- Вот мы собираемся за сербов подпрячься… Нам это надо? Ну, в самом лучшем случае свалят ваши добры молодцы десяток 'торнадо' или там 'файтинг фалконов' - и что от этого измениться? Для нас, в смысле? Все равно они сербов допрессуют, не так, так эдак?
- Хороший вопрос. Я тебе на него по-еврейски отвечу, тоже вопросом. Как ты думаешь, много у нас, у России - я имею в виду, у Большой России, то есть у всех нас - так вот, много у нас шансов на успешное будущее?
- По ходу, не больно много.
- Я тебе скажу больше. Шансов у нас вообще нет. К нам в контору светлые головы из одного НИИ, почти покойного, поставили компьютер, из последних сил собранный - не такой, на каком детишки в 'ДУМ' рубятся - а настоящий, полподвала у нас занял. Мощности немыслимой! Таких в мире всего десяток, причем восемь из них - в Японии и Штатах. Денег стоил просто чудовищных! Ввели мы в эту умную машину все данные, которыми располагаем - сам знаешь, данных у нас до хера, и самых достоверных - и попросили просчитать будущее нашей страны.
- И что?
- А ничего. В двух тысячи сорок шестом году нас уже нет.
- То есть как нет?
- А просто - нет, как государства, нет, как единого народа. Есть десяток каких-то квазигосударств, каждое - под протекторатом какого-нибудь соседа, ближнего или дальнего. Есть пространства, где вообще никаких намеков на государственность нет - анархия, как в Гуляй-Поле у батьки Махно. А России нет - и вас, кстати, тоже нет. Хотя машина о вас лучшего мнения - вы, по ее мнению, продержитесь года на полтора дольше.
- Твою мать! Может, ваша машина ошибается?
- Есть такая вероятность. Впрочем, машина дает допуск на действия внесистемных факторов, которые кардинально изменят ситуацию. Вероятность успеха - где-то шесть сотых процента.
- И что дальше делать?
- Рыпаться. Знаешь байку про двух лягушек в крынке со сметаной?
- Знаю. И много мы нарыпаемся? Шансов же нет?
- Ну, шесть сотых процента у нас все же есть.
- Немного.
- Немного, согласен. Но шанс есть. Мы - наша контора, и ты в том числе - и есть тот самый внесистемный фактор, который в нужное время и в нужном месте должен будет переломить худую судьбу. Как та последняя соломинка, что ломает горб верблюду. То, что мы ввязываемся в бузу на Балканах - означает, что мы вступаем в бой с нашим врагом в предполье, в предмостном укреплении. Потому что завтра, очень может такое случится, нам уже придется сражаться с ним на улицах наших городов.
- Что ж, раз дело так серьезно…
- А ты сомневался? Ты Толкиена, конечно, читал?
- А то! Как только появился, году, кажется, в девяносто втором.
- Значит, помнишь Арагорна?
- Который потом стал королем Минас-Тирита?
- Его. Он и его товарищи - Следопыты, витязи Нуменора - охраняли мир Хоббитании, Раздола и прочих сказочных стран - от зла и невзгод, не ожидая для себя льгот и привилегий. Сражались со Всеобщим врагом, зная, что шансов все равно нет, что зло все равно неудержимо катиться на них девятым валом и, рано или поздно, все они полягут в этом безнадежном сражении. Знали - и все равно считали нужным встречать врага лицом к лицу и с оружием в руках. Так вот: мы с тобой - такие же хранители, только этого, нашего, мира. Просто живем не в сказке - вот и вся разница. А функции такие же, и враг тот же, и желает он нашей стране того же - разрушения и погибели. Так что ничего в мире не меняется - меняются лишь действующие лица одной и той же бесконечной пьесы. Сегодня - наш черед принять вызов судьбы. И шансов на успех у нас не больше, чем у сказочных дунаданцев Толкиена. И плакать по нас никто не станет - случись что… Ты учти, что трилогия Толкиена - не совсем сказка; вернее даже, совсем не сказка. Это матрица, по которой идет развитие человечества! Причем, заметь, ее можно приложить к любому моменту человеческой истории - и всегда она будет в масть… Если убрать из нее всяких сказочных персонажей - или заменить их на людей - то совпадения будут вообще стопроцентными! Старик написал не сказку - он создал алгоритм решения главной стратегической задачи для любой нации, борющейся за свое выживание. А выживает, друг мой Одиссей, лишь та нация, которая, наперекор злой судьбе, продолжает рыпаться. Не вся, конечно - но в лице своих передовых дозоров продолжает вести войну, когда враг, кажется, уже везде одержал верх. Никогда не сдаваться - и тогда из самой безнадежной ситуации появляется выход. Вот в чем ценность этой книги! - Левченко внезапно замолчал, немного устыдившись своего напора; затем, уже совсем другим тоном, спросил: - Кстати, что у тебя в личной жизни?
