Профессор остановился в двух шагах от постели и долго изучал его взглядом.
- Мне доложили, - начал он наконец, - что вы каким-то образом узнали о визите к нам одного иностранного ученого…
- Профессор Льюис Думбартон, Институт точных исследований, Принстон.
- Вы не хотели бы нам все-таки рассказать, каким образом вы узнали?
Оробете с беспечным видом оглядел присутствующих.
- Просто слышал то, что говорилось у вас в кабинете.
Профессор метнул взгляд на двух докторов.
- Как я уже сообщил доктору Влэдуцу, - продолжал Оробете, - профессор Думбартон приехал с одним из посольских переводчиков; в кабинете, кроме вас, находился еще только товарищ Альбини, инспектор. Опускаю подробности, хотя некоторые из них очень живописны: например, перевод физико-математической терминологии. К счастью, вы скоро обнаружили, что проще объясняться по-французски. Профессор Льюис Думбартон настаивал, чтобы ему разрешили поговорить со мной. Вы объясняли ему, очень терпеливо и убедительно, что при той критической ситуации, в которой я нахожусь, его визит может иметь фатальные последствия. Профессор на убеждение не поддался. В какой-то момент - я думаю, после он о том сожалел, - в какой-то момент он стал угрожать вам, что устроит скандал. Конечно, этого слова он не произносил, но смысл был ясен: он поднимет на ноги всю мировую науку - академии, научные общества и прочее, - заявит, что меня силой, против моей воли поместили в психиатрическую лечебницу… И тогда вы, с большим тактом, ответили ему, что можете предоставить в распоряжение международной комиссии психиатров полный комплект материалов по истории моей болезни, в том числе все магнитофонные пленки с приложением их перевода на французский и отчет о курсе лечения: какого рода инъекции мне были прописаны и так далее. Более того, на прощанье вы заверили его, что готовы допустить ко мне любого компетентного и авторитетного американского психиатра. "Вот только, - добавили вы, - исключен допуск физиков и математиков". - "Да ведь нас-то именно эта сторона интересует, - профессор Думбартон даже перешел на английский, - что он имел в виду! И мы должны узнать это как можно скорее!"
- Так же, как и мы, - включился Альбини, входя и с протянутой для приветствия рукой приближаясь к постели. - Как удачно, что я попал в разгар беседы. Рад, что товарищ Оробете еще раз предоставил нам доказательства необыкновенной остроты своих чувств - или своих экстрасенсорных возможностей. В которые я тем не менее не верю, - присовокупил он с улыбкой и обратился к профессору: - Вы не считаете, что лучше продолжить дискуссию в узком кругу?
Оба доктора и сестра без лишних слов устремились к двери.
- Вы останетесь в коридоре, - бросил профессор сестре.
- А ты, - сказал Альбини молодому человеку в штатском, - подождешь меня внизу. Воспользуемся тем, что товарищ Оробете в хорошей форме, - продолжал он, садясь на стул у кровати и приглашая профессора занять стул рядом. - Воспользуемся этим, чтобы прояснить хотя бы одну из проблем.
- Пациент утверждает, что якобы слышал все, что обсуждалось утром в моем кабинете.
- Знаю, - кивнул Альбини. - Я был уже за дверью, когда речь зашла об этом. Отложим на потом сию загадку. Пока что я решил задачу с часовней на еврейском кладбище.
- Ну, вот видите - обрадовался Оробете. - Я же с самого начала сказал вам, что понятия не имею…
- Итак, - перебил его Альбини, - ты вошел туда вместе со стариком, который тебя сопровождал. Доказательство тому - найденная там книга Пушкина. Но вы пробыли там недолго. В любом случае - не более получаса.
- Как же вы это установили? - чрезвычайно довольный, спросил Оробете.
