Прошло пять часов - дождь не прекращался. Во тьме за окном гремело.
Я надеялся, что к концу моего дежурства гроза иссякнет, но когда появился Чак Фулер, картина нисколько не изменилась. Чак был моим сменщиком - ночным Стражем Ада.
Он уселся за пульт.
- Ты чересчур рано, - сказал я. - Тебе никто не заплатит за лишний час.
- Делать нечего. Дождь. Лучше сидеть здесь, чем дома.
- Крыша протекает?
Он покачал головой.
- Теща опять приехала.
Я кивнул понимающе.
- Одно из неудобств нашего мира: он мал.
Он заложил руки за голову и откинулся в кресле, взглянул в сторону окна. Я почувствовал, что у него начинается истерика.
- Ты знаешь, сколько мне лет? - спросил он, выдержав паузу.
- Нет, - сказал я, зная, что ему двадцать девять.
- Двадцать семь, - сказал он. Двадцать восемь скоро исполнится. Ты знаешь, где я успел побывать?
- Где?
- Нигде, вот где! Я родился и вырос на этой чертовой планете! Я женился и живу здесь и никогда никуда не уезжал. Когда я был моложе, не было возможности. А сейчас у меня семья…
Он нагнулся, поставил локти на колени, как школьник. Когда ему стукнет пятьдесят, Чак все равно будет выглядеть школьником: светлые волосы, короткая стрижка, приплюснутый нос, некоторая сухопарость, загар быстро пристает, ну и так далее. Может, он и поступать будет, как школьник пятидесяти лет, но я об этом не узнаю.
Я промолчал. Мне нечего было сказать.
На какое-то время он затих. Потом опять:
- Ты успел кое-где побывать. - Выдержал минутную паузу и продолжал: - Ты родился на Земле! Земля! Еще до того как я родился, ты путешествовал по другим мирам. Земля для меня - название. И еще фотографии. Остальные здесь - они тоже видели только фотографии.
Я молча ждал. Когда устал ждать, сказал:
- "Минивер Чиви свой удел клял…"
- Что это значит?
- Так начинается одно старинное стихотворение. Вернее, старинным его считают сейчас, а когда я был мальчишкой, оно еще не успело состариться. У меня было много друзей, родственников. Когда-то… Сейчас от них не осталось даже костей. Они стали пылью, обычной пылью. И это не метафора. Пятнадцать лет для тебя и меня одно и то же, но не всегда. Что случилось тогда, давно занесено на скрижали истории. Улетая к звездам, ты хоронишь свое прошлое, и если доведется вернуться, тебя встретят либо совершенно незнакомые люди, либо карикатуры на твоих друзей, родственников и тебя самого. Нет ничего легче, чем стать дедушкой в шестьдесят лет, прадедушкой в семьдесят пять или восемьдесят, но если ты улетишь годика на три, а потом вернешься, то встретишь своего пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнука, которому исполнилось шестьдесят пять и который страшно удивится, когда ты похлопаешь его по плечу. Знаешь, что такое одиночество? Ты не просто человек без родины или человек вне мира. Ты - человек вне времени. Ты и время перестаете принадлежать друг другу… Как мусор, блуждающий в межзвездном пространстве…
- Это стоит того! - воскликнул он.
Я захохотал. Мне приходилось выслушивать подобное каждый месяц уже в течение полутора лет. Раньше меня это не задевало так сильно, но сейчас все накопилось: дождь и грядушая субботняя ночь, мои последние заходы в библиотеку, а теперь и жалобы Чака - они-то и вывели меня из себя.
Я захохотал.
Чак густо покраснел.
- Ты смеешься надо мной!
Он поднялся и зло взглянул на меня.
- Нет, что ты, - сказал я, - я смеюсь над собой. Не ждал, что твои слова меня заденут. Я узнал о себе кое-что смешное.
- Что?
- С годами, оказывается, становишься сентиментальным. Это открытие меня и рассмешило.
Он вздохнул, повернулся и отошел к окну. Сунул руки в карманы, обернулся, взглянул на меня.
