В те годы Ютер Мэддок отличался впечатляющей внешностью: стройный и высокий, с густой копной седых волос, классически правильными чертами лица и прозрачными серыми глазами, он одевался и причесывался с элегантной простотой. Ютер не был общителен и уклонялся от новых знакомств. Погруженный в молчаливые думы, подчиняющийся внезапным порывам, одновременно скованный и беспокойный, чуждый всякого легкомыслия, даже неспособный к легкомыслию - таким его помнила Шайна. Редкие вспышки отцовского гнева, холодного и сдержанного, угасали без заметных последствий. Он никогда не наказывал ни Шайну, ни Кельсе - не считая той кульминационной вечерней размолвки, когда он отправил Шайну учиться в дорогостоящий лицей на Танквиль (если это решение можно было назвать наказанием). "По сути дела, - думала Шайна, - я вела себя как самонадеянная дура, негодница и воображуля... И все же... все же..."
Кельсе и Джерд Джемаз улетели на юг на отцовской аэробарже, чтобы спасти то, что осталось от "Апекса" и "Стюрдеванта". Вместе с ними отправились оба двоюродных брата Джемаза и пара наемных рабочих-ао с поместной фермы. На палубе баржи установили мощное автоматическое орудие, способное отразить налет спираньи. Эльво Глиссама не приглашали присоединиться к этой экспедиции, а он, со своей стороны, не напрашивался - его гораздо больше привлекала возможность хорошо выспаться и позавтракать наедине с Шайной в тени камедаров. При этом он не преминул, однако, вежливо предупредить молодую хозяйку поместья: "Пожалуйста, обо мне не беспокойтесь - вы не обязаны меня развлекать. Я прекрасно понимаю, что у вас на уме сотни забот".
Шайна усмехнулась: "О чем тут беспокоиться? Вы уже развлеклись на славу. Вам не терпелось взглянуть на диких эрджинов - я обещала вам их показать и сдержала слово. Забот у меня, конечно, сверх головы, но я не собираюсь ими заниматься по меньшей мере еще несколько дней. Если вообще буду ими заниматься. Откровенно говоря, меня вполне устраивает перспектива побездельничать еще добрую пару месяцев".
"Вспоминая последние дни, не могу поверить, что все это мне не приснилось, - помрачнел Эльво Глиссам. - Действительность превзошла всякое воображение".
"Своего рода способ узнать друг друга получше, - подняла бровь Шайна. - В пятидневном походе с бивуаками на открытом воздухе невозможно избежать некоторой близости".
"Несомненно. С вами и с Кельсе я, можно сказать, познакомился. Джерд Джемаз - другое дело. Загадочный субъект".
"Поверьте мне, я тоже его не понимаю, хотя знаю с детства".
"Могу поклясться, что ему нравится убивать кочевников! - выпалил Глиссам. - И тем не менее... осуждать или даже обсуждать его мотивы было бы некрасиво. Он доставил нас в усадьбу целыми и невредимыми, как вы и предсказывали".
"Джерд не кровожаден, - возразила Шайна. - Просто он не считает хунгов людьми, особенно в тех случаях, когда они ведут себя, как звери".
"Удивительно! - задумчиво произнес Эльво Глиссам. - Необходимость убивать вызывает у меня какую-то беспомощную растерянность".
"Вы проявили себя наилучшим образом, - заявила Шайна. - Теперь и Кельсе, и Джерд вас уважают. Я тоже. Так что не занимайтесь самобичеванием и не ищите в себе недостатки, которых нет".
"О, я не склонен к самокопанию, поверьте мне. Просто мне не кажется, что я чем-нибудь отличился".
"Вы не жаловались. Делали все, что требовалось, и не перекладывали обязанности на других. Не падали духом. А это само по себе похвально".
Эльво Глиссам ответил беззаботным жестом: "Неважно. Что было, то прошло. Я снова в своей тарелке, и мои похвальные инстинкты могут вернуться в потайные закоулки, где они прятались столько лет".
Шайна смотрела вдаль, на Южную Саванну: "Так вам у нас на самом деле нравится?"
"Конечно".
"И вы не скучаете?"
