- Дорогой товарищ, не смешите меня! От удара о полосу самолет развалился на части! Если вынужденная посадка - это когда мотор в двухстах метрах от фюзеляжа, а кабина пилотов по размерам приближается к кастрюльке для гуляша - то тогда это была вынужденная посадка.
- То есть самолет уничтожен?
- Ну, формально можно сказать, что не до конца - пол-фюзеляжа осталось в целости, и выжило два оператора РЛС.
- А остальные?
- Остальные ушли в страну вечной охоты… Американцам крайне невыгодно признавать, что их самолет был сбит над Будапештом. Поэтому они и придумали эту версию с вынужденной посадкой. Тем более - 'хокаев' на полосе было несколько, они один из них слегка демонтировали и предъявили репортерам. А взрыв объявили выхлопом топлива из-за неисправности мотора. Вы же знаете, эти ребята в деле сокрытия улик - выдающиеся мастера.
- Хорошо, Кальман. Наш парень имеет возможности принимать гостей?
- Ну, дорогой товарищ! - Лошонци развел руками: - Вы хотите невозможного! Это все же тюремная больница, а не приют святой Эржбеты…
- Ладно, тогда у меня будет к вам просьба. И не ищите в ней двойной смысл, это сугубо и исключительно личное дело нашего парня, к шпионским страстям оно никакого отношения не имеет. Вы поддерживаете контакт с Ференцом Молнаром?
Лошонци скептически покачал головой:
- У бедняги Ференца и так проблем - море. Зачем ему иметь отношения с бывшим коллегой, если он и сам в своем кресле держится еле-еле? Нет, не поддерживаю.
- Но телефон и адрес его у вас есть?
- Телефон есть. Адрес…. Живет где-то в Уйпалоте, в новых домах, что построены были как раз накануне краха коммунизма. Это вообще хороший район, не чета нашему.
- Ну, вот и хорошо. Позвоните ему как-нибудь в ближайшее время, и передайте вот что. Дескать, Александр Леваневский лежит в тюремной больнице по адресу - скажете адрес - и мечтает увидеть некую фрау Шуман. И если дорогой господин Молнар посчитает возможным эти слова фрау Шуман передать - то сделает большое и благородное дело.
Кальман Лошонци иронично улыбнулся.
- Хм… Вы хотите взять на крючок старину Ференца?
Левченко отрицательно помахал головой.
- Нет, дружище Кальман. Мы хотим, чтобы у нашего подзащитного появился шанс. Шанс исправить ошибку, которую он сделал семь лет назад…. И ничего больше. Наш стрелок в свое время был неистово влюблен в эту самую фрау Шуман - не спрашивайте меня о подробностях, но поверьте на слово, это была настоящая любовь. Но в один далеко не прекрасный день они расстались. Но, насколько я знаю нашего стрелка - эта любовь у него не прошла, хуже того - за эти семь лет она стала крепкой, как выдержанный коньяк. Пусть они увидятся еще раз - может быть, последний в этой жизни…
Лошонци хмыкнул недоверчиво, покачал головой. Затем мягко улыбнулся и сказал:
- Вы, русские, безнадежные романтики. Впрочем, наверное, именно поэтому я и работаю с вами. Мне, старому дураку, что-то уж очень не хватает романтизма в наше прагматичное время… Ладно, передам сегодня же. У вас все?
- Вот десять тысяч - на услуги адвоката, на обеспечение экспертизы; хватит?
Кальман Лошонци посмотрел на Левченко, еще раз чуть заметно улыбнулся.
- Дорогой товарищ, если бы вы знали, сколько людей готовы помочь нашему парню просто так, из чувства дружбы - вы бы немало удивились…
***
Сегодня пятнадцатое мая…. Каждый год на протяжении последних шести лет он праздновал этот день. Сегодня, впервые за все это время, он не сможет поставить на стол пять алых роз в хрустальной вазе, бутылку шампанского и тарелочку с эклерами. Герди так любила эти пирожные…
Адвокат сказал, что, возможно, его начнут допрашивать уже на этой неделе, может быть, даже завтра - врачи считают, что он уже достаточно окреп. Ладно, будем считать, что это так и есть. Хотя голова кружится по-прежнему, стоит ему пройти десяток шагов - но все же рубцы уже затянулись, и раны уже не выглядят столь ужасающе, как всего неделю назад. Как тогда говорил доктор - 'чудо Господне'? Две пули пробили левое легкое в трех и в пяти сантиметрах от сердца, одна - правое легкое в нескольких миллиметрах от артерии. Да, он действительно в рубашке родился.