- Разве ты несчастлив? - спросил он. - Там… в глубине души, я имею в виду. У тебя есть деньги, ты ничем не связан.
- Успокойся, я счастлив, - ответил я. - Давай не будем вспоминать об этом. Вот и кофе у меня остыл.
Чак снова вздохнул и повернулся к окну. Яркая вспышка осветила его профиль, голос ему пришлось повысить: ударил гром.
- Извини, - услышал я будто издалека. - Мне просто кажется, что самый счастливый из нас - ты.
- Я? Не бери в голову, это погода всех достала. На тебя тоже плохо действует.
- Ты, как всегда, прав, - сказал он. - Взгляни! Я не видел такого дождя уже несколько месяцев…
- Небеса копили его в расчете на сегодня.
Он фыркнул.
- Я пока схожу вниз за кофе и сэндвичами - перекусить перед дежурством. Тебе что-нибудь принести?
- Спасибо, не надо.
- О’кей. Сейчас вернусь.
Он вышел, посвистывая. У него никогда не бывает продолжительных приступов. Настроение, как у ребенка, скачет вверх-вниз, вверх-вниз… Страж Ада для него, наверное, самая подходящая работа: она требует максимальной, но непродолжительной концентрации внимания. Говорят, название нашей службы произошло от старинного летательного аппарата. Кажется, армейского вертолета. Мы отсылаем "глаза" на рассчитанные заранее орбиты - они могут вращаться в небе, зависать над землей и летать задом наперед, как те машины в далеком прошлом. Мы следим за порядком в городе и на окраинах. Эта - не самая трудная работа на Лебеде. У нас нет привычки заглядывать в чьи-то окна или посылать "глаза" кому-нибудь на дом. Если, конечно, нас не попросят. Наши показания рассматриваются в суде как свидетельские, и если мы успеваем нажать пару кнопок, то предоставляем видеозапись событий. Иногда на место происшествия мы посылаем людей или роботов - в зависимости от того, какая требуется помощь.
Преступления на Лебеде редки, хотя все до одного, даже дети, носят с собой оружие. Каждый прекрасно знает, кто на что способен, и немного найдется мест, могущих послужить укрытием преступнику.
В основном, мы занимаемся воздушным движением и поглядываем за местной фауной (она-то и заставляет нас носить оружие).
ОПНФ - так мы называем нашу должностную обязанность - Организация по Предохранению Нас от Фауны. Поэтому все сто тридцать "глаз" снабжены ресницами сорок пятого калибра.
Здесь встречаются весьма миловидные существа: медвежонок-панда, например. В сидячем положении не превышает трех футов. Большие шелковистые квадратики ушей, пегая, в завитушках шкурка, круглые, ясные карие глаза, розовый язычок, нос кнопкой, пушистый хвост, остренькие мелкие зубки с сильнейшим ядом… Охочий до внутренностей млекопитающего, как кошка до валерьянки.
"Кусака", наоборот, выглядит под стать прозвищу: пресмыкающееся с панцирем, защищающим голову, три шипа - над глазами и у самого носа. Полуметровые ноги, хвост с четырьмя шипами, который "кусака" задирает вверх всякий раз, когда гонится за добычей, и ко всему прочему - длинные острые зубы.
Есть еще земноводные, приползающие с залива или с реки. Они еще более уродливы и опасны.
Вот почему существуем мы, Стражи Ада - и не только на Лебеде, но и в остальных колониях. Между путешествиями я не раз работал Стражем и знаю, что они нужны везде.
Чак отсутствовал дольше, чем я ожидал, и вернулся к тому времени, когда я имел полное право покинуть пост. Но у него был довольный вид, и я ничего не сказал. На воротничке были заметны следы губной помады, а по лицу гуляла усмешка. Я пожелал ему всего хорошего, взял трость и спустился вниз, где меня ждал холодный душ.
Идти два квартала пешком к оставленной на стоянке машине мне не хотелось. Я вызвал по телефону такси.
