* * *
Графиня Ливен тоже видела своего любовника в партере и, прикрыв рот веером, наблюдала за его странным разговором с какой-то парвеню. Потом Кройстдорф вернулся в ложу, сел и уставился на сцену. Юлия наблюдала за ним в глубоком удивлении, но ничего не говорила. Было бы большим преувеличением сказать, что она ревнует. Но и отдавать добычу графиня не собиралась.
Ей захотелось немедленно, в корне пресечь поползновения непрошеной соперницы. Поэтому Юлия встала посреди действия и удалилась в дамскую комнату. Как говорят, попудрить носик. Но до туалетной не дошла, спустилась на первый ярус и, кликнув робота-охранника, велела ему незаметно позвать зрительницу со 2-го ряда, кресло 12. Номера Ливен заметила еще из ложи.
Елена появилась весьма удивленная.
– Нам лучше беседовать там, – Юлия величественным жестом показала на приоткрытую дверь туалетной. – Впрочем, может быть, предпочитаете курительную? Я слышала, люди вашего класса все еще пристрастны к сигаретам.
Елена не переносила запаха табака, и ее покоробил тон графини.
– Где будет угодно, – отозвалась она. – Свидетелей нет ни там, ни там.
Свидетели были, правда, негласные. В меховом боа Ливен вместе с остальными колыхался один волос, не имевший никакого отношения к шкуре шиншиллы. Начиненный электроникой, он был тоньше иглы и гнулся, как ворсинка из щетки для усов. Благодаря этой разработке Кройстдорф мог слышать Юлию хоть на краю света. А если надо, то и видеть, правда со странноватого ракурса.
Карл Вильгельмович установил слежку в целях безопасности, а вовсе не для того, чтобы узнать, есть ли у любовницы кто-то еще. И так ясно, что нет. Он – слишком крупная птица, чтобы им рисковать. Графиня согласилась на "защиту" и теперь вовсе не забыла о ней. Напротив, она хотела, чтобы покровитель слышал разговор и наперед остерегся оскорблять ее.
– Вижу, вы уже нацелились на добычу, – сказала Юлия, чуть только дверь за спиной соперницы закрылась.
Елена выжидающе молчала.
– Я прекрасно поняла, чего вы добиваетесь, – продолжала графиня. – Не слишком ли высоко для вас?
Кройстдорф начал слушать любовницу далеко не сразу. Даже в темноте он глядел на далекое кресло. Ему чудилось, как молодая дама вскрывает его подарок. Как восхищена и потрясена. Только бы на пол не уронила! Тут Алекс заметил, что кресло Ливен пусто. А потом запикал проводок… Юлия могла бы кричать, если бы не настолько презирала соперницу.
– Думаете, что, присвоив его, получите все, что прилагается? Он погуляет и вернется куда положено. – Графиня хлопнула по ноге, словно подзывая собаку.
Видимо, этот жест и взбесил Елену. В ухе у Кройстдорфа послышался щелчок, точно кто-то ударил ладонью о ладонь: Коренева отвесила графине пощечину.
– Он заслуживает большего, – только и сказала она.
Могла ли Юлия перенести подобное? Топот и возня. Разнимать их, что ли? Кройстдорф встал и поспешно вышел из ложи. Не посылать же адъютантов в туалетную! Но и самому как зайти?
Слава богу, Ливен выскочила из дверей, ее волосы стояли дыбом.
– Ты пожалеешь! – выкрикнула она и ринулась прочь.
Следом шеф безопасности увидел Елену. На плече у нее сидел шарек. Бред какой-то! Прекрасная дама выглядела растерянной и сжимала кулак. Что на самом деле произошло, Карл Вильгельмович так никогда и не узнал. Но был уверен, что виноват Герундий.
* * *
Кройстдорф завел марсианского шарька уже после ухода старшей дочери – с тоски.
Обычный среднеполосный хорь, ассимилированный возле колонии Тихой, в тамошних лесах мутировал. Его шкурка потеряла полоски и приобрела пятнышки, как у сойки. Правда, хорьки не перестали лазать в курятники, но стали гораздо хитрее. А самое удивительное, их самки взялись откладывать яйца. Простодушные колонисты говорили, что господь покарал зверьков за преследование куриц.
