостя жду, - сказал Сидор Иванович с хрипотцой. - Ты сообрази.
- По какой категории?
- Категория первая, девочка!
По заведенному порядку колхозные гости были разделены на три категории. В первую входили личные друзья Ненашева и очень важные чиновники, тоже знакомые. По первой категории полагался коньяк в кабинет и яблоки (по возможности - лимоны); домашний обед и баня в затишке на берегу ручья. Вторая категория имела обед в столовой на три блюда, плюс, само собой, водка и лишь в исключительных случаях - баня, иногда с пивом. Присутствие Ненашева было не обязательным, потому что по второй категории потчевали мастеровых людей со стороны - обычно монтажников и электриков, которые занимались установкой особо сложного оборудования - станков в мехмастерской или доильных агрегатов новейшей конструкции. В специалистах высокой руки колхоз нуждался и будет нуждаться, поэтому любое дело венчало вот такое праздничное застолье.
Для разбитных и наглых шабашников у Ненашева не было теплых слов, секретарша Галя выносила старшему в сумке или бумажном пакете поллитровки (их количество оговаривалось заранее) и наказывала от лица председателя, чтобы выпивать и закусывать граждане шабашники убирались куда-нибудь подальше и не мозолили глаза трудовому населению и детям, которым совсем ни к чему слушать всякие там непотребные слова и выражения.
Такой вот был порядок, выработанный и отточенный практикой колхоза "Промысловик" в тонкой области представительства и внешних связей. Стоит отметить, что расходы на это самое представительство и внешние связи нес лично Сидор Иванович и выкладывал из собственного кармана немалые суммы, чем смущал и озадачивал членов правления. Когда же Ненашева убеждали, что пора выделить из колхозных оборотов специальный фонд для трат деликатного свойства, поскольку выкладывать рубли из личных сбережений, во-первых, накладно, во-вторых, и несправедливо, председатель отвечал: "Зато совесть моя спокойна, и давайте об этом больше не будем рассуждать".
Давайте и мы не станем об этом больше рассуждать. Итак, . Сидор Иванович приказал секретарше Гале:
- Категория - первая!
- А баню топить когда?
- Насчет бани отдельно скажем. Действуй. Галя начала действовать, Сидор же Иванович углубился в нелегкие и непростые размышления о том, как общаются с пришельцами? Вежливо и предупредительно с ними общаются. А еще? В нашей фантастике, советской, пришельцы добрые и мудрые, а в переводной и зарубежной - всякие, в основном же - коварные, и прилетают они к нам с конечной целью оккупировать Землю, подмять под себя или вовсе уничтожить людской род. Зарубежная фантастика (Ненашев кое-что читал) предписывает держать с инопланетянами ухо востро. "Лезет в башку какая-то чертовщина! - думал с досадой председатель. - Если бы захотели нас подмять, они бы не дрыхли под горой, понимаешь, шевелились бы!" Ненашев решил, что действовать придется по обстоятельствам, а пока подался на крыльцо развеяться.
Солнце поднялось в тот день умытое, ядреное и круглое. Горы были точно облиты фиолетовыми чернилами, над круглыми их вершинами завивался туман, воздух был напоен теплой сыростью, в тени крыльца ходила пестрая курица, она поднимала ноги попеременке и замороченно останавливалась: улицу пересекала сугорбая старуха, она держала у живота цинковый таз с прополосканным бельем, в луже поодаль лежала свинья, лежала на боку, распластанная, с закрытыми глазами и с выражением блаженства высшего порядка, нам недоступного. Крыши домов, загороженные тополями в молодой ярой зелени, просыхали пятнами, отдавал серебром штакетник, кое-где еще блестела роса, над тайгой зыбко и коротко вспыхнула радуга. Ненашев потоптался на крыльце, оглядел из-под руки окрестности и неожиданно для себя засмеялся, он теперь окончательно пришел к мысли, что никаких пришельцев нет и не будет во веки и что пора заняться серьезными делами.
