- Тогда дело гроша выеденного не стоит. - Генерал любил эту идиому, хотя подполковник Крапивин, филолог и ценитель русского языка, каждый раз, когда ее слышал из уст шефа, впадал в кому. - В Восточной Германии мы не то, что барышню - мы любого таракана по приблизительным приметам найдем! Напиши, что ты о ней знаешь - я сегодня же поручу нужному человечку ее отыскать. Что по операции 'Обилич'?
- Доставку части оборудования отдела Румянцева обеспечивает фирма 'Энергостройэкспорт'. Они в Козлодуе ремонтируют один из блоков атомной станции, вместе со своими железяками их менеджер согласился взять и наши. У них идет фура двадцатитонная с арматурой ста шестидесяти пяти наименований, чуть ли не пятьсот мест, так что наши сорок восемь коробок там будут почти незаметны. К тому же он обещал их провести в своих документах как вспомогательное оборудование.
- Как ты эту свою просьбу обосновал?
- Да как обычно. Сказал ему, что вывоз этих железяк запрещен, а в Греции за них дают хорошую цену. Выдал ему на руки десять тысяч баксов, и пообещал еще столько же, когда груз будет на месте. Ну, и намекнул прозрачно, что, случись с товаром какая-нибудь бяка - ему не сносить головы. Фура выходит послезавтра, двенадцатого. В Болгарии будет где-то к восемнадцатому числу. Артаксеркс будет на связи, примет груз, а дальше - по плану подполковника Румянцева.
- Это с системами подавления. А шесть генераторов импульса?
- Ну, с этим посложней. Все ж здоровые ящики - между заготовок для европоддонов не всунешь и в качестве ЗИПа для электроаппаратуры не оформишь. Здесь мы работаем с одной мелкой фирмочкой, до дефолта они импортировали обои, а сегодня на ладан дышат. Я встречаюсь с ними семнадцатого, после того, как отряжу Одиссея; думаю, сговорюсь. Легенда простая - у меня есть товар, в Австрии есть фирма, которой он нужен, мне нужна их помощь для легитимизации процесса.
- Как ты сказал?
- Легитимизации. Законности, то бишь. Мы их, кстати, так и повезем, как высокочастотные генераторы. Только частоты укажем другие.
- В Австрии это будет опять 'Виста'?
- А что? Чистая фирма, ничего такого за ней не числиться… Спалим ее, конечно, этими генераторами, но что делать? Для того ее и регистрировали…
- Заказчики уже эту 'Висту' терзают?
- Десяток факсов и штук пятнадцать электронных писем я уже обеспечил.
- Лады. Ты, это… Одиссея, когда увидишь, насчет девахи его не обнадеживай.
- А я и не собираюсь. Если склеится - будет для него приятный сюрприз. Если нет - ну, стало быть, так тому и быть.
- Ладно, с этим все более-менее ясно. - Генерал замолчал, достал сигарету, закурил. Затем, еще раз взглянув на злосчастную заметку в '24 часа', спросил: - Что будем делать с родными капитана Полежаева? У него есть вообще родные?
- Семьи у него нет. Мать в Рязани, ее адрес есть у Румянцева.
- Мать, говоришь? - генерал затянулся, угрюмо посмотрел в окно. - Вот это хуже всего, я тебе скажу. Жены сейчас сам знаешь какие, да еще у военных… Всплакнёт чуток, а когда сумму за убиенного воина увидит - то тут же и успокоиться. А матерям такая весть - нож острый…
Левченко согласно кивнул.
- Да-а, черную весть кому-то придется отвезти в Рязань. Кто поедет, товарищ генерал?
Хозяин кабинета задумался, а затем решительным тоном отрезал:
- А я завтра и поеду. Мой грех - мне и отвечать. Это ведь я ее сына на смерть направил - мне и в глаза ей смотреть…
Генерал тяжело вздохнул, покачал головой. Потом достал из сейфа бутылку коньяка, два фужера, молча разлил грамм по пятьдесят, один фужер подвинул Левченко.