- Да так, тишина… Ходит ко мне тут одна, официантка из кафе 'Золотой петушок'. Добрая девушка… Плакать, если что, не станет.
- А та твоя романтическая история с немкой из ГДР?
- Она так и осталась романтической историей. Причем, за давностью лет, историей уже античной. Шесть лет прошло…
- Ну что ж, жаль, конечно… Но ничего не поделаешь. Ну, вот мы и пришли к твоему дворцу. Подниматься не буду, жду четырнадцатого и два последующих дня. Все, будь здоров!
- И вам не кашлять. Счастливого пути!
- Спасибо. Ну, я пошел.
Обменявшись рукопожатиями, они разошлись в разные стороны. Левченко - направо, на вокзал, его собеседник - налево, вверх по проспекту Революции - к себе домой. И если бы подполковник, отойдя на десяток шагов, обернулся - он бы не узнал недавнего своего собеседника. По направлению к центру города шел человек, не имевший ничего общего с тем обитателем подзапущенной холостяцкой квартирки, которого подполковник Левченко увидел три часа назад - другая походка, выпрямившаяся спина, поднятая голова. По проспекту Революции шел мужчина, причастный к большому и важному делу; и он не знал - и не хотел больше знать никогда! - того, недавнего, уставшего человека с потухшими глазами, бессильно опустившего руки.
Одиссей шел по тихой в этот праздничный день неширокой улочке, носящей столь громкое название - и с каждым шагом он все дальше и дальше уходил от еще недавно царившей в его сердце безысходности и сумеречного состояния духа. Мир обретал яркость и цвет; у него даже закружилась голова от внезапно нахлынувших запахов весеннего цветения - это ничего, что сейчас на дворе ноябрь, слякоть и дождь! - и жизнь в ее красочности снова становилась похожей на полнокровные рубенсовские полотна, на глазах сменяющие бледные любительские акварели тусклого 'вчера'.
Шесть сотых процента? Отлично! Если умная машина дает ему и его стране шесть сотых процента на удачу - значит, у него еще уйма шансов! Лидийский царь Крёз по сравнению с ним - жалкий подзаборный нищий! Как там говорила Герди? 'Мир мертвецов'? В котором у него и у его страны нет будущего? И что завтра они будут рабами - причем хозяева будут освобождены даже от обязанности их кормить? Отлично! Мы еще посмотрим, милая моя рационально мыслящая возлюбленная, свет моей жизни, бесценный алмаз моей души - за кем будет 'завтра' на этой земле!
Наконец-то в нем нуждались - что ж, значит, пришло его время; шесть сотых процента? Да ведь это же немыслимо высокий шанс для того, у кого еще недавно не было вообще ни одной стомиллионной! Герди, я люблю тебя!
***
Генерал был мрачен и как-то непривычно угрюм - таким его подполковник ещё ни разу за свою службу не видел. Значит, случилось нечто такое, что повергло несгибаемого оптимиста Калюжного в состояние жестокой подавленности - что? Но долго терзаться в неведении вошедшему в кабинет шефа подполковнику не пришлось - взглянув на вошедшего зама, генерал бросил, тяжко вздохнув:
- Херовые новости, Левченко. - И с этими словами Калюжный швырнул на стол перед подполковником номер болгарской газеты '24 часа'. Ни 'здравствуй', ни 'как съездил?' - по ходу, новости, таящиеся в этой газетёнке, были действительно что-то уж слишком скверными, раз шеф решил не тратить время на ненужную вежливость.
- И что там?
- А ты почитай, почитай. На второй странице, внизу, мелким шрифтом. И учти, что газетка эта издается холдингом 'Ньюспейпер групп Булгария', который, в свою очередь, есть собственность германского концерна 'WAZ'. Не 'ВАЗ', который 'Жигули', а который с девяносто шестого года владеет всей периодической печатью Болгарии. И всё, что тут написано - написано совсем не просто так, для удовлетворения тяги публики к знаниям.
