- Вот только сейчас когда вы задали мне вопрос, я, кажется, начинаю понимать, кто такой Агасфер. И начинаю понимать благодаря ему, потому что именно он научил меня, как надо мыслить: первым делом надо правильно сформулировать вопрос, а уж после этого искать ответ. В каком-то смысле, если использовать метафору, которую многие мыслители ошибочно принимали за философскую концепцию, Агасфер - это своего рода anima mundi, мировая душа, но все и гораздо проще, и гораздо глубже. Потому что на самом деле Агасфер может быть любым из нас. Это могу быть я, может быть кто-то из моих коллег, можете быть вы или ваш дядя, полковник Петрою, который покончил с собой в Галаце, причем так искусно, что никто не заподозрил в несчастном случае самоубийство.
Альбини дернулся в изумлении и наморщил лоб.
- Прошу прощенья, что позволил себе коснуться фамильной тайны, - продолжал Оробете, - которая вообще-то известна только вам, и то с тех пор, как вы несколько лет назад прочли корреспонденцию вашего дядюшки. - Он смолк во внезапном изнеможении и потер ладонями щеки. - Как видите, я включился в физиологический цикл. Чувствую, что совсем зарос и чертовски устал. Если позволите, я пойду. Не столько хочется есть, сколько спать.
Альбини поднялся с кресла.
- Все готово, - сказал он. - Мы знаем, что больше трех дней никто не выдерживает. Нас ждет машина, - добавил он, снова переглянувшись с деканом. - Эту ночь ты проведешь в санатории.
VI
Проснувшись, он увидел на стене напротив, почти под потолком, узкое и длинное, чуть ли не двухметровое окно. Тут же в коридоре раздался знакомый голос, и он повернул голову к двери. Дверь была приоткрыта.
- Господин доктор, это просто трагедия, - захлебывался от волнения Доробанцу. - Неужели он потерял рассудок? Трагедия масштабов Михаила Эминеску! Оробете - математический гений, каких еще не рождал румынский народ! Это не только мое мнение, это мнение всех наших крупнейших математиков. Он опроверг теорему Гёделя!
Оробете томно улыбнулся, не спуская глаз с двери.
- Случай достаточно трудный, - услышал он голос доктора Влэдуца. - Мы еще не установили, что, по сути дела, с ним такое. Я прослушал - вместе с шефом и коллегами, - три раза прослушал магнитофонные ленты, которые предоставили в наше распоряжение, и, признаюсь, мало что понял… Я не говорю о математических формулах и выкладках, это вне пределов нашей компетенции. Я имею в виду все, что он нес после первых инъекций. Вначале я диагностировал это как классический случай шизофрении, что и доложил товарищу инспектору. Но сейчас я уже не так в том уверен… И, знаете ли, мы совершили ошибку, что не позвали вас раньше. Пациент неоднократно произносил ваше имя - во-первых, в связи то ли с дипломом, то ли с диссертацией, а во-вторых, всегда рядом с Гёделем. "Ну, убедились теперь, товарищ Доробанцу?" - а сам улыбается во весь рот, чуть ли не хохочет…
- А почему дверь открыта? - спросил Доробанцу, понижая голос, - Вдруг он…
- Такие правила, - объяснил доктор. - Дверь должна быть приоткрытой, когда пациент остается один.
- Но вдруг он нас слышит?
- Исключено! Я смотрел его пять-шесть минут назад. Он крепко спит. Так крепко, что это скорее похоже на каталепсию. Дыхание почти неуловимо, а пульс… - Он замялся. - В общем, пульс на пределе. Что касается всего прочего, то сегодня он не реагировал даже на иглоукалывание в самые чувствительные точки… Даже на инъекции - обычно он после них разговорчив, а сегодня молчит. Одна наша ассистентка просидела с ним все утро, и мы только что проверили пленку: ни единого слова.
- А как велика опасность? - услышал он шепот Доробанцу.
- Не больше, чем в день, когда его положили. Только вот молчит, сколько ни кололи.