Их сделалось модно держать дома, особенно в богатых апартаментах. Они были преданнее собак, но обожали рыскать по квартире и таскать в норку, где-нибудь под кроватью, мелкие предметы: мотки шерсти, перышки, войлочные стельки, лоскутки, пуговицы, браслеты хозяек, хрустящие пакетики. Из всего этого свивалось уютное гнездышко, где шарьки проводили большую часть дня и страшно негодовали, когда во время уборки их беспокоили пылесосом или тряпкой.
Ночью они неутомимо сновали по комнатам, вытаскивая ленты из мотков и обкусывая стразы с меховых тапочек. Если им удавалось найти нечто круглое – небольшой мяч, клубок для вязания, шарики-релакс, слабо позвякивающие изнутри, даже детские глобусы с подсветкой – они закатывали находку в норку, видимо, полагая, будто это диковинное яйцо, и сворачивались вокруг. С этого момента шарьки чувствовали себя счастливыми, переставали воровать мелочь и выползали из-под дивана только для того, чтобы им почесали за ушком или дали блюдце молока.
Именно этой склонностью и пользовались браконьеры. Они ловили зверьков, разбрасывая по лесу цветные пластиковые шарики. Хорьки обхватывали их лапами и хвостом, впадали в нирвану и отказывались двигаться. Их просто собирали в корзины, как грибы, и отвозили на базу, где сажали в клетки и продавали на шкурки – пятнистый мех весьма ценился. Одно время перебили почти всю популяцию, пока зверьков не занесли в Красную книгу.
Полтора года назад жандармы захватили одну из баз по торговле шарьками и ради смеха послали шефу самого смышленого. Никому и в голову не приходило, что тот оставит хорька. Ну бабе какой-нибудь подарит! Алекс и пытался. Но Юлия как-то особенно не подружилась со зверем. Орала, что тот ворует у нее драгоценности. Пришлось забрать. К нему в руки шарек пошел сразу. Животный магнетизм – женщины и братья наши меньшие очень ценят.
Карл Вильгельмович назвал зверька Герундием и поселил под ванной. Там шарьку показалось влажновато, и он перешел под буфет, время от времени воруя то пастилу, то печеньки из вазочки на столе. Младшие девчонки – Аська и Маруся – его обожали, даже позволяли спать у себя в ногах. Но тот всему на свете предпочитал буфет. "Поближе к кухне, подальше от начальства", – хмыкал Карл Вильгельмович. Его самого Герундий признал хозяином, позволял даже возить себя за хвост. Но Алекс не злоупотреблял.
У Герундия была еще одна склонность, которая и сыграла роковую роль. Шарек обожал лежать на теплом моторе антиграва. Сегодня пришлось кататься дважды. На Старую площадь, в правительство – телепортироваться туда запрещалось. Второй раз в театр. Герундий залез под капот, а выбраться не успел. Верткий и в нужный момент даже плоский, он просто проскользнул в салон и спрятался под креслом. Запах духов Юлии раздражал его чувствительный нос, и он чуть было не вцепился в стройную, обтянутую чулком щиколотку графини.
В театре Герундий побежал гулять по этажам. Обнюхал все углы. Курительная ему не понравилась. Раздевалка – пленила. Там имелось множество потрясающих мелких вещей: шарфы, перчатки, пуговицы, которые можно скусывать с пальто, и венец человеческого гения – мужская шапка-ушанка. Кройстдорф не знал, что его старый "пыжик" давно жил под комодом. Трудно вообразить более уютное гнездышко!
Услышав раздраженный, неприятно знакомый голос и торопливые шаги, зверек спрятался под кушетку с красной обивкой. Мимо прошла Юлия, стуча высоченными каблуками. Герундий уткнул мордочку в пол и накрыл ее лапками.
Следом едва поспевала гневная Елена. Ее хорек не знал, но нос зверька уловил запах хозяина, шедший от коробочки в кармане молодой дамы. И еще один – соленых орешков – из другого кармана.