Жаль, не удалось тогда подстрелить ни одного из этих ражих детинушек, что так страстно жаждали его убить. А потом, долго и с удовольствием, били его ногами, в подкованных ботинках - били лежащего, истекающего кровью, умирающего… Животные. Если бы не подоспела венгерская полиция - хана, забили бы насмерть. Ну, ничего, суки, четверых ваших коллег я приземлил навсегда, двоих - на какое-то время. Плюс стоимость сгоревшего 'хокая' - учитывая его износ - никак не меньше миллионов десяти. То есть счет и по потерям, и по деньгам - в нашу пользу!
Интересно, что сегодня будет на обед? Опять какие-нибудь венгерские изыски; за время сидения в этой тюремной больнице он уже, кажется, всю мадьярскую кухню перепробовал - вкупе со средиземноморской. И как они умудряются кормить его чуть ли не по ресторанному меню? Видел он, чем остальных арестантов кормят - макароны, куски курицы, салат из капусты, томатный суп. Подешевле, короче. А он питается, как наследник престола… или, скорее, как король в изгнании. Впрочем, остальные арестанты поглядывают на него вовсе без всякой зависти, а, скорее, с испугом. Еще бы! У него пожизненное светит, это вам не хухры-мухры! Тут у местных косарей сроки детские - кому пятерик, кому трояк корячиться - и то они стараются как-то это дело откосить, по больничке шатаются туда-сюда, болящих изображают. А у него и обвинение - ого-го! - и срок впереди жуткий; посему ореол вокруг него мрачноватый, что и говорить. Коллеги по несчастью смотрят, как на покойника, да и врачихи нет-нет - да и кидают соболезнующие взгляды.
Да, что и говорить, херовое дело - заканчивать жизнь в одиночной камере тюрьмы Шиофока. Предположим, ему сейчас тридцать два. В тюрьме, учитывая, что климат здесь мягкий, кормят сносно - даже если исключить нынешнее его привилегированное положение - прогулки каждый день по часу, можно заниматься спортом и читать книги - правда, на венгерском - то сможет прожить он еще лет тридцать. До хера… Языки, что ли, взяться учить? Или физику? Хм, ладно, выбор у него большой. Тридцать лет впереди, как-никак!
Жаль только, никогда уже ему не увидеть Герди… Хоть бы фотографию мать догадалась прислать! Надо будет отписать ей, пусть достанет ту, из рамки, что висит в его комнате на стене - и отправит ему сюда, в тюрьму. Вроде ж не запрещено фотографии вешать? Вон, на двери фото Илоны Сталлер, в миру - Чиччолины - висит со всеми прелестями, и ничего, никто не против…
Интересно, он по какой категории проходит в здешних следственных органах? Террорист? Или наемник? Или, как обещал вчера адвокат, как безумный параноик с манией отмщения? Враги, дескать, убили его друга - и он, Одиссей, впав в неистовство, поехал к аэропорту и пульнул в запале по первому попавшемуся аэроплану, а затем начал из случайно оказавшегося в машине пистолета отстреливаться… Мда, хрень редкостная, ничего глупее придумать было бы невозможно. Хотя… Чёрт их знает, мадьяр? Может, и проканает? Тогда у него есть шанс сесть в тюрьму общего режима, с обыкновенными убийцами и насильниками. Адвокат ее расписывал, словно рай земной. Ну да - по сравнению с пожизненкой…
Ладно, хватит, погулял. Как-никак - восемнадцать шагов! Это вам не коников из говна лепить…. Если каждый день он будет делать на шаг больше - то к августу уже будет свободно доходить до конца коридора и возвращаться обратно. Он уже все подсчитал! Как раз к этому времени назначен суд… Следствие какое-то мадьяры ведут. Вещдоки осматривают, глубокомысленные версии строят. Умора…. Взяли его с поличным, на трубе - только его отпечатки, на пистолете - опять же, аналогичная картина. Морские пехотинцы из охраны американского авиационного контингента - в наличии, все допросы с них сняты, все к делу