- Давай, не чокаясь. Земля ему пухом и царствие небесное…
Они выпили, потом несколько минут помолчали. Затем хозяин кабинета задумчиво произнес:
- Где это сказано, Левченко - 'нет большей любви, чем жизнь положить за други своя'?
- В Новом Завете, Евангелие от Иоанна.
- Точно. Вспомнил. Ведь это про нас с тобой, про капитана Полежаева, про других наших ребят, что за пятнадцать лет полегли на разных тихих фронтах… Скольких мы потеряли?
- Семь человек. Полежаев - восьмой.
- Стало быть, уже восемь… Кто был первый, помнишь?
- Я тогда еще в Комитете служил, не при мне было.
- Да, точно. Откуда тебе помнить? Первым был майор Пурахин, Виктор Павлович. Погиб в Никарагуа, в восемьдесят седьмом. У нас тут уже Содом и Гоморра начинались, а он там продолжал за Родину воевать… Под Леоном некие неизвестные лица обстреляли его машину. Семнадцать пулевых… - Генерал загасил окурок, зло вдавив его в потемневшую от старости пепельницу. - И запомни, Левченко - капитан Полежаев еще далеко не крайний в этом списке; но от тебя и от меня зависит, чтобы список этот был все же покороче! Ладно, зайди к Маслову, пусть подготовит выдачу пособия матери капитана Полежаева. Он же официально был в запасе?
- Да, уволился из армии в прошлом году.
- Стало быть, Родина о нем не вспомнит… Значит, нам это дело нужно будет компенсировать. Пятьдесят тысяч долларов, рублями, скажи Маслову, чтоб упаковал понадежнее. Да впрочем, сам и принеси - мне его рожу замполитскую видеть невозможно.
Левченко тоже недолюбливал 'бухгалтера', как между собой называли майора Маслова сотрудники головной конторы. Скользкий какой-то, постоянно замызганный, пришибленный, видно, еще с детства пыльным мешком… Вечно бегающие глазки, цыплячья шея, в повадках какая-то скованность; одним словом, подполковник Левченко крайне скверно относился к начальнику финансовой службы.
Да еще это его любопытство… Откуда деньги, куда платим, зачем - очень, очень много ненужных вопросов в начале своей работы задавал майор (тогда - капитан) Маслов. Ему, конечно, рассказали официальную версию - что Управление содержится за счет доли от доходов компаний, в свое время созданных в Восточной Европе, и посему является финансово независимым от верховной власти, и что платим мы жалованье (и немалые командировочные, кстати) специалистам, которые поддерживают нашу агентурную сеть в этом районе мира в рабочем состоянии. В общем, рассказали то, что и требовалось по легенде. И только три человека в Управлении и вообще в России - генерал Калюжный, подполковник Левченко и ушедший на пенсию полковник Самарин (на чьей должности в данный момент и находился Левченко) знали, откуда на самом деле идут для Управления финансовые потоки, их действительные размеры, и те цели (ПОДЛИННЫЕ цели), на которые эти потоки расходуются.
Левченко вошел в кабинет финчасти. Маслов, как обычно, сидел за калькулятором перед грудой бумаг и что-то подсчитывал.
- Здорово, майор! - Левченко решил избегнуть длинных объяснений, и сразу же взял быка за рога: - Генерал приказал пятьдесят тысяч рублями по курсу, и хорошенько упакуй.
Маслов едва не подпрыгнул от неожиданности.
- Это… это… Миллион двести двадцать пять тысяч!
- Тебе видней.
- Хорошо, только мне нужно минут двадцать, пересчитать, упаковать… Расписываться кто будет? И назначение платежа?
- Я распишусь. Назначение? Напиши - на оперативные цели.
- Хорошо, хорошо. Посидите пока вот в кресле, я сейчас.