- Я по-болгарски, в общем-то, не очень…
- А там всё очень понятно. Ты читай, читай.
Левченко открыл газету, и сразу взгляд его наткнулся на статью, яростно обведенную красным фломастером. Действительно, не надо было бы бять большим лингвистом и полиглотом, чтобы слёту перевести с болгарского эту небольшую заметку. В приблизительном левченковском переводе она гласила:
'Скопье. Вчера, во время перестрелки в столице Македонии между албанскими и местными преступными группировками, был смертельно ранен случайный прохожий, гражданин Болгарии Светозар Подгоров…'
- Кто-то из… наших? - у Левченко мгновенно пересохло во рту.
- Да, капитан Максим Полежаев. И давай сразу определимся - не такой лопух был покойный, чтобы дать себя случайно подстрелить каким-то придуркам. Капитан Полежаев был убит, и убит преднамеренно. Думаю, его планировали взять живым и вдумчиво допросить, да что-то где-то у них не срослось. Для Балкан - дело обычное… Давай сюда своего Ведрича!
Левченко вышел из кабинета генерала на ватных ногах. Операция 'Обилич', еще не начавшись, уже начала приносить потери! А главное - откуда? Откуда те люди, что застрелили в Скопье Максима Полежаева, знали, что он - это он? Ситуация - хуже некуда…
Майор Ведрич, отвечающий в Управлении за внутреннюю безопасность, был, как обычно, на месте, и, едва увидев в проеме двери Левченко, произнес глуховато:
- По мою душу?
- Ты уже в курсе?
- Я генералу эту газету сегодня утром и передал - через Гончарова.
- Тогда пошли. Сейчас не время кающегося грешника разыгрывать.
- Есть.
Вдвоем они поднялись на второй этаж. Перед дверью в кабинет Калюжного майор слегка замешкался - но Левченко решительно подтолкнул его вперед. Вдвоем они ввалились к генералу, и Ведрич попытался доложить:
- Товарищ генерал, начальник режимного обеспечения майор…
Но генерал не дал ему договорить. Крутнувшись на своем кресле, он с тихой яростью произнес:
- Кто знал, что капитан Полежаев - это Подгоров?
- Только я. - И майор Ведрич, подняв голову, решительно посмотрел в глаза генералу. - Казнить нужно только меня.
- Казним. За мной, сам знаешь, не ржавеет… Но тебя покамисть исключим. Так, для разнообразия. Кто еще знал об их командировке?
- О том, что шесть человек отправлены на Балканы, было известно в отделе кадров и в финансовом отделе. Еще об этом знал подполковник Румянцев - это его люди. В части, его касающейся, знал капитан Изылметьев - мой помощник. Документы - болгарские, македонские, боснийские - изготовлял он. Но его я сразу исключаю - с командированными офицерами он лично не знаком, я ему выдаю обычно только фотографии, он делает документы, но настоящих фамилий тех, кому он их делает, он не знает, время их выезда, страну назначения и цели командировки - аналогично. Теоретически он, конечно, мог бы слить кому-нибудь информацию о том, что некие Станчевы и Гореджичи собираются посетить чужие края, и будут эти Станчевы русскими агентами - но до сего дня таких проколов не наблюдалось.
- Итого четверо, не считая тебя, были в курсе, что наши офицеры отправлены в служебную командировку в теплые страны. Полковник Чернолуцкий - ну, его мы исключим, все ж заслуженный старикан - его делопроизводитель, как его, еще фамилия такая смешная… Курносов! майор Маслов, подполковник Румянцев. О том, что Полежаев - это Подгоров, знал вообще ты один. Хм… Какие будут соображения?
- Товарищ генерал, я не закончил. Я вот почему исключаю протечку у себя - капитан Полежаев был е-е-д-динственным, кто пересекал болгарскую границу не под прикрытием, а по своему подлинному паспорту. - Майор Ведрич явно волновался и поэтому начал слегка заикаться.
- Почему?
- У него б-был болгарский паспорт. Языком он, правда, владеет - вернее, владел… - майор Ведрич сбился, но тут же продолжил: - Но так… на четверку. Могли быть проблемы на болгарской таможне. Паспорт он сменил уже в Сливене, на той стороне.
- Остальные?
- Остальные уже на Украине стали македонцами и босняками.