Альбини пронзительно, чуть ли не с укоризной взглянул на него, но сумел улыбнуться и продолжал доверительным тоном:
- Наш агент, который стоял, плотно прижавшись к двери, признался, что был момент, когда безотлагательная физиологическая нужда заставила его несколько отдалиться от часовни в направлении кустов. Вероятно, в эти несколько минут вы и покинули часовню. Впрочем, - добавил он, видя, что Оробете смотрит на него как очарованный и в то же время весело, будто его разбирает смех, - впрочем, трое свидетелей, которые живут поблизости, припомнили, что видели вас обоих, когда вы выходили с кладбища и направлялись к Монументу Волонтерам. Вероятно, вы вошли в один из близлежащих домов - в который, мы узнаем - и оставались там оба, а может быть, ты один, три дня и три ночи… В конечном итоге ничего сверхъестественного. "Тайна" улетучилась.
- Гордиево познание, - заметил Оробете.
- Совершенно верно, - согласился Альбини. - Лучшее средство от чудес - это пренебречь ими и поискать самое простое объяснение, самое terre-a-terre, как говорят французы.
- В нашем случае физиологическая нужда. И тогда все остальные проблемы решаются сами собой.
Альбини взглядом спросил у профессора, можно ли приступить к главному.
- Ну, положим, не все. - Его голос приобрел суровые нотки. - Кое-какие загадки остались. К примеру, я хотел спросить тебя, что ты знаешь - или что ты думаешь - об этом вот документе.
Он достал из портфеля брошюру и протянул юноше. Бросив взгляд на заголовок, тот покраснел.
- Constantin Orobete. "Quelques observations sur le theoreme de Godel". Когда она вышла? - спросил он сдавленно. - И кто ее напечатал?
- Это-то я и хотел у тебя узнать, - сказал Альбини. - И если ты прочтешь выходные данные внизу страницы…
- Bulletin de l'Academie des Science de la Republique Socialiste de Roumanie, - прочел Оробете, все так же волнуясь, - N.S., tome XXIII, fasc. 2, mai-juin 1973. Тысяча девятьсот семьдесят третий? - испуганно повторил он, переводя взгляд на Альбини.
- Очень рад, что ты тоже заметил эту, скажем так, оплошность. Как тебе прекрасно известно, сейчас семидесятый год, и, если помнишь - ты ведь регулярно его получаешь, - последний номер бюллетеня вышел несколько месяцев назад: том двадцатый, выпуск пятый.
Оробете улыбнулся блаженной улыбкой и рассеянно потер лоб.
- Это чья-то шутка, - сказал он. - Кто-то шутки ради напечатал мою работу, не поставив меня в известность.
Он осекся, прочтя первые строчки, и судорожно перелистнул несколько страниц.
- Но это вовсе не моя докторская, - прошептал он. - Только название совпадает.
- То же мне сказал и товарищ Доробанцу, - подхватил Альбини.
- И это не та теорема, которая занимает меня последнее время. Если позволите, я прочитаю, разберусь, в чем тут дело.
Альбини снова вопросительно взглянул на профессора.
- Пожалуйста, - разрешил тот. - Вы даже сделаете нам одолжение.
Оробете стал жадно читать, и его лицо временами освещалось странным сиянием. После первых двух страниц у него задрожали руки.
- Значит, я решил конечное уравнение, - прошептал он глухо. - Но когда?.. Когда мы с вами познакомились в кабинете господина декана, я знал, что решу его, но понятия не имел как. И вот здесь, - он поднял брошюру и ткнул пальцем в страницу, покрытую математическими знаками, - самое простое и самое красивое, самое элегантное решение, которое может породить человеческий разум. Где вы это взяли? - живо спросил он Альбини.
- Тут нет никакого секрета. Брошюру получили все наши математики, но только сегодня утром, а значит, много позже, чем крупные математики всего мира.
- Возможно, ее привез в страну наш сегодняшний гость, - предположил профессор.
- Вполне возможно. Тем более что все доставлены по почте в конвертах румынского производства и с румынскими марками. На штампе стоит: "Бухарест, семнадцатое июня тысяча девятьсот семидесятого года".
- Значит, еще три дня, - произнес Оробете с меланхолической улыбкой.
Альбини взглянул с удивлением.
- То есть? Что ты хочешь этим сказать?