Элеонора решила устроить себе выходной и ушла после ленча, служащие закончили работу на час раньше - здание мэрии пустовало, и мои шаги гулко звучали в полумраке пустого коридора. Пятнадцать минут я ждал у парадных дверей, прислушиваясь к мурлыканью дождя и бульканью воды в водосточной трубе. Дождь хлестал по тротуарам и сотрясал оконные стекла, до которых было холодно дотрагиваться.
Едва я увидел, что творится на улице, планы провести остаток дня в библиотеке рассеялись как дым. "Завтра или, в крайнем случае, послезавтра", - решил я. Вечер располагал к хорошему ужину, горячей ванне, бренди и чтению. Можно раньше лечь спать. В такую погоду хорошо спится…
Такси остановилось перед входом. Раздался гудок. Я выбежал наружу.
Наутро проливной дождь прекратился, а через час опять стал моросить не переставая. К полудню морось перешла в монотонный ливень.
Я был искренне рад, что сегодня у меня, как всегда по пятницам, выходной.
Поставьте значок -"- под прогнозом погоды на четверг: в пятницу ничего не изменилось.
Я все-таки решил чем-нибудь заняться.
Я ехал по району, который расположен у самой реки. Вода в Нобле стала прибывать, а тучи выжимали из себя все новые и новые порции вольт. Канализационные трубы засорились, а кое-где выплескивали воду обратно, и та рекой неслась по улицам. Дождь продолжал лить, лужицы росли, превращаясь в маленькие озерца, и ксе сопровождалось барабанным соло грома, в землю втыкались огненные рогатины и кривые лезвия молний. Вода несла по водостокам трупы летучих гадов, похожих на недогоревшие остатки гигантского фейерверка. Шарова я молния плыла над центральной площадью, огни Святого Эльма мерцали на флагштоке. Башня с часами и гигантская статуя Уэя, держались героически.
Я медленно вел машину к библиотеке, дворники с трудом смахивали с лобового стекла бесчисленные нити бисера: гигантские мебельные фургоны в небе, очевидно, управлялись водителями, неохваченными профсоюзом - ни один не останавливался выпить кофе. Наконец я нашел свободную стоянку и, укрывшись зонтиком, устремился к библиотеке.
Последние годы превратили меня в некое подобие библиофила. Нет, не настолько меня мучит жажда знаний, мне необходимы только свежие мысли. Причина этому в следующем.
Как известно, существуют скорости, превышающие скорость света. Например, фазовые скорости радиоволн в ионной плазме или скорости перемещения световых пучков Джакобиле, но эти явления - редки, и в любом случае, неприменимы к космическим перелетам или транспортировке груза. Если речь идет о материи, то скорость света непреодолима. Скорость может быть близка к световой, но не более.
А жизнь приостановить можно, это проще простого: включил - выключил, никаких проблем. Вот почему я прожил так долго. Скорость увеличить нельзя, но можно замедлить старение человека - вплоть до остановки жизненных процессов, - и пусть корабль со скоростью, близкой к световой, летит полвека или больше, если это необходимо, и доставит пассажиров по назначению. Поэтому я так одинок. Каждая такая маленькая смерть влечет за собою воскрешение где-то на другой планете и в другом времени. Так со мной бывало не раз, и в этом кроется ответ на вопрос, почему я стал библиофилом: новости доходят медленно, так же медленно, как и корабли. Купите перед отлетом газету, и когда вы прибудете к цели, она останется газетой, но там, где вы ее купили, она давно стала историческим документом. Если вы пошлете на Землю письмо, то правнук вашего корреспондента сможет отправить ответ вашему пра-правнуку, если между вами действительно тесные узы и никто не умрет в младенчестве.
Полки маленьких библиотек на Лебеде ломятся от редких книг: первые издания, покупаемые перед самым отлетом с Земли, которые после прочтения жертвуют библиотеке. Книги доходят до читателя после того, как привезены сюда. Мы их сразу перечитываем и тиражируем. Ни один автор еще не подал иска, и ни одному издателю не грозит тюремное разбирательство с представителями, литагентами или наследниками.