Маслов открыл сейф (Левченко мельком увидел неисчислимые пачки банкнот разных стран и разных достоинств, в образцовом порядке уложенные в недрах любимейшего сейфа начальника финчасти), достал снизу две банковские упаковки пятисотрублевок, по десять пачек банкнот в каждой, затянутые в пластик - и растерянно сказал:
- А двести двадцать пять тысяч могу только пятидесятками…
- Ну и что?
- Пакет получится немаленький. Сорок пять пачек россыпью, плюс две банковские бандероли.
- Ты пакуй, пакуй. Разберемся.
Маслов деятельно взялся за работу. Застрекотала счетная машинка, и пачка за пачкой стали переходить из сейфа к уже признанной готовой для выдачи груде денег. Левченко внимательно следил за майором. Был в его работе какой-то священный трепет, пиетет к пересчитываемым пачкам бумажек - Левченко вообще показалось, что начфин совершает какое-то сакральное действо. Майор Маслов не пересчитывал пачки с деньгами - он их баюкал, холил и лелеял. Да что там - он их просто любил!
Наконец, процедура была закончена, действительно объемный пакет вручен Левченко, и тут же майор сунул ему на подпись ведомость - как будто боялся, что подполковник удерет с полученными деньгами.
Левченко брезгливо поморщился, расписался, и ушел, не прощаясь - про себя же думая, что, пожалуй, прав был генерал - все же стоит этому Маслову обе ноги в трех местах переломать…
***
Та-а-к, балканский котел довольно быстро набирает нужный градус. Одиннадцатого октября американцы сломали-таки бундесдойчей - Бонн признал правомочность силового воздействия на сербов, но пока немцы менжуются, бундесвер гнать на Балканы отказываются.
Тринадцатого юги принимают условия Контактной группы, обязуются вывести войска из Косова, разрешить облеты территории края натовскими самолетами и готовы принять наблюдателей ОБСЕ. Ну, этого следовало ожидать, Милошевич тянет время. Правда, его Шешель и некоторые депутаты парламента что-то вещают о вхождении в союзное государство России и Белоруссии - но это так, словесный туман. Тем более - девятнадцатого российский МИД заявил, что эту музыку не стоит рассматривать в практической плоскости. В этот же день бундестаг, наконец, перестал строить из себя недотрогу и разрешил отправить бундесвер мочить сербов. Кто б сомневался… Немцы ж не дураки, они отлично видят, куда все катиться, и надеются после краха югов все же ухватить кусок пожирнее. Дело житейское…
На улице уже заметно вечерело. 'Черт знает, что такое, уже сорок лет прожил на свете, а каждый ноябрь-декабрь переживаю, как конец света. Хандра какая-то, усталость наваливается. Может, возрастное?' - подумал Левченко. Затем отложил в сторону несколько страниц, подготовленных для него Гончаровым, и задумался.
Завтра в Болгарию уходит первая часть оборудования подполковника Румянцева. Через неделю он договорится (он совершенно не сомневался в положительном исходе переговоров с фирмой 'Пульсар экспорт-импорт') с поставкой второй части оборудования. Чем хороши эти железные злодейства румянцевского отдела? Тем, что до самого момента своего использования никак не походят на предметы военного снаряжения. То же устройство для создания помех глобальной системе позиционирования - благодаря которой крылатые ракеты находят свою цель - внешне неотличимо от компьютера, который на любом автосервисе тестирует мотор. Те же размеры, веселенькая расцветка корпуса. Кнопочки, тумблеры, вывода - обычный тестер! О том, что это оружие - знает лишь тот, кто этим оружием будет пользоваться. Да и генераторы электромагнитного импульса - обыкновенные физические приборы, таких в любой более-менее приличной университетской лаборатории штуки три-четыре точно можно найти. А вот зенитные комплексы… Румянцевские приборы те люди, которые для этого подобраны, расставят в нужных местах (в арендуемых квартирах, гаражах, да где угодно!), включат в сеть, настроят на связь с центром управления - и все, специалисты могут спокойно убыть, как говориться, в места постоянной дислокации. Их дело сделано. В нужное время из безопасного далека румянцевские два капитана (прям как у Каверина, усмехнулся Левченко) включат рубильник - и пошла массовка!