Оробете зажал рот ладонью, чтобы подавить смех. Потом набрал в грудь воздуха, приподнял голову с подушки и чистым, сильным голосом крикнул:
- Господин профессор! Господин Доробанцу! Я вас жду не дождусь! Почему вы не входите?
Миг спустя в комнату ворвались испуганные доктор и профессор Доробанцу.
- Даян! - только и вымолвил потрясенный Доробанцу. - Даян! - повторил он глухо, как будто его душили слезы.
- Я давно здесь? - спросил Оробете. - Три дня прошло?
Доробанцу в замешательстве посмотрел на доктора, который взял юношу за запястье.
- И три, и больше, - ответил доктор, почти бегом ретируясь к двери. Раздались его дробные шаги по коридору.
- Значит, уже слишком поздно, - сказал Оробете с кроткой улыбкой. - Слишком поздно…
Доробанцу смотрел на него неотрывно, испуганно, потирая ладони.
- Что ты с нами сделал, Даян! - наконец простонал он. - Что ты с нами сделал!
- Что я сделал, господин профессор? - полюбопытствовал Оробете, не переставая улыбаться.
- Америка узнала, Советы узнали, немцы узнали, - запричитал Доробанцу. - Все узнали, кроме нас. Нам ты ничего не сказал! Но как, как? Как ты их проинформировал?
Оробете, словно в забытьи, провел рукой по лицу.
- Это не я, - сказал он с тихой, ясной улыбкой. - Это сделал маэстро, Агасфер, как и обещал. Но если прошло больше трех дней, значит, уже поздно. Les jeux sont faites.
Доробанцу подвинулся ближе к его постели, в отчаянии заламывая руки.
- Что ты хочешь сказать? Какая тут связь?
Оробете с теплотой, пристально поглядел на него, все так же улыбаясь.
- Это долгая история и звучит уж очень неправдоподобно, даже если ничего не пропускать в рассказе. Но хотя бы начало я вам расскажу, потому что вы всегда в меня верили…
- Мы все в тебя верили, - перебил его Доробанцу. - Как только ты принес мне работу и я сообщил о ней в Центр, а потом - в Академию наук, мне все в один голос заявили: "Оробете Константин - гений". А я им: "Дай ему Бог здоровья, он еще и не такую задачу одолеет, он мне уже намекал". И тут я повторил им твои слова: "Я пока ничего вам не скажу, господин профессор, потому что решения еще нет".
Оробете молчал и глядел на него не мигая.
- Только не теряй рассудок, Даян! - взмолился Доробанцу, размазывая по лицу слезы. - Не сходи с ума, как Эминеску. Пусть и у нас будет гений, которым мы могли бы гордиться перед всем миром!
Оробете вдруг подался к нему и поймал его руку.
- Благодарю вас, господин профессор, я вам очень признателен… Но если я не сошел с ума до сих пор, то не сойду и в дальнейшем. - Он помолчал. - Я расскажу вам, как все началось. Все началось утром шестнадцатого мая. И все из-за грозы.
Доробанцу с беспокойством обернулся, потом достал платок и вытер слезы.
- Если бы не гроза, - продолжал Оробете с той же тихой улыбкой, - все пошло бы по-другому… Вы знаете, господин декан боится грозы, особенно молний. А в то утро молнии так и сыпались, и все поблизости. Последняя, по-моему, ударила в двух шагах от его окна.
- К чему ты клонишь? - встревоженно спросил Доробанцу. - При чем тут молнии?
- Если вы послушаете меня еще пять-шесть минут, вы поймете, к чему я клоню. Все началось, повторяю, из-за грозы. Господин декан занервничал, растревожился и наконец впал в ярость. Потому-то он и не поверил моей истории со стариком, который переменил мне повязку. Он решил, что тут какой-то подвох, - а какой тут мог быть подвох?..
Оробете горько усмехнулся и вдруг заметил, что доктора Петреску и Влэдуц тоже в палате и слушают чрезвычайно внимательно.
- Если позволите, я продолжу, - обратился к ним юноша, - хочу объяснить товарищу профессору, как это произошло, точнее, как все началось из-за грозы, утром шестнадцатого мая…
- Продолжай, будь добр, - кивнул Влэдуц. - Нам не терпится понять, отчего ты все время твердил про молнии, про грозу над университетом.