Мы полностью автономны и всегда плетемся в хвосте, ибо существует "транзитное отставание", которое непреодолимо. Земля так же легко осуществляет контроль за нами, как мальчик дергает за обрывок веревки, когда змей оторвался и взмыл в небо. Возможно, что-то подобное и пришло на ум Йитсу, когда он написал: "Вокруг все распадается на части, и центру их, увы, не удержать…" Терзаемый сомнениями, я все еще заставляю себя ходить в библиотеку за новостями.
День прошел незаметно.
Слова текли по экрану, я сидел в кабинке, просматривая еще никем не раскрытые газеты и журналы, а по улицам Бетти струились потоки с гор. Вода начисто умыла лес: пена цвета арахисового масла заливала поля, устремлялась в подвалы, всюду находя себе дорогу и оставляя грязь на улицах.
Я зашел позавтракать в библиотечный кафетерий, где от девушки в зеленом переднике и желтой юбке (материя приятно шуршала) узнал, что аварийные команды уже работают вовсю, а движение в восточном направлении за Центральной площадью перекрыто.
После завтрака я, в плаще и сапогах, прогулялся в ту сторону.
Стена из мешков с песком, перегородившая Главную улицу, выросла мне по пояс, вода бурлила у колен и прибывала с каждой минутой.
Я взглянул на памятник Уэю. Ореол вокруг него померк, и это не было неожиданностью. Он честно совершил ошибку и быстро это понял.
Уэй держит в левой руке очки и смотрит на меня вроде с опаской, гадая в глубине своей бронзовой души, не проговорился ли я и не разрушу ли его лоснящееся от воды, тяжелое, позеленевшее величие. Рассказать? Думаю, я единственный, кто его помнит. Он хотел стать отцом новой великой, страны и действительно очень старался. Он занимал пост три месяца, а оставшийся срок (почти два года) мне пришлось исполнять его обязанности. В свидетельстве о смерти написали "сердечный приступ", но не упомянули, что виновником этого был кусочек свинца. Тех, кто об этом знал, нет в живых: разгневанный муж, испуганная жена, следователь-криминалист. Я остался один и не расскажу об этом никому, если сам бронзовый Уэй не проговорится. Ибо он - герой, а статуи нужны здесь больше, чем живые герои. Когда-то Уэй личным примером помог нам бороться с наводнением в поселке Батлер, и хотя бы за это достоин остаться в памяти граждан.
Я подмигнул бывшему своему боссу, - с носа у него капало прямо в лужу у моих ног. Прислушиваясь к всплеску воды и ругани рабочих, которые возводили плотину на другой улице, я отправился обратно в библиотеку в сопровождении оглушительного рокота и ярких вспышек. Над головой у меня проплыл "глаз". Я махнул рукой, и он подмигнул мне фильтром. Если не ошибаюсь, сегодня в лавке распоряжался С. А. Джон Киме. А может быть и нет.
Внезапно хляби небесные разверзлись вновь: я очутился под настоящим водопадом.
Я бросился к стене здания - другого укрытия рядом не оказалось. Я поскользнулся, но вовремя пустил в дело трость. Наконец нашел какую-то дверь и укрылся за ней.
В течение десяти минут беспрерывно сверкали молнии и громыхал гром. Когда наконец дождь поутих, а ко мне вернулось зрение и слух, я увидел, что Вторая Авеню превратилась в реку. Отвратительно хлюпая, река уносила с собой всякий сор: бумажки, куски породы, палки, ил… Я пережидал в укрытии, пока спадет вода: похоже, она скроет мои сапоги целиком.
Вода не спадала.
Она подобралась ко мне и стала лизать подошвы.
Этот миг показался мне не худшим из возможных. Стало ясно, что дальше будет еще хуже.