"Только не с вами!" - пламенный взор Глиссама невозможно было истолковать двояко.
Шайна рассеянно улыбнулась, не сводя глаз с горизонта: "С тех пор, как утонула моя мать, в Рассветной усадьбе стало тихо. А раньше здесь каждую неделю устраивали шумные вечеринки. У нас всегда было вдоволь гостей, знакомых и незнакомых - одни приезжали из окрестных поместий, другие из Оланжа, попадались даже инопланетяне. Каждые два-три месяца ао устраивали кару. Мы то и дело куда-нибудь ездили: то в охотничий домик на Озерах-Близнецах, то на Снежноцветную дачу в утесах Суанисета... Каждый день был радостным и возбужденным - пока не умерла мама. Не подумайте, что мы тут живем, как отшельники".
"А потом?"
"Потом отец... сказать, что он "замкнулся в себе", значило бы употребить слишком сильное выражение. А я улетела на Танквиль, и последние пять лет в Рассветной усадьбе почти ничего не происходило. По словам Кельсе, ближайшим другом отца стал Кургеч!"
"И теперь?"
"Я хотела бы, чтобы в Рассветном поместье снова стало весело".
"Да. Это было бы замечательно. Только..." - Эльво Глиссам замялся.
"Только - что?"
"Боюсь, что дни роскошных помещичьих забав сочтены".
Шайна поморщилась: "Гнетущая мысль!"
Кельсе и Джерд Джемаз вернулись в Рассветную усадьбу, буксируя на приставных подъемниках останки "Апекса" и "Стюрдеванта". В кузове аэробаржи стоял гроб из матового белого стекла с телом Ютера Мэддока; кроме того, Кельсе привез записную книжку отца, найденную в потайном отделении "Стюрдеванта".
Через два дня состоялись похороны: Ютера опустили в землю на лесном семейном кладбище в двух шагах от озера Фей, за ручьем Чип-Чап. Воздать последние почести Ютеру приехали больше двухсот друзей семьи, родственников, соседей и работников с окрестных ферм.
Как зачарованный, Эльво Глиссам наблюдал за людьми, поразительно отличавшимися от него привычками и манерами. Мужчины, по его мнению, были прозаичны и скучноваты, а женщинам чего-то не хватало - чего именно, он затруднялся объяснить. Легкомыслия? Шаловливости? Притворства? Даже Шайна казалась более непосредственной, чем это подобало столичной девушке: в общении не оставалось места для легкой иронии, флирта и прочих изощренных игр, развлекавших городскую элиту. Приспособление к условиям окружающей среды, не более того? Наверняка Глиссам знал только одно: Шайна безудержно влекла его, как некий волшебно-притягательный стихийный процесс, как разлетающийся мириадами алмазов морской прибой на восходе солнца, как усеянное звездами таинственное небо полуночи.
Он познакомился с десятками людей - двоюродных братьев и сестер, теток, зятьев и шуринов с родителями, сыновьями и дочерьми. Никто ему не запомнился. Никто не проявлял внешних признаков скорби, никто даже не гневался на убийцу. Преобладали, скорее, мрачноватое упрямство и сдержанная решимость, по мнению Глиссама не сулившие никаких уступок раскрепостителям.
Эльво невольно прислушался к беседе Кельсе Мэддока и Лайло Стенбарена из поместья Дорадо. Говорил Кельсе: "Ни о какой случайности не может быть и речи. Кто-то заранее рассчитал оба нападения, подговорил и предупредил хунгов - разбойник, хорошо осведомленный о нашем возвращении и о том, где и когда отец собирался нас встретить".
"Не связано ли это каким-то образом с "забавной шуткой", о которой Ютер обещал рассказать в письме?"
"Кто знает? Модуль автопилота в "Стюрдеванте" не поврежден. Мы проследим весь его маршрут. Может быть, отцовская шутка не пропадет даром. Хорошо смеется тот, кто смеется последним".
Кельсе заметил Глиссама и вежливо представил его пожилому соседу, заметив напоследок: "К сожалению, домине Глиссам не скрывает своих симпатий к раскрепостителям".
