Они продолжают разговор. Уилл напоминает Питеру моменты раннего детства, проведенного на барже: как родители любили развлекать их интересными сюрпризами - однажды, например, притащили из торгового центра свеженький труп Санта-Клауса к полночному рождественскому ужину. Вспоминают братья и более мрачные времена, когда они жили в современном пригородном доме в Суррее: как кидались камнями в воздерживающегося приемного отца, когда он поливал помидоры в теплице, как вонзали клыки в визжащих от ужаса морских свинок, которых им по глупости купили в качестве домашних любимцев.
Вспоминают и полеты в Лондон на концерты вампирских панк-групп.
- А однажды мы полетели в Берлин, - говорит Уилл. - Помнишь?
Питер кивает. Они отправились послушать совместный концерт Игги Попа и Дэвида Боуи в ночном клубе "Автобан". Он был там самым младшим слушателем.
- Тысяча девятьсот девяносто седьмой, - говорит он. - Отличный был год.
Братья со смехом обсуждают, как в восьмидесятые смотрели вампирское порно.
- "Человек крови", - называет Питер, - помню этот фильм. Про вампира, который страдал аутизмом и запоминал группу крови каждого, кого встречал.
- Ага, а еще?
- "Вампир из Беверли-Хиллс".
- "Мой левый клык". Вот его серьезно недооценивали.
- "Выходная ночь Ферриса Бьюллера" была смешная, - улыбается Питер.
Уиллу кажется, что момент подходящий, и он кивает на бутылку с кровью:
- За былые времена? Брось ты свое "Мерло".
- Нет, Уилл, не стоит.
Может, следует кое-что ему объяснить.
- Пит, сейчас уже не как раньше. Кровь вампира легко достать. В Манчестере есть местечко. Ночной клуб "Черный нарцисс". Я туда летал прошлой ночью. На мой вкус, честно говоря, атмосфера там слишком готическая. Но в остальном все нормально. Полицейские его не трогают, потому что клубом руководит Общество Шеридана. Бутылку можно купить за двадцатку у гардеробщика. Вкуснее не найдешь.
Питер задумывается, и Уилл замечает мучительное напряжение на его лице, словно он обречен участвовать в вечном перетягивании каната. Наконец младший брат качает головой:
- Пойду лучше спать.
Бессмысленный бескровный брак
Но, лежа в кровати, Питер не способен думать ни о чем другом.
Только о том, что кровь доступна и ее можно пить, ни в чем себя не виня.
Чтобы получить дозу, не обязательно предавать, красть или убивать. Просто идешь в специальное заведение в Манчестере, покупаешь, пьешь, и ты снова счастлив, если "счастлив" - адекватное слово.
За прошедшие годы многое изменилось. Похоже, теперь все проще - с этим обществом, о котором говорит Уилл, и списком неприкосновенных.
Питер лежит, погруженный в размышления, и спрашивает себя, как Хелен может читать в таких обстоятельствах. Ладно, допустим, она не перевернула ни страницы с тех пор, как забралась в постель, так что вряд ли она и вправду читает. Но все-таки она сидит, облокотившись на подушку, с какой-то бескровной нудятиной, которую ей надо осилить к собранию литературного кружка на следующей неделе, и пытается читать. Что в общем-то одно и то же.
Питер смотрит на книгу. Исторический роман "Последняя песнь воробья". Название ему ни о чем не говорит. Он ни разу в жизни не слышал пения птиц.
Он спрашивает себя: почему это так важно для нее - вести себя так, словно ничего не случилось? Жарить мясо, как всегда по воскресеньям, готовиться к литературному кружку, сортировать мусор, завтракать за столом и пить кофе, сваренный как положено. Как вообще возможно все это делать, когда она чуть ли не гудит от напряжения, точно электричество в проводах?