пришиты. Какое следствие? Прикалываются пацаны. Ну, положим, пойдет он в глухой отказ. Не я, ничего не знаю, пошли все в жопу. Хороший вариант - только гиблый. Следаки тут же, как дважды два, докажут, что стрелял и из ПЗРК, и из 'стечкина' именно он, и добрый прокурор попросит у уважаемого суда пожизненный срок. И судья, видя, что обвиняемый ни хера не раскаялся в содеянном, а наоборот, издевается над высоким судом - тут же этот срок ему и впаяет. Хм…. А, пожалуй, адвокатишка был прав! Только очень бы не хотелось вмешивать в это дело покойного Юрку. Не по-людски это как-то, не по-русски… Хотя, если строго разобраться, ведь он реально мстил убийцам своего друга? Святая правда. А зачем, спросит следователь, он в Будапеште околачивался, ежели его дела уже две недели, как закончились? А затем, чтобы денежку собрать за пианины - вот зачем! И друг сердечный Янош Шепечек этот факт подтвердит, у него и все документы на руках….А затем, после передачи CNN, где он увидел тело друга - башню у него и снесло. Ну, и не выдержал! А где, скажут, взял ракету? До этого все было более-менее логично, а в этом месте придется что-нибудь соврать… скорей всего, не поверят. Здесь у него прокол конкретный. На остальные вопросы у него какие-то внятные ответы найдутся. Например - как узнал, как стрелять? Так в армии ж служил! В общем-то, не лишено здравого смысла. А зачем от охранников отстреливался, 'хаммер' угробил? А уже в запале. Жизнь была не дорога. Тут на суде хорошо бы рубаху рвануть - для достоверности. А что? И рванем! Вот только…
- Разрешите, Александр Владимирович? - в дверях показалась физиономия дорогого и любимого адвоката господина Шимонфи, спасителя и хранителя.
- Да, входите, Дюла! Очень рад вас видеть! - И действительно, рад, чего уж скрывать.
Адвокат вошел, шелестя пакетом.
- Дюла, что вы на этот раз принесли? Меня ж тут кормят четыре раза на дню!
- А ничего, Саша, не помешает. Тем более - это не только фрукты.
Адвокат поставил на стол пакет, торжественно, придав лицу подобающее выражение - достал из него укутанный в белую блестящую бумагу букет махровых, ярко-бордовых роз.
- У вас сегодня праздник. Я звонил вашей матери, она попросила, чтобы в этот день на вашем столе стояли розы. Я не буду излишне любопытен, если спрошу, по какому случаю эти цветы?
Одиссей не мог отвечать - его душили слёзы. Мама, мамочка…
Адвокат проявил деликатность - когда Одиссей справился с нахлынувшими эмоциями, и вытер глаза - господина Шимонфи в его палате не было.
- Дюла! Вы где там? Заходите! - Что он, в самом деле? Тоже мне, нашел время и место деликатность демонстрировать. Перед кем? Перед преступником, который может быть осужден на пожизненное…
И тут в его палату вошла Герди.
Бешено закружилась голова, лицо вдруг полыхнуло огнем. Этого не может быть! Где воздух? Ему нечем дышать! Остановите стены! Да что ж это твориться…
Очнулся он от того, что по его лицу возили чем-то мокрым - лоб, щеки, глаза. Ага, он лежит на своей кровати, а на краю ее, в накинутом на плечи белом халате - сидит Герда Кригер. И это не сон. Ему нужно встать! Ну, хотя бы приподнять голову…
- Лежи, лежи. Приходи в себя. Террорист… - голос Герди. Ни у кого в мире нет больше такого голоса, и ни у кого в мире нет таких ласковых, таких нежных рук, которые протирают ему лицо. Герди…. Не может быть, это сон!
- Герди? Это действительно ты? Ты мне не снишься? - хотя чего спрашивать, слава Богу, он не слепой. Она самая, собственной персоной - сидит у него на кровати, мнет в руках платочек, закусила губу…
- Так, девушка, мы тут что, плакать надумали? - в этот момент надо с ней построже, ему ли этого не знать…
Подействовало. Смахнула пару слезинок, вытерла глаза, чуть вымученно улыбнулась.