Стенбарен расхохотался: "Сорок лет тому назад шумело и волновалось общество "За восстановление справедливости в Уайе". Десять лет спустя, если мне не изменяет память, прохода не было от агитаторов из "Лиги борьбы с расхитителями туземного наследия". Потом пришлось усмирять экстремистов из "Апофеоза возмездия". А нынче воду мутит "Союз раскрепощения". Поистине, свято место пусто не бывает!"
"Если подобные организации возникают снова и снова, значит, существует нерешенная проблема, вызывающая постоянное беспокойство, - возразил Глиссам. - Порядочность, недопущение грабежа и насилия, справедливость, возвращение незаконно присвоенного имущества - концепции, известные испокон веков и присущие любому человеческому обществу, их невозможно игнорировать".
"Концепции нас не беспокоят, - пожал плечами домине Стенбарен, - мы исходим из практических соображений. В той мере, в какой ваш интерес к этим концепциям носит чисто теоретический характер, беспокойтесь на здоровье, воля ваша".
Наутро после похорон из-за облаков внезапно, как пикирующая хищная птица, спустилась сверкающая голубая воздушная яхта "Гермес" с хромированными накладками и залихватской полутораметровой антенной. Пилот пренебрег общей посадочной площадкой и приземлился прямо на прогулочную террасу перед входом в Рассветную усадьбу.
Выглянув из окна библиотеки, Шайна заметила роскошный экипаж, загородивший заботливо приглаженную гравийную дорожку, и подумала, что Кельсе это не понравится - тем более, что за штурвалом яхты оказался Джорджол, хорошо осведомленный о местных обычаях.
Джорджол спрыгнул на землю и некоторое время стоял, разглядывая Рассветную усадьбу, как приценивающийся покупатель. На нем были замшевый разрезной килт, сандалии из сыромятной кожи с кварцевым шаром на большом пальце правой ноги и праздничный "разгульный парик" головореза из племени гарганчей - хитроумное сооружение из серебряных спиц, туго переплетенных выбеленными волосами Джорджола, торчащими во все стороны жесткими подстриженными кисточками. Лицо его блестело свежим лазурным маслом, ярко-голубая кожа соперничала с эмалью "Гермеса".
Шайна покачала головой с шутливым неодобрением - Кексик снова устроил из себя спектакль всем на посмешище - и вышла ему навстречу на тенистую площадку аркады перед главным входом. Джорджол шагнул вперед, взял ее за руки, наклонился, поцеловал ее в лоб: "Я узнал о смерти твоего отца и решил, что должен лично выразить соболезнования".
"Спасибо, Джорджол. Но похороны были вчера".
"Знаю. Вчера ты была занята, принимая невероятно скучных обывателей. Я не хотел, чтобы кто-нибудь помешал мне сказать то, что я должен сказать".
Шайна терпеливо рассмеялась: "Что ж, теперь тебе никто не мешает".
Настороженно прищурившись, Джорджол вскинул голову: "В том, что касается твоего отца, невозможно не испытывать сожаление. Ютер был человек сильный, достойный уважения - хотя, как тебе известно, его взгляды были прямо противоположны моим".
Шайна кивнула: "Жаль! Я так и не успела с ним поговорить. Ты знаешь, он погиб за день до нашего возвращения - я надеялась, что он стал мягче, доступнее..."
"Мягче? Доступнее? Разумнее, справедливее? Кто, Ютер Мэддок? Ха! - Джорджол снова вызывающе вскинул точеное лицо. - Вряд ли. Думаю, что и Кельсе никогда не изменится. Ни на йоту. Кстати, где Кельсе?"
"В конторе, проверяет счета".
Джорджол смерил глазами причудливый, чуть обветшалый фасад Рассветной усадьбы: "Старый добрый дом, просторный и уютный. Тебе повезло. Не каждому выпадает родиться и вырасти в таком доме".
"Не каждому, это правда".
"А я вознамерился положить конец вашей приятной, удобной жизни".
"Ну что ты, Джорджол, не притворяйся. В какие бы наряды ты не рядился, в глубине души ты всегда останешься Кексиком".
Джорджол усмехнулся: "Должен признаться, я прилетел не только для того, чтобы выражать соболезнования. Точнее говоря, вовсе не для этого. Хотел тебя увидеть, прикоснуться к тебе".