Пытается замести неприятности под коврик, да, но что толку заметать под коврик горы? Для Питера это загадка. Такая же загадка, как и то, почему она пошла на попятный в отношении Уилла. Он останется до завтра. Почему? Питер зол на жену, но не совсем понимает причины этой злости. Да и с чего, собственно, он так переживает из-за каждой мелочи?
Он решает вынести на обсуждение некоторые из беспокоящих его вопросов, но, как выясняется, напрасно.
- Ночной клуб? - Хелен кладет книгу на одеяло. - Ночной клуб?
Питер смущается, чувствует себя каким-то жалким и уязвимым. Но в то же время откровенный разговор приносит некоторое облегчение.
- Да, - как можно осторожнее продолжает он. - Уилл сказал, что можно купить ее у гардеробщика. И я подумал, что, ну, это может помочь нам.
А про себя добавляет: "О нет. Я зашел слишком далеко".
У Хелен напрягается челюсть.
И раздуваются ноздри.
- В каком смысле - помочь? Помочь в чем?
Теперь уже обратного пути нет.
- Я про нас. Про тебя и меня.
- У нас все в порядке.
Питер пытается понять, неужели она и впрямь так считает.
- Да? И в каком же измерении это верно?
Хелен откладывает книжку про воробья, ложится, опускает голову на подушку и выключает свет. Напряжение между ними - как вспышки статического электричества в темноте.
- Слушай, - произносит она тоном, означающим "прекращай молоть чушь". - Я не собираюсь всю ночь обсуждать твой кризис среднего возраста. Ночные клубы!
- Ну, по крайней мере, мы могли бы иногда пить кровь друг друга. Когда мы делали это в последний раз? В Тоскане? В Дордони? Или в то Рождество, когда мы ездили к твоей маме? Какой век это был?
Сердце у Питера колотится, он сам удивлен, насколько агрессивно звучит его голос. Как и всегда, когда они ссорятся, он наступает на все грабли.
- Пить кровь, - сердито говорит Хелен, резко дергая одеяло. - Это все, о чем ты думаешь?
- Да! Практически ни о чем больше! - Ответ последовал слишком быстро, Питеру приходится посмотреть в глаза только что высказанной правде. И он грустным голосом повторяет ее еще раз: - Да. Я только об этом и думаю.
Хелен не хочется ссориться с мужем.
Во-первых, у нее нет сил.
Во-вторых, она представляет себе, как дети, лежа в кроватях, вслушиваются в каждое их слово. И Уилл тоже. Если он еще во дворе, то ему наверняка все слышно, и он, несомненно, в полном восторге.
Она велит мужу говорить потише, но, похоже, он этого даже не заметил. В любом случае он не унимается, не утихает и ее гнев, который - как и все, что происходит в эти проклятые выходные - она не в силах контролировать.
Так что Хелен лежит молча, злая на себя и на Питера, который продолжает сыпать соль на открытую рану их брака.
- Не понимаю, - говорит он. - Ну какой смысл? Мы перестали пить кровь друг друга. Раньше это было весело. С тобой было весело. Но теперь мы ничего не делаем вместе, только ходим в театр на всякие бесконечные пьесы. Хелен, но это же все про нас! Мы сами как будто в какой-то проклятой пьесе.
Ей нечего ответить, кроме как пожаловаться на немилосердную головную боль. Это лишь провоцирует мужа на очередную агрессивную тираду.
- Голова болит! - восклицает он, вещая уже на полную громкость. - У меня, знаешь ли, тоже. У всех у нас болит голова. И всех тошнит. Все мы вялые. Наши стареющие кости ноют. У нас нет ни малейшего стимула вставать по утрам. И мы не вправе принимать единственное лекарство, от которого нам станет легче.
- Ну так прими, - огрызается Хелен. - Прими! Проваливай со своим братом и живи в его чертовом фургоне. И Лорну с собой прихвати!
- Лорну? Ты про Лорну Фелт? Она-то тут при чем?
Хелен ничуть не верит в его притворное удивление, но продолжает все-таки уже тише:
- Да ладно, Питер, ты же с ней флиртуешь. На вас прямо смотреть неловко.