Запахи повели его вслед за женщинами. Дамская комната пугала: за закрытыми дверцами то и дело шумели водопады растворителей – Герундий опасался унитазов. Кроме того, по кафельному полу скользили коготки. Очень неприятное, суетное место!
Юлия и незнакомая женщина, благоухавшая хозяином, сначала кричали друг на друга. А потом последняя отвесила сопернице пощечину. Та словно оглохла на несколько секунд, помотала головой и бросилась на врага. Вцепилась и начала трясти, как будто хотела добыть орешки.
Герундий решил, что орешки его, и прыгнул ненавистной Юлии на голову, засучил ногами по великолепной прическе, превращая ее в воронье гнездо. Если бы из кармана Елены не выпала коробочка с подарком, не лопнула лента, не покатилось по полу кольцо… он бы вообще не слез. Но блестяшка!
Когда Юлия фурией вылетела в фойе, Герундий, зачарованный перстнем, вцепился в него обеими передними лапками. Елена подошла к зверьку и присела на корточки.
– Отдай пожалуйста, – сказала она так серьезно, словно Герундий мог ее понять. – Ведь это мне подарили.
Коренева протянула ладонь. Зверек обнюхал ее пальцы, они пахли солеными орешками, которыми по приходе на место угостила подругу Галя. Та взяла немного, а остальной пакетик машинально сунула в карман. Герундий склонил голову набок, точно задумался. Ему вообразилось, что орешки дают за блестяшку. Хорошая сделка! Поэтому он дружелюбно положил перстень на ладонь Елены и был сразу вознагражден заветным пакетиком арахиса. А поскольку кто кормит, того и любят, шарек немедленно возлюбил Елену всем сердцем. Залез к ней на плечо и даже не думал трогать прическу.
Так они и вышли навстречу Кройстдорфу, оба в победном настроении.
– Я не могу принять. – Елена разжала кулак с перстнем.
– Уже приняла.
Молодая женщина смутилась. Только теперь до нее дошла вся глубина катастрофы. Чтобы остаться с ним, придется поссориться с половиной знакомых. В ее лесу жандармы не водятся! Ну был бы он хоть капитан межпланетного крейсера. Елена бы еще объяснила своему кругу: "Ладно, братцы, сапог. Купилась на блеск орденов. Красивое, сильное животное!" Но тут интеллект, повернутый против таких, как она.
– Ты наконец поняла? – мягко спросил Алекс.
* * *
Утром 14-го император заметно нервничал. Он принял решение сегодня демонстративно пройти через телепорт. С обоих концов агрегата собралась пресса. Новости по всем каналам намеревались показать прыжок первого лица в неизвестность.
Был выбран самый надежный, тысячу раз хоженый маршрут. Из Большого Кремлевского дворца в Москве в Летний сад Санкт-Петербурга. Охрана уже раз двадцать сиганула туда-обратно. Макса облачили в белую рубашку, накрахмаленную до хруста, надели мундир и голубую ленту, точно он собирался не гулять, а встречать послов.
Пришла императрица в платье большого туалета.
– Я с тобой.
– Ни-ни, – запретил муж и повел шеей. – Если что, тебе быть регентом до совершеннолетия Саши.
У старого портала на первом этаже собрались все, кто готовил трансфер. Техническая поддержка, инженеры. Варька с мытыми ушами. Вдали от нее, у самого жерла, папаня при звездах.
Надо же было, чтобы в самый неподходящий момент, когда следует собрать нервы в кулак и ждать неизбежного, императора продолжали рвать на части с документами и решениями. Явился статс-секретарь Модест Терентьевич Корф и, одернув для важности длинный редингот, начал навязшие в зубах рассуждения. Де, парламент высказался против "чубак", а жители империи – за. Законодательный кризис…
А то царь не знает! Максу 35 лет, десять из которых он "за Расею ответчик", сильно и державно тащит телегу по ухабам. Все юридические западни знакомы. И если граждане выразили волю, то проще поменять законодательство, чем разубедить их. Упрямый народ. Точь-в-точь как он сам.
– Сир, всеобщее голосование по данному вопросу едва ли законно. Парламент одобрил пробныеопросы. Пробными, согласно букве закона, они и остаются.
– Есть еще мое слово, – возразил Макс.