Он шагнул вперед. Шайна отпрянула: "Не следует поддаваться мимолетным побуждениям".
"А! Но мои побуждения не мимолетны! Я знаю, чего хочу. Я все решил, все продумал - и ты хорошо понимаешь, как я к тебе привязан".
"Ты был ко мне привязан, Джорджол. С тех пор прошло пять лет, - возразила Шайна. - Пойду, скажу Кельсе, что ты приехал. Уверена, что у него к тебе будет много вопросов".
Джорджол порывисто преградил ей путь, взял ее за руку: "Нет. Пусть Кельсе возится с пыльными бумажками. Я приехал к тебе. Давай пройдемся вдоль ручья, побудем наедине".
Шайна опустила глаза на державшую ее узкую синюю руку с длинными заостренными пальцами и черными ногтями: "Скоро обед, Джорджол. Может быть, после обеда. Ты останешься у нас?"
"Был бы очень рад пообедать в твоем обществе".
"Пойду найду Кельсе. А вот и Эльво Глиссам - вы встречались у тетки Вальтрины. Я вернусь через пару минут".
Шайна поспешила в контору. Кельсе, хмуро глядевший на калькулятор, поднял голову.
"Прилетел Джорджол".
Кельсе сухо кивнул: "Что ему нужно?"
"Он вежливо посочувствовал по поводу гибели отца. Я пригласила его к обеду".
Из окна конторы можно было видеть Джорджола и Глиссама, прогуливавшихся по лужайке под зонтичными деревьями. Кельсе крякнул и поднялся на ноги: "Мне нужно с ним поговорить. Распорядись, чтобы обед подали на восточной террасе".
"Кельсе, не спеши! Зачем обижать Джорджола? Он заслуживает того, чтобы с ним обращались так же, как с любым другим гостем. Сегодня жарковато - всем будет приятнее обедать в прохладной столовой".
Кельсе ответил сдержанно, но твердо: "Уже двести лет ни один ульдра не заходил в парадную столовую. Сделать исключение - даже для Джорджола - значило бы нарушить древнюю традицию. Я не могу себе это позволить".
"Это скверная, оскорбительная традиция, ее незачем соблюдать! Даже если у отца были расовые предрассудки, мы с тобой не расисты. Мы можем расстаться с предубеждениями".
"У меня нет предубеждений, я рассматриваю каждого человека индивидуально, каково бы ни было его происхождение. Именно поэтому я прекрасно понимаю, что Джорджол вовсе не случайно выбрал сегодняшний день для того, чтобы навязать нам свою волю. Не получится".
"Я тебя не понимаю! - в отчаянии воскликнула Шайна. - Мы знаем Кексика с тех пор, как пешком под стол ходили. Он спас тебе жизнь, рискуя своей головой. И только потому, что у него синяя кожа, он не может с нами пообедать так же, как любой скотовод или приезжий с далекой планеты? Смехотворно, невероятно!"
Подняв брови, Кельсе смерил сестру глазами с головы до ног: "Меня удивляет твое непонимание происходящего. Рассветная усадьба принадлежит нам не потому, что кочевники позволяют нам здесь жить, а только потому, что мы достаточно сильны, чтобы защитить свою собственность".
Шайна с отвращением отвернулась: "Ты слишком много времени проводишь с Джемазом. Он - шовинист почище отца".
"Шайна, сестричка моя, твоя доброта граничит с наивностью. Неужели ты не видишь, какая опасность нам угрожает?"
Шайна взяла себя в руки: "Я вижу одно: Джорджола - Серого Принца - принимают с почестями в лучших домах Оланжа. Не странно ли, что в доме, где он вырос, ему отказывают в соблюдении элементарных приличий?"
"Столичным рантье, приглашающим Джорджола для развлечения, не грозит уничтожение, - терпеливо возразил Кельсе. - Отвлеченные принципы - своего рода валюта влияния, имеющая хождение среди тех, кто уже не считает обычных денег, будь то богатые наследники или бессребреники-прихлебатели. А мы - горстка пришлых на просторах дикого Алуана. Нам не простят ни малейшей слабости, любая уступка приведет к катастрофе".