Она составляет в уме список, на случай если ему потребуются примеры.
В пятницу за ужином.
В очереди в гастрономе.
На каждом родительском собрании.
На барбекю у Фелтов прошлым летом.
- Хелен, это просто смешно. Лорна! - И неизбежная подначка: - Да и не все ли тебе равно?
Она слышит, что где-то в доме скрипнула половица. Через некоторое время раздаются знакомые шаги сына - он проходит мимо их двери.
- Питер, уже поздно, - шепчет Хелен. - Давай спать.
Но Питер разошелся не на шутку. Кажется, он ее даже не услышал. Он не умолкает, стараясь, чтобы все в доме услышали каждое слово.
- Я серьезно, - говорит он. - При таких отношениях зачем вообще быть вместе? Подумай. Дети скоро пойдут в университет, и останемся только мы, в ловушке этого бессмысленного бескровного брака.
Она даже не знает, смеяться или плакать. Если начнет то или другое, остановиться уже точно не сможет.
В ловушке?
Именно так он сказал?
- Питер, ты даже не представляешь, о чем говоришь. Абсолютно!
Забившись в маленькую темную пещерку под одеялом, Хелен вопреки собственной воле страстно жаждет вернуть чувство, испытанное семнадцать лет назад, когда она напрочь забыла о насущных проблемах - работе, изнурительных визитах к умирающему отцу, замужестве, насчет которого не была уверена. Вместо них в том самом проклятом фургоне она создала себе новую проблему, затмевающую все прочие. Хотя тогда это не ощущалось как проблема. Это ощущалось как любовь, любовь хлестала через край, в ней можно было купаться, смыть с себя все лишнее и ступить в чистый покой тьмы свободной, как в мечте.
И хуже всего то, что она знает: мечта эта сидит тут, неподалеку, в патио, пьет кровь и ждет, когда она передумает.
- Ах, не представляю? - доносится голос Питера с другой стороны кровати. - Не представляю? Это очередное соревнование, которое ты выигрываешь? Соревнуемся, кто прочнее застрял в ловушке?
Хелен выглядывает из-под одеяла:
- Прекрати вести себя как ребенок.
Она осознает горькую иронию своих слов, осознает, что сама такой же ребенок, как и он, потому что взрослое поведение противно их природе. Они могут только притворяться, надевая панцири на свои томящиеся жаждой детские души.
- Твою мать, - медленно выговаривает Питер. - Я просто пытаюсь быть собой. Это что, преступление?
- Да. И не одно.
У него вырывается сдавленный стон.
- Ну и как, по-твоему, прожить всю жизнь не собой, а кем-то другим?
- Не знаю, - честно отвечает Хелен. - Правда не знаю.
Тысячи лет
Чувствуя прикосновение жесткой щетины мужа к внутренней стороне бедра, Лорна Фелт недоумевает, что же на него нашло.
Они лежат под розово-желтой тантрической диаграммой правой ступни с ее символами просветления.
Маленькая раковина и лотос.
Они лежат голые на кровати, и, к удовольствию Лорны, Марк лижет ее, целует и покусывает так, как он никогда в жизни ничего не лизал, не целовал и не покусывал.
Лорне приходится не закрывать глаз, иначе ее покидает уверенность в том, что это тот же самый мужчина, который обычно предпочитает в постели говорить о просроченных арендных платежах.
Марк поднимается над ней. Их поцелуи жестки и примитивны, так, наверное, целовались тысячи лет назад, до того, как изобрели имена, одежду и дезодоранты.
Лорна внезапно чувствует себя такой желанной, вожделенной, с каждым его толчком по всему ее телу растекается тепло и сладкая истома. Она хватается за это ощущение - и за мужа - с каким-то отчаянием, вцепляется пальцами в его спину, льнет к его соленой коже, как будто он скала, а вокруг бушующий океан.