А вот с ракетами - совсем другая история. Они - как пирог к празднику, должны быть свеженькими, с пылу с жару. И стрелки при них - не истомленные многонедельным ожиданием, сомнениями и страхами, а рьяные, нетерпеливые, настроенные на удар. Следовательно - ракеты, пожалуй, стоит отправить чуток попозже, когда станет ясной дата начала очередной балканской войны. С временным лагом, конечно - но, пожалуй, никак не раньше марта.
Подполковник встал, прошелся по своему кабинету. Придется вносить коррективы в операцию 'Обилич', теперь ему это очевидно. Надо идти к генералу.
Левченко вышел в коридор - и чуть ли не нос к носу столкнулся с Калюжным, только что вошедшим в здание Управления. Генерал от неожиданности едва не споткнулся, удержался, и, увидев, кто едва не стал виновником его падения - тут же развел руками:
- О! На ловца и зверь! Дмитрий Евгеньевич, ты мне нужен. Пошли в мою халабуду.
Они поднялись в кабинет генерала, и хозяин, пригласив своего зама сесть (но сам оставшись стоять), спросил у подполковника:
- Левченко, ты когда последний раз со своей матерью разговаривал?
Подполковник несколько озадачился. Подумал, поморщив лоб, и ответил:
- На октябрьские я ей звонил, поздравлял. А разговаривать… В отпуске, в июле.
- Скверно. Чаще надо с матерями разговаривать. Я тебе сейчас расскажу, как в Рязань съездил, а ты послушай, может быть, проникнешься.
Знаешь, Левченко, странные дела творятся нынче на свете. Ездил я сегодня утром в Рязань, к матери Максима Полежаева. Форму надел, ордена, какие под рукой были - в общем, все, как положено. Сел в машину, еду - а в душе черным-черно. Главное, думаю - как же мне это ей сказать? Погиб сын, погиб где-то в чужом краю, и не знаю я, где его похоронили, куда матери на могилку поехать… В общем, скверно так, что впору самому в петлю.
Ну да это ладно. Приехал. Хрущовка пятиэтажная, малость подзаброшенная. Двушка, что в адресе указана - на пятом этаже, под самой стрехой. Ладно, ползу по лестнице, душою мучаюсь.
Открывает мне женщина, пожилая, но такая… Как тебе сказать? Из старых советских учительниц, короче. Какие до самой смерти форму держат.
Зашел, представился. Дескать, генерал Калюжный, начальник службы, где сын ее служил. И вот при слове 'служил' она так на меня глянула… Не передать словами. И спрашивает: 'Он погиб за правое дело?' Меня, Левченко, дрожь до самых печенок пробила! Я ведь, ты понимаешь, только ей собирался сказать, дескать, мужайся, мать - а она на меня через очки так строго - зырк! Как будто я ученик ее, да еще не очень старших классов. А главное - спрашивает, за что погиб ее сын! Не как и когда - а за что! Ну, я ей, натурально - так точно, Екатерина Ивановна, погиб, выполняя важное задание, на боевом посту, в Болгарии. А она мне: 'Слава Богу, что он пал в бою. Умереть за Отечество - высшая честь для мужчины'. А сама… Слезы из уголков глаз, и такое в этих глазах горе, Левченко… Не передать. Потом спрашивает, можно ли узнать подробности. Я ей, понятное дело, ничего не сказал, лишь сообщил, что служил капитан хорошо, задание выполнил с честью, но, поскольку служба у него была секретная - то официально ей помощи ждать не стоит. Но что я уполномочен ей выдать пособие по утрате кормильца - и пакет, что мне Маслов подготовил, ей сую. Взяла она его, и, как ненужную хрень, в сторону отложила. И спрашивает: 'Товарищ генерал, мой Максим всю свою недолгую жизнь мечтал побывать на Шипке. Даже болгарский язык выучил. Скажите - он там был?' Соврал я, Левченко. Ведь не знаю точно, был ли, не был - но ответил бодро: был, дескать, дорогая Екатерина Ивановна, мечту осуществил. Она вздохнула так облегченно, и сообщает мне, что была у капитана нашего в Рязани симпатия, и собирается эта симпатия через три месяца рожать - причем Максимова сынишку, по всем признакам; так не против ли я, чтобы она, мать погибшего, эти вот деньги его новорожденному сыну передала?