"И на основании этого отвлеченного рассуждения ты отказываешь Джорджолу в цивилизованном обращении?"
"Цивилизованное обращение должно быть взаимным! Джорджол отказывает нам в таком обращении. Он явился в наряде синего разбойника из Вольных земель. Если бы он оделся по-человечески и не вонял лазурным маслом... Короче говоря, если бы Джорджол приехал к нам, как один из нас, я бы его принял, как своего. Но он подчеркнуто пренебрег этой возможностью. Он выставляет напоказ головной убор гарганча, похваляющегося кровавым набегом, обнажился до пояса, как подобает кочевнику, но не помещику, и при этом разъезжает в роскошной машине, купленной на пожертвования раскрепостителей - другими словами, бросает мне вызов. Я отвечаю на вызов. Если Джорджол желает пользоваться привилегиями пришлых, если он хочет обедать в нашей парадной столовой, пусть одевается и ведет себя так, как это принято в нашем доме, уважая наши обычаи, а не навязывая свои. Вот и все".
Шайна не нашла слов и снова отвернулась. Кельсе проговорил ей в спину: "Поговори с Кургечем. Спроси, что он обо всем этом думает. Кстати, его тоже неплохо было бы пригласить к обеду".
"Ну вот еще! Лучшего способа нанести Джорджолу смертельное оскорбление ты не придумал?"
Кельсе отозвался горьким, диковатым смешком: "А ты хочешь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы? Одного ульдру нельзя приглашать потому, что это обидит другого?"
"Ты не считаешься с самомнением Джорджола, с его представлением о себе".
"Я не разделяю его представление о себе и не вижу, почему я обязан к нему приспосабливаться. Болезненное самолюбие - порок, а не достоинство. Кроме того, я его не приглашал. Он явился самовольно, и приспосабливаться придется ему, а не нам".
Шайна раздраженно выпорхнула из конторы и вернулась к гостям, беседовавшим под аркадой у входа. "Кельсе по уши увяз в бухгалтерии, - заявила она Джорджолу. - Он очень извиняется и обязательно встретится с тобой за обедом. Тем временем мы могли бы прогуляться к реке, все вместе".
Лицо Джорджола подернулось гримасой: "Разумеется, как тебе угодно. Рад возможности посетить памятные места, где прошло мое образцовое безоблачное детство".
Втроем они прошлись вверх по течению реки к озеру Теней, где Ютер Мэддок соорудил пристань с навесом для трех парусных глиссеров. Эльво Глиссам оставался самим собой; настроение Джорджола менялось каждую минуту. То он нес беззаботную чепуху, обаятельностью не уступая Глиссаму, то начинал меланхолично вздыхать, обозревая пейзажи, знакомые с детства, то набрасывался на Глиссама, с яростной настойчивостью отстаивая то или иное несущественное утверждение. Шайна с удивлением наблюдала, не совсем понимая, какие страсти боролись под его высоким узким лбом. Ей не хотелось оставаться наедине с Джорджолом - без сомнения, он проявил бы несдержанную пылкость.
Джорджола возмущало присутствие Эльво Глиссама, он с трудом скрывал свои чувства. Пару раз Шайне показалось, что он уже собирался попросить Глиссама удалиться; в обоих случаях ей удалось быстро вмешаться и предотвратить скандал.
В конце концов Джорджол смирился с обстоятельствами, но тут же принялся демонстрировать новую гамму меняющихся настроений: вспоминая то одно, то другое приключение юности, он преподносил события в издевательских тонах, после чего начинал жаловаться на судьбу или запутывался в сентиментально-ностальгических рассуждениях. Поставленная в неудобное положение, Шайна нервничала - Джорджол явно валял дурака. Ей хотелось поддразнить его, чуточку сбить с него спесь, но она боялась уязвить его и тем самым вызвать новый приступ страстных трагических излияний. Она решила придержать язык. Эльво Глиссам надел на себя маску спокойной благожелательности и отделывался высказываниями настолько безличными и банальными, что заслужил со стороны Джорджола несколько взглядов, исполненных глубокого презрения.