Корф покачал головой, всем видом показывая, что случай для вмешательства неудачен.
– Не понимаю самой сути вашего беспокойства. – Император нахмурился. – Законы надо готовить, вопросы формулировать, голоса считать, результаты облекать в юридические термины, согласовывать с имеющимися нормами. Останутся палаты, комитеты, совещательные органы.
– Совещательные, – с укором подчеркнул статс-секретарь.
– При всенародном волеизъявлении я и сам могу принять указ, – заявил Максим Максимович.
– Вряд ли вас поймут, – протянул Корф. – Ведь вы царствуете не только с одобрения своего народа, но и с согласия наиболее могущественных кабинетов.
Это была уже угроза, но император предпочел все обратить в шутку.
– Когда с нами бог, кто против Великого Новгорода?
Статс-секретарь только покачал головой: смеяться изволите, ну-ну.
В дверь кабинета постучали: ждут.
По пути следования до телепорта Макс не мог избавиться от неприятного чувства: а стоит ли начинать, если столько высокопоставленных лиц недовольны? И они ли одни?
Вчера из Института мозга РАН явился директор, доктор Зяблик. Другого бы промурыжили под дверью, а этому, нате, на ладони – аудиенцию. Пред светлые Государевы очи. Надо разобраться с канцелярией, кто и зачем его пустил? Откуда вдруг такое либеральное отношение к одному просителю, в то время как с остальными – тявканье? "Невидимая субординация"?
"Во первых строках" Зяблик живописал пользу вскрытия и хранения у него в ведомстве мозгов гениальных людей. "Извилины считают", – подумал Макс. Оказалось, что многие сознательные граждане завещают свои "умы" науке. Среди них Бородин, Чебышев, Бехтерев, Горький, Маяковский, Эйзенштейн, Ковалевская, Салтыков-Щедрин, Брюсов. Все руководители советской эпохи: Ленин, Сталин, Калинин.
– Жаль, что ваши предки не пожелали…
– Мы не язычники, – отрезал Макс.
– Но ведь это невежество – отдавать свои нервные клетки червям, когда их жаждут изучать, – всплеснул руками Зяблик. – Надеюсь, Ваше Величество…
– Не надейтесь. А у вас там привидения не бродят?
Директор института удивленно уставился на царя.
– Какие привидения?
– Ну те, что отдали свои мозги науке, а потом спохватились.
– Когда потом? – продолжал недоумевать Зяблик. – Вы имеете в виду после жизни?
– После этой жизни, – вздохнул император.
Врач посмотрел на него с жалостью.
– Ближе к цели вашего визита, – попросил Макс.
Зяблик заторопился. Ему просто необходим мозг "чубаки", а Генеральный прокурор требует письменного разрешения верховной власти. Но наука не стоит на месте! Нужно сравнить с человеческим и сделать выводы…
– Разве в лагерях возле Томска нет умерших "большеногих"?
И тут Зяблик удивил царя до невозможности. Прямо-таки потряс.
– Мертвые мозги нам доставляют в требуемом количестве. Но этого недостаточно. Нужно рассмотреть функционирование живого. Кроветоки, капилляры, давление. Словом, все, что можно узнать, только вскрыв черепные коробки взрослых здоровых особей. Желательно обоих полов и их потомства. Требуется проследить возрастные изменения…
– Вы что, фашисты? – искренне возмутился Максим Максимович. – Никаких живых "чубак". Думаете, я подпишу подобное прошение?
– Ради науки, – в свою очередь, не понял директор. Он говорил тоном, каким обычно капризного ребенка заставляют проглотить еще одну ложку каши: за маму, за папу. Но император крутил головой и явно отказывался.
– Да меня после этого собственные подданные на осине вздернут, – громыхнул он. – И будут правы.
Зяблик прищурился.
– Очень прискорбно, что Ваше Величество так плотно объединяет себя с варварской, дикой, темной массой, которую следует вести, направлять и просвещать.
– Никакая она не темная! – вспылил Государь. – Три поколения с высшим образованием.
– Три поколения невежественной религиозной пропаганды со школы, – парировал Зяблик. – Три поколения нравственного отказа от эволюции. Наука в тупике.