- Ах, так я говорил об этом и во сне, - Оробете проницательно взглянул на доктора. - В том особом сне, от вакцины, от того, что вы называете "прививки правды"… Что ж, тем лучше, - добавил он, поскольку доктора стыдливо потупились. - По крайней мере теперь никто не усомнится в истинности моих слов.
- Но какое все-таки отношение имеют молнии, - недоумевал Доробанцу, - к тому уравнению, о котором узнали сначала в Принстоне, а через несколько дней и во всем мире?..
Оробете смотрел именинником. Как раз вошла медсестра, и он с улыбкой помахал ей рукой.
- Приветствую вас, товарищ Эконому. Приветствую и благодарю. Никто лучше вас не воткнет иглу прямо в точку!
Доробанцу в испуге обернулся на врачей, а Оробете как ни в чем не бывало продолжал:
- Отношение самое непосредственное, надо только его заметить. Если бы не гроза, господин декан не был бы так раздражен и отнесся бы ко всему с пониманием. Он не стал бы угрожать, что выгонит меня из университета перед самым дипломом, если я не явлюсь с повязкой на правом глазу…
Доробанцу в смущении снова полез за платком и отер лоб.
- Вы все время поминали эту повязку на правом глазу, - сказал доктор Петреску. - Но к чему, я не понял. Хотя, конечно, знаю, что многие ваши коллеги и друзья и даже кое-кто из профессоров зовут вас Даяном.
- Например, я. Я только его увидел, у меня так и вырвалось: "Даян", - признался Доробанцу с застенчивой улыбкой.
- А вот послушайте… - сказал Оробете.
И он не спеша, как будто смакуя, пересказал все, что обрушил на него декан, по временам вставляя: "И тут снова громыхнуло и ударила молния".
Альбини остановился в дверях, слушая. Когда Оробете повторил угрозу декана: "Если завтра же ты не представишься в полном соответствии с медицинской справкой, я доложу куда следует", - он двинулся к постели и пожал юноше руку.
- Поздравляю, товарищ Оробете! Ты оправился скорее, чем мы ожидали, и твоя память не утратила остроты… Но раз уж речь зашла об Агасфере: как он переменил тебе повязку и прочее, - я должен заметить, что тут некоторое недоразумение. Конечно, товарищу декану неоткуда было знать, - продолжал он, присаживаясь на стул и неторопливо раскрывая портфель, - ему неоткуда было знать, что в твое личное дело вкралась ошибка. Я проверил твою медицинскую карту в хирургическом отделении центральной городской больницы, переговорил с профессором Василе Наумом, который тебя оперировал, и восстановил истину. Вот точная копия, - он достал из портфеля листок бумаги и протянул юноше, - копия выписки из истории болезни от одиннадцатого сентября шестьдесят третьего года. Прочти. Видишь? Черным по белому: "Произведена операция на левом глазу". Значит, правый с самого начала как был, так и остался здоровым. Во всей этой путанице виновата машинистка, это она ляпнула ошибку, когда перепечатывала на справку текст доктора Наума. Товарищ декан никак не мог знать, что в справке опечатка. Сейчас, когда я показал ему оригинал, он, естественно, сожалеет, что угрожал тебя отчислить и все прочее. Так что вопрос с правым глазом полностью прояснен. К нему можно не возвращаться.
Оробете слушал очарованно, с застывшей улыбкой.
- Я давно знал, что не бывает задач без решения, - сказал он, еще раз просмотрев медицинскую справку. - Знал и про самое "творческое" решение - на примере гордиева узла. "Гордиево познание" - так это назвал когда-то один румынский мыслитель. Вы помните, - обратился он к остальным, - про Гордия, царя Фригии, и как никто несколько веков подряд не мог распутать завязанный им узел. Считалось, что кто его распутает, тот станет повелителем Азии. Александр Македонский, если помните, узнавши об этом от оракула, вытащил меч и разрубил узел. И, разумеется, завоевал всю Азию, как явствует из учебника истории.