2
- Снисхождения вам не будет! - отрезал председатель. - Никакого, чтоб вы знали.
- Не по-соседски так-то, Сидор Иванович!
- Мне с вами детей не крестить.
- Не плюй в колодец, и так далее...
- Знаю я эти байки, все простить могу, а жестокости - никогда! Лошадь, она, Витя, намного лучше тебя, ты над этим никогда не задумывался?
Витя Ковшов, буровой мастер из геологической партии, попробовал задуматься и наморщил даже лоб, но лицо его, большое и румяное, лицо здоровяка, осталось улыбчивым и глуповатым. Витя сидел сбоку председательского стола в позе вольной, он не снял даже кепку, белую, пушистую и замазанную глиной. Витя носил все дорогое: джинсы - американские чуть ли не за триста целковых, стеганую курточку финскую, ботинки на высоченной рифленой подошве - немецкие. Редкие эти вещи на нем с быстротой необыкновенной приобретали вид самый затрапезный: джинсы были в масляных пятнах, курточка порвана на груди и не застегивалась, ботинки не мылись и не чистились с того самого дня, когда обрели хозяина, свитер-водолазка тоже был захватан и в дырах. Когда старшие товарищи говорили бравому мастеру про то, что на работу можно ходить в чем-нибудь и попроще, что одежду надобно беречь, он махал рукой:
- Тряпки - не самое главное.
Хотя самого главного у Вити не было, кажется, вообще, он частенько работал под дурачка, был нагловат, размашист и глуповат, но и непрост.
- Ты головной убор сними, Витя. Этому в первом классе учат: зашел в дом - сними шапку.
Витя, посопевши, стянул кепку, шевелюру кое-как пригнул пятерней.
Сидор Иванович видел, что в кабинет зашел. Гриша Суходолов и сел на стул у двери.
- Слово мое твердое, Виктор. Я не отступлю. Акт составлен, и дело будет передано, как положено, в народный суд. У меня все. Ступай себе с богом, видишь, люди у меня.
- Гришка-то? Он свой парень, - Витя показал кепкой, зажатой в руке, на бухгалтера, и в этот момент, заметил председатель, глаза бурового мастера начали сперва круглеть, потом они даже вроде бы побелели и рука, протянутая в сторону Суходолова, замерла. Витя испытал нечто вроде короткого обморока, руку он с трудом согнул, опустил плетью, охнул, рыхло поднялся со стула и опрометью рванул из кабинета, пробухал тяжелыми ботинками в приемной, пробухал по крыльцу и ударился шибким бегом вдоль улицы, сноровисто перепрыгнул через свинью, которая все нежилась, и пропал из вида. Свинья всколыхнулась, будто волна, и тоже побежала, всплескивая ушами. У Ненашева было настроение посмеяться,. но он почувствовал, что не может повернуть голову, что затылок его омертвел и по спине ползут мурашки. Бухгалтер Суходолов привстал, робко улыбнулся и кивнул, приветствуя кого-то. Председатель Ненашев вдруг испытал непоборимое желание говорить. Говорил он для кого-то, но смотрел исключительно на Суходолова, который двигался мелким шагом вдоль ряда стульев в глубину кабинета.
- Видишь ли, Гриша., Я уже вскользь упоминал о том, что все могу простить, почти все, но жестокость - никогда. Они что делают, геологи, они лошадей наших, во-первых, запрягают без спросу, во-вторых, катаются верхами на них. Трех уже, считай, загнали. Напьются и давай, значит, кататься. Откудова такая мода у молодежи завелась - лошадей мучить, - убей, не пойму. Вот я участкового нашего и подключил, тот и поймал их на" месте преступления. Акт составлен, с понятыми, конечно. Пусть за лошадей деньги платят и позору пусть нахлебаются полной ложкой. Да!
Гриша все двигался сбивчивым шагом вдоль стульев, выстроенных шеренгой у стены, рот его был слегка приоткрыт, и руки он прижимал возле сердца с выражением, слегка испуганным, но больше, пожалуй, удивленным.