– Я бы не сказал. – Макс постучал пальцем по небольшому, с ладонь, устройству персонального телепорта, лежавшему у него на столе. Новая разработка. Возможность переброски в любое место без принимающего устройства, только по координатам. Жаль, что пока можно только одного-двух человек. А вот грузовые потоки, людей, транспорт… Но дело времени.
– Это не наука, а технология, – отрезал Зяблик. – Наука же давно топчется на месте. Ни имплантов в мозг, ни клонирования, ни создания гибридных андроидов. Все это вы запрещаете. Распахните дверь. Россия могла бы сделать шаг вперед, глубокий прорыв, и мы оказались бы первыми.
– Уголовщина какая-то, – покачал головой император. – Мы уже были первыми в аду. Снова не тянет. Возвращайтесь на работу и готовьтесь к проверке. Мне абсолютно непонятно, чем занимается ваш институт.
* * *
Когда переходы только начинались, буддисты советовали вступать в телепорт только в благом расположении духа. Тогда на выходе получится счастливый человек. Многие сумасшедшие нарочно прыгали туда-сюда, чтобы обрести прижизненную нирвану.
Все-таки не стоит идти под арку с мрачной рожей и тяжелым сердцем. Макс приблизился к порталу, под ботинками дрогнули стальные пластины пандуса. Пупырчатое железо издало дребезжащий звук. Завибрировало зеркальное свечение. Царь дочитал "Отче наш" и шагнул в полынью.
Почему-то ему казалось, что он проведет в червоточине изрядное время – память битой собаки. Но в реальности Максим Максимович вышел прямо за решеткой Летнего сада. Белые скульптуры были заколочены досками. Дорожки мокры. Снега и в помине нет. Северная столица. Без рюмки коньяка на маршруте – смерть. У Макса была фляжка за голенищем. Он вытащил, глотнул – прямо перед камерами. Вышло отлично, как будто он выдохнул в рукав после пережитого волнения. Через несколько секунд ролик ушел в сеть. Миллионы людей увидели императора, возобновившего привычное транспортное сообщение всех со всеми. В старину, когда на Неве вскрывался лед, Государь должен был отведать первую кружку из реки, чтобы петербуржцы могли пить. Теперь Макс делал примерно то же.
За кованной чугунной преградой собралось человек пятьдесят с плакатами: "Руки прочь от народных избранников", "Вся власть Думе", "Да здравствует парламентаризм!" Их держали бабушки в вязаных беретах и девушки в роговых очках. Была и более брутальная публика, выкрикивавшая в адрес царя: "Калигула!", "Тиран!", "Узурпатор!"
Макс отвернулся. Его маршрут пролегал от домика Петра до Михайловского замка. Два жилища, разделенные полосой голых деревьев, мокрыми аллеями, чвакающими дорожками гравия. Император больше любил одинокие прогулки по нижней аллее Петергофа среди старых лип, под звук ударяющихся о камень волн. Но что поделаешь, сюда так сюда.
Вернувшись к решетке, Максим Максимович снова хлебнул из фляжки и храбро шагнул под арку. Сопровождаемый уже меньшим количеством камер, он очутился дома. Жена немедленно вскочила со стула и бросилась к нему, как будто он вернулся из кругосветного путешествия. Снова съемка, снова софиты. Она чудесно изобразила волнение и счастье от встречи. А на ухо благоверному прошептала:
– Что ты делаешь? Тебе нельзя пить. Прадедушка – алкоголик!
Подумаешь, у него как у всей страны. За три поколения можно подняться до небывалых высот. За три – деградировать. Сколько раз мы поднимались? Столько же, сколько падали.
– А это откуда? – Татьяна Федоровна вытащила из рукава мужа длинный шип.
– Э-э, постойте, мадам! – Карл Вильгельмович успел перехватить платком шип из ее пальцев. К нему подоспел адъютант с аккуратным пластиковым пакетиком, куда странный предмет и был опущен. – Думаю, когда мы его изучим, то найдем поломанную электронику. Даже дико вообразить плевательную трубку в нашем климате. Покушавшийся легко мог скрыться в толпе с плакатами.