Заплакал я, Левченко. Честно тебе скажу. Не выдержал. Да и кто выдержит такое?
И тут она меня взялась успокаивать! Дескать, ну что вы, товарищ генерал, офицеры для того и идут на службу, чтобы рисковать жизнью… Офицерская честь, дескать, не велит бежать от опасностей - и много чего еще она тогда сказала.
В общем, вышел я от нее в таком сознании нашей правоты, что ты себе даже не представляешь. Если такие женщины в нашей стране еще остались - мы с тобой, брат Дмитрий Евгеньевич, им в пояс должны кланяться, и каждый миг о них помнить - когда свою службу служим. Потому что, пока живы такие вот Екатерины Ивановны - будет стоять Россия; и не мы с тобой ей опора, хоть и пыжимся и героев из себя строим - а они, матери наши, соль земли русской.
Генерал закурил, поднялся из-за стола, подошел к окну.
- Чертов ноябрь. И еще дней сорок день будет все меньше, ночь - все длиннее. К двадцатому декабря будет вообще казаться, что стылый сумрак окончательно добил солнечный свет. У тебя нет такого чувства, Левченко?
- Есть. Каждый год у меня в это время червяк какой-то в душе заводится.
- Страна наша сегодня - в глухом ноябре. Кажется, что все, будущего нет. Чеченскую войну позорно просрали, союзников нет, влияние в мире - уже и забыли, что это такое. Чуть ли не отрицательная величина в мировой политике сегодня Россия. У руля - какие-то твари без чести и совести, свалка ворья. Время негодяев… Так?
- Общее впечатление именно такое.
- У меня до сегодняшнего утра было такое, знаешь, поганенькое чувство, что зря мы продолжаем нашу работу. Скверные мыслишки стали появляться, пакостные. Мол, все напрасно, зазря людей губим, напрасно шерудим по Европам. И не проще ли было бы те деньги, что идут к нам от наших фирм, и которые мы на разные шпионские злодейства тратим - людям нашим простым раздавать, какие по полгода зарплат не получают. Может, и больше было бы толку. А вот поговорил с матерью капитана Полежаева - и опять в своем деле на все сто уверен, и с новыми силами готов на невидимых фронтах врагу единоборствовать. Понадобиться - и сам с ракетой у вражьей базы встану. Веришь, Левченко?
- Верю, Максим Владимирович. - В ответе подполковника не было никакого чинопочитания. Левченко знал, что по молодости лет генерал бывал в разных переделках, а в Анголе, во время кровопролитных боев под Квито-Кванавале, где кубинцы, не жалея, густо клали лучших своих ребят - был даже тяжело ранен. Но сегодняшние слова Калюжного удивили даже его заместителя. Да-а, видно, серьезно задела главную струну в генеральской душе мать павшего капитана Полежаева.
- Так вот, Левченко. Знаешь, зачем мы ведем эту нашу тайную войну? А ведем мы ее, друг мой ситный, чтобы приблизить для России апрель. Он так и так наступит, ты в этом не сомневайся, подполковник. Только с нашей помощью - быстрее. Вот что я передумал, пока из Рязани возвращался.
Ладно, оставим лирику пока в сторону. Что-то у тебя личико озабоченное. Случилось что?