- Если их отправили вчера, значит, сегодня - восемнадцатое июня. Три дня до летнего солнцестояния, до Купальской ночи, - проговорил Оробете, не глядя на него. - И ровно двенадцать лет с того момента, как я дочитал последнюю страницу "Вечного жида" в полутемном амбаре… Это было до несчастного случая. Я тогда читал быстрее. Двумя-то глазами…
Альбини снова переглянулся с профессором, сказал:
- Итак, все экземпляры отправлены из Бухареста. Завтра мы узнаем, распространены ли они по стране, в Клуже, Яссах и других университетских центрах. И проверим, откуда отправлены.
Оробете перевернул страницу и полностью ушел в формулы.
- Сенсация за сенсацией, - шептал он, - и понимать все труднее. Аксиомы - мои, и анализ разворачивается так, как я и чувствовал сначала, как только открыл двойственность теории Гёделя. Но при этом столько нового…
- Только не для тебя нового, - вклинился Альбини. - Если хочешь знать, только теперь, имея на руках эту брошюру, математики, с которыми я консультировался, смогли разобрать часть твоих физико-математических выкладок, зарегистрированных магнитофоном, пока ты спал.
- После правдивых прививок, - с улыбкой уточнил Оробете.
- Именно. И это означает, что ты уже знал содержание "Quelques observations…"
- Это не первое научное открытие, сделанное во сне, - заметил Оробете.
- Но что еще интереснее, - продолжал Альбини, - и это уже настоящий курьез: у твоей "записки" нет конца. Взгляни еще раз на выходные данные: Bulletin и так далее, страницы триста двадцать пять - триста сорок один. А теперь загляни в конец. Последняя страница - триста тридцать семь. Четыре страницы, выходит, отсутствуют.
Оробете проверил и побледнел.
- Ив самом деле… И это не ошибка в нумерации, потому что последняя фраза не окончена: "Une des premieres consequences serait…" Что бы это могло значить? Как это получилось?
Альбини впился в него глазами, потом перевел взгляд на профессора, улыбнулся.
- Если ты посмотришь внимательно, то увидишь, что последние четыре странички, то есть два листка, вырваны.
Оробете рассеянно провел пальцами по корешку брошюры.
- Я подумал было, - продолжал Альбини, - что мне попался негодный экземпляр. Кто-то в типографии или где-то еще случайно вырвал два листка. Но я обзвонил всех, кто получил "Записку" сегодня утром, и все в один голос заявляют, что и у них два последних листка вырваны.
- Вот почему наш сегодняшний гость во что бы то ни стало хотел… - начал было профессор.
- Именно, - перебил его Альбини. - Все до единого экземпляра, которые к нему попали, были без концовки.
Оробете приложил ладонь ко лбу.
- Но тогда?.. - прошептал он и безвольно откинулся на подушку. Альбини еще раз переглянулся с профессором и разочарованно встал.
- Тогда, по мнению специалистов, его нельзя пустить в ход, это уравнение. Оно не доделано.
Профессор нагнулся над постелью.
- Не думаю, что больной вас слышит. Он уснул…
VIII
Он давно чувствовал чье-то чужое присутствие в комнате и наконец усилием воли проснулся. У его постели, в ногах, стояла какая-то женщина с грустным взглядом.
- Мама, - прошептал он, приподнимая голову с подушки. - Не бойся, они меня не убьют!
Женщина глядела на него неотрывно и молчала.
- Не бойся, родная, - повторил он, протягивая к ней руки. - Меня не убьют…
Легкая улыбка чуть тронула лицо женщины.
- Ты очень изменилась с тех пор, как ушла, - сказал он. - И все-таки это ты. Мама.
От улыбки лицо женщины неуловимо менялось. Оробете прикрыл глаз правой рукой и смолк, трудно дыша. Потом решился и резко отнял руку. Женщина неподвижно стояла на том же месте, глядя на него с любовью и жалостью. Да, с жалостью, понял Оробете, заметив тихие слезы на ее щеках.