Я попробовал пробежаться, но бежать с полными сапогами воды…
Я вспомнил про выстрел, который услышал днем. Когда у тебя мокрые ноги, размышлять ни о чем не приходится. Я добрел до стоянки, поехал домой. За машиной оставался пенистый след, и я чувствовал себя капитаном речного пароходика, мечтающего стать погонщиком верблюдов.
Было темно, будто наступил вечер. Я въехал в сырой, но еще не залитый водой гараж.
Когда я шел по переулку к дому, сумрак сменился тьмой. Несколько дней я не видел солнца, подумать только, как его не хватает в выходной день! Над головой раскинулся темный купол неба и, несмотря на полумрак, я отчетливо видел высокие кирпичные стены, обступившие переулок.
Я держался левой стены в надежде хоть чуточку укрыться от дождя. Проезжая по набережной, я заметил, что уровень воды в реке достиг самых высоких отметок, нанесенных на пирсе. Нобль походил на большую тухлую колбасу, оболочка которой вот-вот лопнет. Вспышка молнии представила моему взору всю долину, и я, чтобы объехать лужи, уменьшил скорость.
Мечтая о сухих носках и сухом мартини, я завернул за угол и замер как вкопанный.
Это был орг.
Он приподнял пластинчатое тело под углом сорок пять градусов к тротуару. Голова с глазами-светофорами, говорящими мне "стоп", зависла в метре от земли, а сам он бежал в мою сторону, мелко перебирая бледными, маленькими ножками, и пасть его, несущая смерть, метила мне в живот.
Здесь я сделаю отступление и расскажу о своем детстве. Если вы примете во внимание вышеизложенные обстоятельства, то поймете, почему я в этот момент вспомнил о нем.
На Земле я родился, вырос и получил образование. До поступления в колледж два лета работал на скотоферме. До сих пор помню запах и шум в стойлах, помню, как приходилось прогонять коров по дороге на ферму. Помню запах и шум университета: формальдегид в лаборатории биофака, голоса первокурсников, коверкающих французские глаголы, неотступный аромат кофе и сигарет в Студенческом союзе, звон церковных колоколов и звонки на лекции, на которые никто не обращает внимания, запах свежескошенной травы на лужайке (вспомни сидящего верхом на пожирающем траву чудовище Энди, этого гиганта-негритоса с надвинутой на самые брови бейсбольной кепкой и сигаретой, зажатой в углу рта так, что она почти обжигала левую щеку) и всегда тик-так-топ-шлеп! - мелкие шажки по нашей улице. Яне хотел ходить на Общую Физику, но четыре семестра считались обязательными. Единственная возможность ее избегнуть - заниматься спецспортом. Я выбрал фехтование: в теннисе, баскетболе, боксе, борьбе, гандболе подразумевается какой-то напряг, а стать членом гольф-клуба мне не позволяли средства. Я не подозревал, какие последствия будет иметь мой выбор. Напряга оказалось не меньше (если не больше), чем в других видах. Но мне понравилось. На втором курсе я вошел кандидатом в сборную…
Когда я появился тут, где все носят при себе оружие, то заказал себе трость. Она похожа на эспадрон и на пику гуртовщика, с одной лишь разницей: если ею кольнуть живое существо, оно никогда больше не поднимется с места. Гарантирую около восьмисот вольт в точке касания (если, конечно, нажата кнопка).
…рука с тростью взметнулась, палец нажал кнопку.
Оргу недолго пришлось ждать.
Когда я подпалил ему брюхо прикосновением трости и моментально отдернул руку, из пасти, ощерившейся острыми, как бритва, зубами, донеслось нечто среднее между вздохом и писком. Да, оргу недолго пришлось ждать (так мы их называем для краткости: "организм" - когда никак не вспомнить название).
Я отключил трость и обошел его кругом. Он оказался из породы речных. Помню даже, как три раза оглянулся, уходя, снова включил трость и до самой квартиры шел с включенной тростью, пока не запер за собой дверь и не зажег свет.
Тогда я разрешил себе вздрогнуть, а немного спустя сменил носки и смешал себе коктейль.
Пусть на вашем пути никогда не будет оргов.
Суббота.
Дождь усилился.