Альбини сдержанно хмыкнул и аккуратно уложил справку в досье.
- Мне нравится эта формула: "гордиево познание", - сказал он. - Возьму ее на вооружение. Однако, - добавил он, снова надевая серьезную мину, - если вопрос с повязкой закрыт и Агасфер, как и следовало ожидать, - не более чем химера, иллюзия, жертвой которой ты стал, - на повестке дня остается все же целый ряд животрепещущих вопросов. Начнем с простого: куда ты делся после того, как вошел в часовню на еврейском кладбище? Где скрывался три дня и три ночи?
Оробете сосредоточенно смотрел на него, как бы силясь понять, потом широко улыбнулся.
- Я изложил вам все, как мог, в кабинете господина декана. Если вы не поверили, я не удивлюсь, история действительно невероятная. Но мне уже не один день делают "прививки правды" - и все, что я говорю, записывается. Если вы слушали пленки, вы могли убедиться, что я вам не лгал и ничего от вас не укрыл…
- Пленки-то я прослушал, и по многу раз, - возразил Альбини. - Но, кроме зауми и цитат на самых разных языках, там только математические выкладки и формулы, по большей части невразумительные.
- Тут нужен математик, - робко заметил Доробанцу.
- Я привлек самых знаменитых столичных математиков, - бросил Альбини, не глядя на него. - И именно в связи с этими математическими формулами, - продолжал он с расстановкой, - нам предстоит выяснить еще один вопрос, посложнее первого… - Он вдруг обернулся к докторам, спросил: - Мы не слишком его утомляем?
Оробете рассеянно потер лоб.
- Вот теперь, - шепотом сказал он, - когда вы сами об этом заговорили, признаюсь, что, кажется, начинаю уставать…
Альбини поднялся и протянул ему руку со словами:
- Отдых, как можно больше отдыха. Отдых и сон. Мы еще побеседуем, будет время.
- Теперь дверь плотно не закрывайте, - попросил Оробете. - Мне надо знать, перевожу ли я так, как следует, или даю обмануть себя иллюзиям и надеждам.
VII
Дождавшись, пока все, кроме сестры, вышли, он открыл глаз и спросил:
- Какое сегодня число, товарищ Антохи?
Сестра испуганно зыркнула на него и покраснела.
- Не знаю, имею ли я право без разрешения… я сейчас…
И бросилась к двери.
- Я неверно выразился, - вскрикнул Оробете, протягивая руку ей вслед. - Я не выпытываю у вас точную дату. Мне довольно знать: двадцать первое июня, день солнцестояния, миновал или нет?
Сестра замялась, потом робко шепнула:
- Нет еще. Только, пожалуйста, не говорите ничего господину доктору.
Оробете улыбнулся ей улыбкой заговорщика.
- Будьте покойны… Но как это получается, что в разгар лета тут никогда не бывает солнца?
Сестра посмотрела на него с недоуменным любопытством.
- Как это не бывает? Вас в такую палату положили - светлее некуда. Тут с пяти утра до самого вечера светло.
- Я не о том, - возразил Оробете. - Да, летние дни светлые. Но как получается, что отсюда никогда не видно солнца, самого солнца?
- А! - сказала сестра, радостно улыбаясь оттого, что поняла. - Просто эта часть здания так построена, чтобы весь день получать солнечный свет, но чтобы солнце не било в глаза, не беспокоило пациента. Иначе пришлось бы задергивать занавески. А занавесок, сами видите, нет. Они не нужны. Щит на окно опускается автоматически, как только темнеет.
- Понятно, - кивнул Оробете. - И если вы увидите академика Павла Богатырева, скажите ему, чтобы он больше не стоял в коридоре со своим аппаратом, который умеет записывать разговоры на расстоянии двух-трех сотен метров. Пусть заходит, побеседуем. Передайте ему, что я прекрасно понимаю по-русски, хотя говорю не очень правильно. Впрочем, товарищ Богатырев знает столько языков…
Сестра слушала его в изумлении, натянуто улыбаясь.