- А то, понимаешь, совсем распоясались! - последние слова Ненашев произнес тоном чуть ли не радостным, потому что по его закаменелой шее и вверх по затылку пошли теплые токи, в ушах нежно зазвенело, стало слышно, как в приемной у Гали играет радио. Ненашев уже знал: слева, в самом углу кабинета, кто-то сидит и что надо в ту сторону повернуть голову, он ее повернул - с затаенным дыханием. В углу действительно сидел товарищ в серой спортивной курточке и серых же штанах, чуть заметно блестевших. Было такое впечатление, будто костюм незнакомца слегка занялся инеем.
- Вы ко мне? - привычно осведомился председатель и закашлялся, озадаченный: чуть ли не все лицо гостя, мертвенно бледное, закрывали черные очки, которые пугали: за ними, казалось, была пустота - холодная и злая. На голове неизвестного - Ненашев как-то еще не верил, что это и есть пришелец - была шапочка, тоже черная. "В Индонезии президенты такие носят, - подумал Сидор Иванович. - По телевизору показывали".
- По какому вопросу, извините? Я как-то не видел, когда вы вошли, с Витькой тут схлестнулся, понимаешь. Непутевый парень, Витька-то.
Гриша Суходолов наконец обрел дар речи, он присел на стул и сказал с веселостью:
- Так это ж с Монашки представитель!
- С какой еще Монашки?
- Так с горы ж!
- Аа-а... Здравствуйте тогда! Добро, значит, пожаловать.
- Здравствуйте, - каким-то машинным голосом ответил незнакомец и не пошевелился, в очках его, больших, как фары, отражались окна, улица и редкие прохожие на ней: там опять шла старуха с тазом, в тазу было прополосканное белье. "Неразговорчивый! - отметил про себя председатель. - И важности полон".
- Требуется время для адаптации, - добавил спустя некоторое время высокомерный инопланетянин.
- Понятно! - с оживлением ответил Сидор Иванович и увидел на очках пришельца следующее: вдоль улицы на телеге везли гроб.
- Я забыл тебе сказать, Григорий, у нас ведь беда:
Никита Лямкин приказал долго жить!
- Чего это он!?
- Вы пока адаптируйтесь, товарищ, а мы тут про свое потолкуем. - Ненашев вежливо кивнул инопланетянину (извините, мол, но тема неотложная!) и поворотил лицо к бухгалтеру. - Жил никчемно и помер смешно. В бане они мылись с Витькой Ковшовым, с буровым мастером. Последнее время задружили что-то. Да. Сидел будто это Никита Лямкин на полке и говорит будто Витьке-то: "Хошь, помру сейчас?" Тот в ответ: "Ну, и помри - для разнообразия". Лямкин ведро воды на себя будто вылил и покатился вниз, уже бездыханный. Витька почти голяком (ошалел парень!) ударился по селу людей кричать, фельдшер Сарафанов подоспел, пульс пощупал - действительно, окачурился. Жена Варя (хорошая женщина, и что она в нем нашла, в Никите-то;) - в слезы, уколами только и держится. Жалко ее - работящая, добрая, понимаешь, а вот дураку досталась. Так ведь всегда бывает, - Ненашев с печалью покачал головой и уставил палец в окошко: - Вон хоронят. Передавали Варину просьбу: пусть, мол, председатель придет, речь скажет у могилы. Уважить бы человека не мешало, так что я скажу? Нет у меня про Никиту Лямкина хороших слов!
- Сердечный приступ, наверно? - сказал бухгалтер Гриша Суходолов. - В бане нельзя водку пить, я где-то читал. - У Суходолова тоже не нашлось сочувствия к судьбе забубенного Никиты.
- Не пили вроде, не успели еще.
- Тогда совсем не понятно.