- Не надо, не бойся, - повторил он в смятении. - Я же сказал, меня не убьют… - Он провел рукой по лицу. - Но как ты изменилась! Ты похожа на Божью Матерь! На икону Божьей матери из Белой Церкви… Или нет… или нет…
Лицо женщины вдруг засветилось изнутри, и еще ярче засверкали на нем, сквозь улыбку, слезы. Ее взгляд излучал такую мощь, что он не выдержал и склонил голову.
- Почему ты не хочешь мне ничего сказать? - спросил он шепотом. А когда поднял голову, содрогнулся и осенил себя крестом.
- Это не ты, мама, - прошептал он. - Это образ Божьей Матери. Такого еще никто на свете не видел. Одна. Во весь рост. Неподвижная… Только слезы живые, только слезы.
Но снова неуловимо сдвинулись ее черты, и Оробете зажал рукой рот, чтобы не крикнуть, не позвать сестру. Застывшая, как статуя в золотом сиянии, она была похожа теперь на средневековую Мадонну; он видел такую в альбоме, который его сосед по комнате купил в канун Рождества у антиквара. Только слезы все текли, поблескивая перламутром.
- Madonna Intelligenza! - вскричал он, счастливый, и снова перекрестился. - Сбылось, маэстро! Мудрость, любовь и бессмертие… Но слезы, Мадонна, откуда эти слезы?
В тот же миг свет отхлынул от лица женщины, а улыбка незаметно увяла.
- Ты меня не узнал, Прекрасный-витязь-весь-в-слезах! - тихо проговорила она, делая шаг к нему. - А ведь прошло не так уж много лет. Восемь, девять? Быстро же ты меня забыл! Помнишь, как ты дулся, когда у нас во дворе все хором кричали:
Оробете Константин
очень важный господин!
Это тебе не нравилось, - продолжала она, подступая еще не шаг. - Но не нравилось и когда я звала тебя Прекрасный-витязь-весь-в-слезах.
- Ах, так вот ты кто! - заволновался Оробете. - Иринел! Иринел Костаке… Но как ты сюда попала?
- Я здесь работаю, недалеко от тебя, на том конце коридора. В ночную смену, с полуночи… Прекрасный-витязь-весь-в-слезах, - повторила она. - Таких красивых глаз я больше не встречала.
- Не помню, не помню, - сказал Оробете. - Так мне было на роду написано… Но зачем они хотят меня убить? - вдруг вскинулся он. - Не то чтобы я боялся смерти. Напротив. Но я еще не все сказал. И я не имею права уйти, пока не скажу, что нас ждет.
- Каждый знает, что его ждет, - прошептала Иринел, смахивая слезы.
- Иринел! - вскрикнул Оробете. - Попроси их отпустить меня хотя бы на месяц - на два, мне нужно кое-кого найти. Клянусь могилой моей матери, что вернусь, как только его найду, передай им. Будет трудно, потому что тут не обойтись одной физикой и математикой, тут нужно еще и воображение, поэзия, мистика… Будет трудно, - повторил он, превозмогая внезапную усталость, - но я его найду. Скажи им, чтобы они меня выпустили! Это очень важно. На карту поставлена наша жизнь. На карту поставлено все…
Тут он увидел, как в палату входит доктор Влэдуц, и в изнеможении откинулся на подушку.
- Что он говорит?
- Бредит, - шепнула сестра, не отрывая взгляда от юноши. - Вы послушаете на пленке, - добавила она, украдкой отирая уголки глаз. - Что-то про Божью Матерь и про какую-то девушку, Иринел, в которую он был влюблен…
- Сколько минут прошло со второй инъекции?
- И пяти не прошло.
Оробете блаженно улыбнулся. Его так и подмывало сказать: "Совершенно верно, четыре минуты и восемнадцать секунд". Но зачем говорить? К чему?
Он знал, что на него смотрят, но притворился, что спит.
- Его нельзя разбудить? - услышал он голос Альбини, потом его же шепот: - Укольчик кофеина или что-нибудь такое?
- Не исключен риск… - пробубнил доктор Петреску.