- Я не понимаю, о чем вы, - прошептала она, отступая к двери.
- Доложите по начальству, - посоветовал Оробете, - они поймут.
Когда сестра выскочила, оставив дверь приоткрытой, Оробете зажал рот, чтобы заглушить смех. Вскоре с озабоченным видом вошел доктор Влэдуц.
- Сестра сказала мне, что вы говорили о ком-то, кто якобы подслушивает в коридоре…
- Товарищ Павел Богатырев из московской Академии наук.
- Уверяю вас, что никогда о таком не слышал и что никто в коридоре не подслушивает. Да и вообще нахождение посетителей в коридорах строго воспрещается.
Оробете с улыбкой пожал плечами.
- Если я даже не знаю, какое сегодня число, откуда мне знать: он есть или был здесь, Павел Богатырев, а может, только будет в более или менее отдаленном будущем. Поскольку я вынужден - а точнее, поскольку вы меня вынудили - жить в персональном измерении, без календарного контроля, я не берусь отличить прошлое от будущего.
- В вашем случае это совершенно нормально. Но уверяю вас, что…
- И я вам верю, - беспечно перебил его Оробете. - Если товарища Богатырева нет и не было в коридоре, то он будет там в один из ближайших дней. Однако в тех пределах, в которых вам дозволено говорить мне правду, вы же не станете отрицать, что сегодня утром в своем кабинете ваш директор, профессор Маноле Дрэгич, убеждал профессора Льюиса Думбартона из Института точных исследований Принстона, что он подвергнет меня опасности - мое душевное равновесие, - подчеркнул Оробете, улыбнувшись, - если придет сюда, ко мне в палату, задать несколько вопросов относительно моей записки "Quelques observations…".
Доктор покраснел и, чтобы скрыть неловкость, уставился на наручные часы.
- Не понимаю, что вы хотите сказать. Я доложу профессору Дрэгичу. Надеюсь, что не забуду имена, которые вы произнесли, и все прочие подробности.
- Не беспокойтесь, - сказал Оробете, - магнитофон вам подскажет.
Оставшись один, он спрятал лицо в ладони и застыл в сосредоточенности. Скоро явились оба его врача и приблизились к нему с видом выжидательного любопытства.
- Смелее, смелее! - заговорил Оробете, не глядя на них. - Спрашивайте! Только поставьте вопрос правильно, - добавил он, снова возвращаясь в прекрасное расположение духа.
- Хотелось бы знать, - начал доктор Влэдуц, - кто вас проинформировал о визите американского ученого.
- Никто меня не информировал, - спокойно отвечал Оробете. - К тому же, кроме директора, товарища Альбини и посольского переводчика, никто и не знал ни о визите Льюиса Думбартона, ни о содержании разговора. Вы сами узнали только что, когда докладывали директору.
- Так откуда же у вас информация? Оробете с коротким смешком пожал плечами.
- Я слышал, как они разговаривали… Было очень забавно, как переводчик путался и коверкал математическую терминологию…
- Слышали разговор в директорском кабинете? - переспросил доктор Петреску. - Вам, вероятно, неизвестно, что его кабинет находится на четвертом этаже в другом крыле здания.
Оробете снова пожал плечами.
- Что вы хотите? Для современной математики, как и для физики, расстояние не проблема.
- И тем не менее, - начал доктор, - трудно поверить, что…
Тут в комнату скользнула сестра и шепнула ему:
- Сказал, что сейчас будет.
- Наконец-то! - воскликнул Оробете. - Наконец-то профессор Маноле Дрэгич почтит меня своим присутствием, когда я не под наркозом! Не смущайтесь, пожалуйста, - добавил он, потому что доктора явно задергались, - тут нет вашей вины. Вы следовали предписаниям. И если откровенно, то я предпочитаю наркоз и инъекции известной вакцины классическому лечению шизофрении - электрошоку и прочим удовольствиям…
Когда вошел профессор Дрэгич в сопровождении молодого человека в штатском и без халата, Оробете приподнялся на локтях.
- Очень вам признателен, что пришли, - сказал он.