- Ну, здравствуйте, фройляйн. И что вы тут делаете, позвольте узнать? Или это меня в бессознательном состоянии перевезли в Берлин? - надо, чтобы она улыбнулась по-настоящему, эта ее вымученная улыбка никуда не годиться: - Негоже плакать у постели раненного международного террориста. Персонал может подумать, что вы разделяете наши взгляды. - И, с трудом, но выговорил искомое слово: - Человеконенавистнические.
Вытерла глазки, еще раз через силу улыбнулась.
- Здравствуйте, молодой человек. Как же вы позволили себя подстрелить? И с каких это пор вы стали международным террористом, позвольте узнать? Когда я видела вас в последний раз, вы собирались стать воротилой овощного рынка в вашей стране. Планы изменились? Или вы охотились на конкурентов?
- Герди, любимая моя. Как же давно я тебя не видел… - Ну вот, опять слёзы! Куда это годиться?
Он взял ее за руку, погладил ладонь, задержал между своими.
- Руки у вас, фройляйн, ничуть не изменились. Как бархат… Куртку бы сшить из такой кожи - цены б ей не было! - Ага, подействовало. Слезы мгновенно высохли, в глазах заплясали озорные огоньки.
- У вас, юноша, кожа ничуть не хуже. Отлично пошла бы на седло для моего коня!
- Батюши-светы! Да у вас уже верховые лошади имеются? Может быть, и экипаж цугом?
- И экипаж. В двести десять лошадей!
- Да вы миллионерша! Как же мне, нищеброду, отверженному наёмному убийце, да так подфартило - лежать рядом с вами?
- Положим, я рядом с вами не лежу! - и гордо так носиком!
- Да если б и лежали - что толку? Их бин старый солдат… - тут надо поджать губы и изобразить отчаяние. По сценарию.
- И уже ни на что не годен? - А в глазах - такие знакомые чертинки!
- Увы мне! Впрочем, простите, фройляйн, за забывчивость. Понимаю, что бездарно опоздал, но, как говорит наша пословица, 'лучше поздно, чем заранее'!
С этими словами он, слегка покачиваясь - но решительно отстранив ее руку - поднялся, подошел к столу, взял лежавший на нем букет - и, преклонив колено, церемонным жестом преподнес его своей гостье.
- С днем рождения, любимая!
Покачнувшись, поймал кресло за спинку, медленно встал - и, уже стоя в полный рост, повторил:
- С днем рождения, свет моей души!
Герди взяла букет, посмотрела на него - и опять разрыдалась. Господи, да сколько ж можно!
- Девушка, если вы пришли сюда, чтобы рыдать навзрыд, то, смею вас уверить, этим вы дух раненого воина нисколько не поддержите. А наоборот.
Вытерла слёзы, посмотрела на него ласково. Затем опять отчаяние в глазах. И тревога в голосе:
- Саша, ты знаешь, что тебе грозит?
Тут надо улыбнуться. Трудно - но надо; негоже, чтобы она видела отчаянье в его глазах…
- Еще бы я не знал! Административный штраф в тысячу форинтов и общественные работы! Эти венгры - сущие звери…
- Если очень повезет, то десять лет заключения.
- Если очень повезет, то ты передашь мне в пироге напильник и веревочную лестницу, и мы на следующий же день воссоединимся, чтобы уже никогда не расставаться! - Еще не хватало, показывать любимой женщине свой страх.
- А ты хочешь… воссоединиться? - а в глазах такая мольба, что дрожь по телу и холодный пот на затылке. Ого!
- Герди, когда-то давно, в другой жизни, я не смог сказать тебе всего одно слово. Не будем выяснять, отчего это произошло; сегодня я хочу тебе сказать: если бы ситуация была чуток другой - я не сидел бы в тюрьме, и мне не грозил бы пожизненный срок за теракт - я, не задумываясь, произнес бы это слово, и был бы счастлив, если бы ты согласилась.
- Саша, с того вечера прошло семь лет. Я стала старой…
- Ты немного повзрослела, только и всего!