Пока бухгалтер с председателем обсуждали новость, пришелец встал, подошел вкрадчивым шагом к окну и снял свою круглую камилавку, какие носят в Индонезии президенты. Под чудным головным убором скрывалась белая коробка, похожая на шкатулку, и внутри той шкатулки что-то мельтешило - и поблескивало. "Компьютер там у него, наверно?" - подумал без удивления Ненашев и окинул взглядом похоронную процессию. Телега, на которой возвышался гроб, была накрыта большим ковром в желтых цветах. Ненашев вспомнил, что год назад он достал десять талонов на эти самые ковры и один талон на правлении решено было выделить Варваре Бровкиной, одной из лучших доярок колхоза и сожительнице покойного. Председатель раздосадовался про себя, что тут вот человека хоронят, неважно какого, а он про талоны вспомнил. "Совсем зачерствел я на этой проклятой работе!" Если честно, то председатель все-таки пожалел прекрасный ковер, края которого теперь терлись о грязные колеса, и - отвернулся от окна. Из коробки пришельца, пристроенной каким-то хитрым способом над самой макушкой, безволосой, кстати, прыснул синий огонь, и на лице Гриши Суходолова сразу написалось изумление. По первости ничего особенного не замечалось, из гроба торчала борода Никиты, широкая и натеребренная ветром, видны были еще брови, черные и сердито насупленные, угадывалось и бледное лицо. Все было, словом, как и мгновение назад. Но вот борода вроде бы вытянулась, показалось из-за кромки гроба ухо, потом Никита сел и легко выпрыгнул на поляну. Лошадь, что везла гроб (на второй телеге была красная крышка), сперва запряла ушами, потом ударила махом, ковер пополз косо и свалился наземь. В следующее мгновение Никита Лямкин уже вырывал у музыкантов барабан (покойного сопровождал духовой клубный оркестр), чтобы, видимо, врезать зорьку в честь своего воскрешения, а народ, проявивший сочувствие вдове; рассыпался окрест с рекордсменской скоростью.
Дед Прокудан, сторож свинофермы, колченогий и немощный в повседневности, бросил батог, перепрыгнул через калитку и распластался в кустах малины; завскладом Теркин, толстый человек в кожаной кепке, прободал штакетник и залег на старой клумбе. Оркестранты разбросали инструмент, трубы искрились на солнце, словно горели. Бывшая вдова Варя, вся в черном, сидела у дороги на камне, подпираемая младшими сестрами, и плакала в платочек скорее уже по обязанности, да наблюдала сквозь слезы, как ловко и настойчиво покойный ее - сожитель стягивает барабан с Васьки Кулемина, незлобливого парня при кошачьих усах. Та лошадь, что везла гроб, остановилась вдалеке и дремала уже, низко опустив голову. Часть публики, принимавшей участие в похоронах, нашла пристанище на широком крыльце конторы и следила оттудова, как Никита Лямкин овладевал барабаном, а когда он им овладел, ударил палкой по туго натянутой коже, звук родился угрюмый и густой. Никита свирепо уставил бороду за черту горизонта и хриплым голосом начал сзывать сельчан на собственные поминки. Бывшая вдова Варя вздрогнула, освободилась от младших сестер, висевших на ней, наскоро прибрала себя и побежала домой стряпать пироги с картошкой. Добрые люди, озираясь с опаской (как бы Никита опять не помер!), подобрали ковер, замазанный глиной, и потащили его к Бровкиной в дом. Три мужика стояли над гробом и чесали затылки - гадали, куда девать ненужную теперь вещь. Никита колотил по барабану в конце улицы.
Надобно отметить что воскрешение Никиты Лямкина не сотрясло село Покровское и не было отнесено к случаям особо таинственного свойства; Лямкин был гуляка и проказник, да и приятель его Витька Ковшов не имел репутации солидного человека, хоть и носил в кармане корочки о высшем образовании. Такие корочки теперь заиметь можно и не напрягаясь. Удивляло, правда, одно: как это Никита, мужичок весьма порывистый, пролежал, не сморгнувши даже ни разу, почти сутки и ради того лишь, чтобы погулять на собственных поминках. Вытерпеть такое дано не всякому. Одно слово, артист!