Она шепчет его имя, снова и снова, а он шепчет ее имя. Затем слова кончаются, и она обхватывает его ногами, и они уже не "Марк" и "Лорна", не "супруги Фелт", они становятся чем-то чистым и бесконечным, как сама ночь.
Безумный, злой и смертельно опасный
Один из основных симптомов Роуэна - обезвоживание, которое он испытывает и прямо сейчас, несмотря на то что перед сном выпил целый пакет яблочного сока с бузиной. Во рту пересохло. Горло слипается. Язык как кусок шершавой глины. Глотать трудно.
Когда родители начали ругаться, он сел в кровати и допил всю оставшуюся "Ночную сиделку", но она и жажду не утолила, и уснуть не помогла. Так что он спустился в кухню и налил себе воды из кувшина с фильтром.
Из прихожей ему видно, что двери во внутренний двор открыты, и прямо в пижаме он машинально направляется на улицу. Ночь выдалась довольно теплая, и возвращаться наверх, пока ссорятся родители, его не тянет. Хочется с кем-нибудь поговорить, хотя бы и с Уиллом, лишь бы отвлечься.
- Чем ты занимаешься? - спрашивает Роуэн в разгаре беседы. - В смысле, работа у тебя есть?
- Я преподаватель. Литературы эпохи романтизма. В основном специализируюсь на поэтах-вампирах. Хотя приходилось затрагивать и Вордсворта.
Роуэн уважительно кивает.
- А в каком университете?
- Повсюду доводилось работать. В Кембридже, Лондоне, Эдинбурге. Иногда выезжал за рубеж. Год провел в универе в Валенсии. Потом осел в Манчестере. Там безопасно для вампиров. Всегда можно найти поддержку.
- Значит, ты сейчас там работаешь?
Уилл качает головой. Его глаза подергиваются печалью.
- Я начал смешивать работу и удовольствие, связался со студенткой. Точнее, с аспиранткой. Она была замужем. Ее звали Тесс. Дело зашло слишком далеко. Хотя в университете правду не узнали, я решил уйти. Это было два года назад. Потом я на целый месяц уехал в Сибирь, чтобы мозги встали на место.
- В Сибирь?
- На Декабрьский фестиваль. Масштабное мероприятие, посвященное искусству и кровопитию.
- Ясно.
Они смотрят на темный пруд, а наверху не умолкают сердитые голоса. Уилл показывает на небо, словно это какие-то далекие боги там скандалят.
- Часто они так? Или постановка специально для меня?
Роуэн отвечает, что такое бывает редко.
- Как правило, они сдерживаются.
- Эх, брак. - Уилл дает слову немного повисеть в воздухе, делая глоток из бутылки и наслаждаясь вкусом. - Знаешь, как говорят: если любовь - это вино, то брак - это уксус. Хотя я и вино тоже не особо жалую. - Он окидывает Роуэна пристальным взглядом. - А подружка у тебя есть?
Роуэн думает о Еве и не может скрыть боль в голосе.
- Нет.
- Безобразие.
Роуэн отпивает воды и рассказывает унизительную правду:
- Вообще-то я девчонкам не нравлюсь. Я в школе пустое место. Я сонная бледная немочь, и у меня сыпь на коже.
Он вспоминает, что ему сегодня сказала Ева, - о том, как он произносит ее имя, когда засыпает на уроках, и внутри у него все сжимается.
- То есть вам нелегко живется? - спрашивает Уилл с искренним, как кажется Роуэну, сочувствием.
- Клара вроде справляется получше, чем я.
Дядя громко вздыхает.
- Школа, скажу я тебе, - жестокое место.
Уилл пьет кровь, которая при таком слабом освещении кажется черной, и Роуэн не в силах не смотреть, не думать об этом. Он сюда за этим пришел? За кровью? Он старается отвлечься и продолжает болтать. Сообщает Уиллу, что вообще-то в школе не так плохо (вранье), что он мог бы уже закончить, но хочет сдать экзамен по программе средней школы на повышенном уровне - английский, историю, немецкий, - чтобы поступить в университет.