- Оставьте, - оборвал его Альбини. - Риск не риск, но больше откладывать допрос я не могу. Приказ сверху.
Он услышал, как шаги доктора удаляются по коридору, и, открыв свой глаз, улыбнулся.
- Я к вашим услугам, господин инспектор. Но я тоже хочу попросить вас об одной вещи. Это не условие, а именно просьба.
- Пожалуйста, - отозвался Альбини, садясь.
- Вы, конечно, отдаете себе отчет, - начал Оробете, - что речь идет о вопросе как нельзя более важном…
- Потому-то я и настаивал на разговоре. Вопрос не только очень важный, но и очень срочный.
- Знаю, - улыбнулся Оробете. - Если даже товарищ Павел Богатырев прибыл… Они тоже проведали, - добавил он весело. - Но, несмотря на все их меры предосторожности, вы все-таки поймали товарища академика с поличным, то есть с подслушивающим устройством. В коридоре.
Альбини побледнел и, пригнувшись к юноше, шепотом спросил:
- Как ты узнал?
- Академик зашел в туалет, - объяснил Оробете, - но сразу же вышел - и ко мне. План клиники он знает, на нем белый халат, как на всех докторах, и, конечно, у него были сообщники… Но сейчас речь не о том. Моя просьба очень проста: выпустите меня на несколько недель, самоё большее - на пару месяцев. Мне надо разыскать человека, который бы все понял и помог нам. Я не про Агасфера, - поспешно предупредил он. - Должен быть кто-то (и, возможно, не придется далеко ходить), - кто-то, у кого такой математический ум и такое поэтическое воображение, что он доведет уравнение до конца…
- Четыре вырванные странички, - с кислой улыбкой дополнил его Альбини. - Именно о них я и хотел с тобой поговорить…
- Я догадался, - сказал Оробете. - Но позвольте мне выйти отсюда. Даю вам слово чести, что, как только я его найду…
- Да, да, - перебил его Альбини, - я слушал пленку и знаю, что ты говорил сестре… Я сообщу куда следует.
Оробете откинулся на подушку и с покорной улыбкой произнес:
- Я выполнил свой долг, я сказал. Сказал и во сне, и в ясном сознании… Но это грех перед Господом - дать нам всем погибнуть или вернуться назад, во вторичный период, только потому, что…
Он осекся и вздернул плечами. Альбини, повертев в руках портсигар и помолчав в нерешительности, наконец начал:
- Считаю своим долгом проинформировать тебя сразу, чтобы не было никаких недоразумений, когда ты вернешься домой. Так вот, информирую тебя, что наши специалисты вскрыли сундучок, проверили все книги, листок за листком, перефотографировали твои тетради с математическими записями и расчетами… Обыскали буквально все, с помощью соответствующей аппаратуры. Но не нашли ничего, что хотя бы отдаленно могло сойти за вывод твоих "Записок", который, по-видимому, был изложен на последних четырех страницах.
Оробете слушал с любопытством, не лишенным иронии.
- Если бы вы сначала меня спросили, я избавил бы вас от таких хлопот. Что они могли найти, когда я и сам не знал содержания своих "Записок"? Это же все дело сна…
- Вот то-то и оно, - подхватил Альбини. - На основе имеющегося текста часть пленок наши математики смогли расшифровать. Но часть осталась нерасшифрованной - вероятно, та, что соответствует последним четырем страничкам. И мы уверены, что с ней не справиться никому, кроме тебя.
- Кроме меня? - переспросил Оробете, слегка бледнея. - Каким же образом?
- А очень просто, - ответил Альбини, открывая портфель. - У меня с собой перепечатка всего, что было записано на магнитофоне с первого дня твоего пребывания здесь до вчерашнего вечера. Я выбрал, разумеется, только страницы, касающиеся математики и физики. Но оставил контекст. Например, пророчество мексиканских чародеев. Все, что обрамляет анализ и доказательства "Записок", внесено в текст красными чернилами.
Оробете смотрел на него в полной растерянности, потирая лоб.