- Я замужем, и у меня сын…
- Ты разведешься, а сын будет нашим общим. Сколько ему, кстати? И как его зовут?
- Ему шесть с половиной лет. И его зовут Александр.
- Уже такой большой? А…
СТОП!!! СКОЛЬКО??? Не может быть! Боже, пусть это будет правдой!
- Герди…. Получается, я перед тобой законченный мерзавец! Это… это НАШ сын?
Она подняла на него глаза, чуть устало улыбнулась.
- Наш. Твой и мой. И давай не будем тут каяться. Я сама решила его рожать, а после … ну, после того разговора - я подумала, что не буду тебе ни о чем говорить. Вот и все.
- А у тебя есть его фотография?
- Да, конечно. Сейчас покажу.
Она порылась в своей сумочке - как обычно, самое нужное было на самом дне - и, наконец, достала изящное кожаное портмоне.
- Вот. Это мы с ним перед Бранденбургскими воротами, когда ему было шесть лет.
Одиссей взял в руки снимок. Вихрастый мальчишка, по всему видать - начинающий задира и хулиган. Его сын… Его и Герди. У них есть сын…. С ума можно сойти! А главное - что ж делать дальше? У него впереди - десять лет тюрьмы, по самому минимуму. Это ж сколько будет сыну, когда он выйдет? Шестнадцать, почти семнадцать… Ничего себе, хорош папаша! Всё детство сына в тюрьме просидел!
- Саша! Саша! Ну ты что, оглох? - она теребила его за рукав.
- А? Да, слушаю. Извини, что-то навалилось; я сейчас, по ходу, малость не в себе. Извини, слушаю тебя.
- Мне пора. Я и так еле выпросила пять минут свидания, а уже просидела пятнадцать. Ты мне что-нибудь хочешь на прощание сказать?
- Да. Конечно. Сейчас. - Он провел ладонями по лицу, выдохнул, мотнул головой: - Герди, мы сможем видеться? В ближайшее время?
- Саша, я не хотела тебе говорить, но… Я работаю в контрразведке, в ведомстве федерального канцлера. Только поэтому мне удалось уговорить здешних чинов спецслужб дать мне пять минут для твоего допроса. Прости меня…
- Глупости. Ладно, ты где в Берлине живешь?
Она вскинула на него удивленные глаза.
- А…. Зачем тебе?
- Ну надо, раз спрашиваю!
- Я тебе сейчас на фотографии напишу. Но отдай ее адвокату, не держи у себя! Я тебя очень прошу!
- Пиши, не боись.
Она лихорадочно вытащила фотографию из портмоне, схватила первое, что попалось под руку - карандаш для век, кажется; ему в этих женских прибамбасах никогда не удавалось разобраться - и на обратной стороне фотографии написала адрес. И вдруг замешкалась.
- А… Саша, ты понимаешь, что делаешь?
- Герди, у нас осталось пару секунд времени. Поэтому подумай не спеша, вдумчиво и серьезно. Я задам тебе вопрос. И хочу получить на него четкий, ясный, недвусмысленный ответ. Ты готова?
- Я? Да…. То есть, нет…. Задавай, задавай!
- Ты хочешь быть со мной? Всю оставшуюся жизнь? Прожить со мной все, что нам осталось, в горе и в радости, вместе - до самого конца?
Застыла в недоумении. В глазах - искры, как будто обухом по голове приложились. Ну, давай, думай быстрее! Решай! Ну же!
- Да! - выдохнула отчаянно. Молодец!
- Все, отлично. Жди меня в ближайшее время! Я буду где-то к шести, сиди в это время дома.
- К шести вечера? Или… Саша, что ты несёшь? У тебя суд в августе, а потом…
- А потом - суп с котом! Все, иди, и не забудь, что я тебе сказал!
В дверях замаячил какой-то незнакомый дядька, нетерпеливо тыкая в циферблат своих часов. Герди оглянулась, ойкнула, а затем, встав с кровати, сказала виновато:
- Все, Саша, время. Прощай.
Я тебе покажу 'прощай!' Ишь, взяли моду!
- До свидания. И не забудь то, что я тебе только что сказал. В шесть!