- Что изучать собрался?
- Как раз английскую литературу.
Уилл тепло улыбается.
- Я учился в Кембридже, - говорит он. - Это было ужасно.
Он рассказывает Роуэну о том, как некоторое время состоял в "Клубе велосипедистов-полуночников" - эта тошнотворная компания глумливых вампирчиков в клубных шарфах регулярно собиралась слушать какую-то мутную психоделическую музыку, обсуждать поэзию битников, разыгрывать скетчи Монти Пайтона и отсасывать друг другу кровь.
"Может, не такая уж он и сволочь, - думает Роуэн. - Может, он убивает только тех, кто этого заслуживает".
Вдруг дядя принимается что-то высматривать в другом конце сада. Роуэн тоже глядит на сарай, но ничего не видит. Впрочем, что бы там ни было, Уилла оно, похоже, не слишком беспокоит. Он продолжает вещать голосом, словно пропитанным мудростью веков.
- Трудно быть не таким, как все. Люди этого боятся. Но любые трудности можно преодолеть. - Он взбалтывает остатки крови в стакане. - Взять вот хотя бы Байрона.
У Роуэна мелькает ощущение, что Уилл намеренно забрасывает ему наживку, однако он не помнит, чтобы обсуждал с дядей своего любимого поэта.
- Байрона? - переспрашивает он. - Тебе нравится Байрон?
Уилл смотрит на него так, будто глупее вопроса не придумаешь.
- Он лучший из лучших. Первая истинная мировая знаменитость. Безумный, злой и смертельно опасный. Мужчины всего мира боготворили его, женщины - обожали. Неплохо для мягкотелого косого и косолапого коротышки.
- Да. - Роуэн невольно улыбается. - Пожалуй, неплохо.
- В школе, конечно, над ним измывались. Ситуация изменилась к лучшему только в восемнадцать лет, когда в одном борделе его обратила флорентийская вампирша.
Уилл смотрит на бутылку. Потом показывает этикетку Роуэну.
- "Что в нашей жизни лучше опьяненья?" - цитирует Уилл. - Байрону бы Изобель понравилась.
Роуэн не сводит с бутылки глаз и чувствует, как его сопротивление слабеет. Он забывает, почему так важно не поддаться соблазну. В конце концов, он остается вампиром независимо от того, пьет он кровь или нет. И Клара убила человека не потому, что выпила вампирской крови. Скорее уж наоборот. Может быть, если бы она пила кровь других вампиров в умеренных количествах, ничего бы и не случилось.
Роуэн ловит на себе взгляд Уилла. Дядя - как игрок в покер, собирается выложить лучшие карты.
- Если хочешь полетать, - говорит он, - она тебе поможет. Если в школе есть какая-то особенная девочка, которая тебя интересует, просто попробуй Изобель и увидишь, что будет.
Роуэн думает о Еве. О том, каково было сидеть рядом с ней на скамейке. Если она все равно узнает, что он вампир, почему бы не стать привлекательным и уверенным в себе вампиром?
- Не знаю даже… Я как-то…
- Давай, - уговаривает Уилл, в его голосе - дьявольский соблазн. - Как можно ненавидеть то, чего не знаешь? Возьми ее к себе в комнату, не обязательно пить сейчас.
В этот миг голоса на втором этаже снова становятся громче, слова Питера звучат отчетливо:
- …и что это значит?
И ответ Хелен:
- Ты прекрасно знаешь, что это значит!
Роуэн протягивает руку и почти без раздумий берет бутылку.
В глазах Уилла сияет гордость.
- В ней весь мир. Он твой.
Роуэн кивает и встает, ему вдруг стало неловко, он занервничал.
- Ладно. Я возьму, и, ну, подумаю об этом.
- Спокойной ночи, Роуэн.
- Ага. Спокойной ночи.