- То есть ты допускаешь, что Полежаева могли вести уже от Русе - или где он переходил границу - наши оппоненты?
- Я не допускаю. Я в этом уверен.
- Итак, самая скверная новость за прошедшие несколько месяцев - трое наших офицеров под подозрением в измене. Один из них - однозначно предатель. И на его совести - жизнь капитана Полежаева. Кто?
Левченко решил высказаться.
- Максим Владимирович, в октябре я провел небольшую операцию 'Чистые руки'… с майором Ведричем. Блесну задел майор Маслов. Теперь из троих подозреваемых он - опять наиболее вероятный. Я думаю, следует провести определенные профилактические мероприятия…
- Что ты несешь, Левченко? Нам потом за убиенного Маслова такую клизму вставят - на полведра скипидара! Он же не просто один из наших сотрудников - он один из их сотрудников, вот в чем проблема! Положим, отмажемся - но жизни уже не будет, понаедут разные комиссары, начнут копать - а ну как до нашей подлинной деятельности дороются? Их тоже будешь валить? А знаешь, сколько в Минобороны бездельников по этажам шляются? На них братскую могилу километр на километр копать придется!
- А кто тут говорил про убийство?
- Хм… А что ты имел в виду под 'профилактикой'?
- Скажем, подготовим второй этап 'Чистых рук', но на время его проведения майор Маслов должен будет оказаться вне поля этой операции. И вне доступа к той информации, что станет предметом операции.
- И как ты это сделаешь?
- Например, перелом. Тяжелое пищевое отравление. Наконец, отпуск.
- Перелом - это интересно. - Генерал хищно потер руки; фразу насчет отпуска он пропустил мимо ушей. - Майор, есть у тебя толковый человек, специалист по переломам?
Ведрич мгновенно воспрял духом.
- Есть, как не быть. Что будем ломать?
- По мне - так обе ноги в трех местах… Но, я вижу, подполковник Левченко имеет что-то против такого варианта 'профилактики'.
- Да, я считаю, что, пока вина майора Маслова не доказана - перелом должен быть не карой, а лишь способом лишить его подвижности. Ногу - согласен. В районе голени. Чтобы полежал три недели - мы как раз и управимся. Но без излишних зверств. Может быть, он еще ни в чем и не виноват…
- Он виноват уже в том, что сидит на нашей шее, получает оклад втрое выше, чем его армейские коллеги, ничем не рискуя - и вообще… замполит! - Последнее слово генерал Калюжный словно выплюнул.
- Когда произвести профилактику? - нейтральным тоном осведомился Ведрич.
- Левченко, ты когда планируешь свой второй этап 'Чистых рук'? - обернулся генерал к подполковнику.
- Сегодня десятое. Ну, где-то начнем двадцать пятого - двадцать шестого.
- Значит, майор, пусть твой специалист повстречается с майором Масловым двадцать третьего вечером. Справишься?
- Так точно!
- Тогда иди, не мешай работать.
Ведрич встал и, развернувшись через левое плечо, чуть ли не строевым шагом покинул кабинет генерала.
- Теперь рассказывай, - обратился хозяин кабинета к Левченко.
- Одиссей берется за выполнение задания. Через четыре дня я ему с нашего склада в Подольске отгружу трубы, выдам деньги и явки в Сегеде и Будапеште. Обещает, что к середине января груз будет в Венгрии.
- Сможет?
- Думаю, да.
- Как у него вообще дела?
- Когда приехал - были неважные. Депрессия в ярко выраженной форме. Упадок духа. Когда уезжал - похоже, парень воспрял.
- Если справится - как ты думаешь, чем мы его сможем наградить?
Левченко едва заметно улыбнулся.
- Есть одна мыслишка.
- Давай!
- В девяносто втором году у него был бурный роман с одной немочкой, Гердой Кригер. Я видел ее фото - ничего, хорошенькая. Даже не похожа на немку. И, по ходу, парень в ней и по сей день души не чает. Сможем мы ее найти?
- Найти - найдем. С целью?
Левченко тепло улыбнулся:
- Цель простая, на самом деле. Воссоединение любящих сердец.
- А ты романтик, как я посмотрю… А ежели она его уже не любит? Ежели у нее трое по лавкам?
- Всяко может быть. Но для начала хорошо бы ее найти.
- Она немка восточная?
- Да, училась с ним вместе в университете.