Это случилось почти семьдесят лет назад. В то время, Карл служил кондотьером у графа Самоны, а Никифор Самонский как раз воевал с Пражем… На стенах города умерло больше наемников, чем за все три года войны, но и Пражу не позавидуешь. Его жителям досталась горькая судьба пережить семь месяцев жестокой осады и три дня, на которые город был отдан на поток и разграбление. Отряд Карла принимал участие в предпоследнем и последнем штурмах, но когда сопротивление защитников Пража было сломлено, сам Карл в город не пошел. Он вернулся в свою палатку, чтобы ни разу затем не пересечь линии городских стен. Так что, впервые он попал в Праж только спустя семнадцать лет, когда время уже затянуло раны той давней войны, а сам он вполне осознал, в чем состоит искусство войны, и какую цену платят ее участники, победители и побежденные.
А тогда… тогда он провел три дня за чтением книг, отказываясь встречаться с кем бы то ни было, за исключением своего единственного слуги, который, впрочем, стремился своим присутствием ему в те дни не докучать. Однако на рассвете четвертого дня, к Карлу пришли оба его лейтенанта и выложили на стол перед ним восемь тугих кожаных кошелей, наполненных пражским золотом. Это была его законная доля, и никому из них даже в голову не могло придти, чтобы утаить хотя бы грош из причитающейся ему "части". Отказаться от этих денег Карл, разумеется, не мог, но что с ними делать, совершенно не представлял. Своего дома у него не было, дорогих и не нужных в повседневной жизни вещей он не любил и не имел, а вино и женщины так дорого не стоили. Ему вполне хватало на них собственного жалования. Однако с деньгами надо было что-то делать, не таскать же эдакую тяжесть все время с собой. Разумеется, деньги можно было отдать в рост кому-нибудь из известных Карлу негоциантов или банкиров. Однако, если уж отдавать их в чужие руки, то не лучше ли было послать их отцу и Карле, которые, уж верно, нашли бы им лучшее применение, чем одинокий кондотьер, живущий войной и живописью. И оказия неожиданно возникла… Послал и забыл.
- Ты забыл и об этом, - с удивлением сказал Элиас.
- Забыл, - признался Карл.
- Отец любил рассказывать нам о великом Карле Ругере…
- Элиас, ему было три года, когда я покинул Линд.
- Возможно, - кивнул негоциант. - Но о бое на крепостной стене он рассказывал так, как если бы видел сражение своими собственными глазами.
- Восемьдесят три года…
"И ведь, сто лет достаточный срок для того, кто родился человеком…" - ему было жаль оставлять этот мир, полный красоты и гармонии и красок, к которым он не успел еще подобрать ключей. Еще больше он не хотел оставлять Дебору, но с другой стороны, смерть, как он это понимал, являлась непременным условием человечности.
"Люди смертны, пора бы угомониться и мне…"
- Элиас, - сказал он. - Как бы то ни было, в ближайшие несколько дней должны произойти два события, которые, несомненно, будут иметь весьма серьезные последствия для Ойкумены, в том числе и династические.
- Что ты имеешь в виду? - на лице Элиаса сразу же появилось выражение озабоченности.
Купцы не любят перемен.
"Но умеют извлекать из них прибыль… Сколько золотых ты заработаешь на знании, обладателем которого сейчас станешь?"
- Во-первых, - сказал он вслух. - Дебора Вольх будет коронована в Новом Городе и станет новой господаркой.
- И она твоя невеста…
- Сразу после коронования, она станет моей женой, - кивнул Карл. - Но супруг королевы в этом случае не король.
- Но? - подался вперед Элиас.
- Ты прав, - усмехнулся Карл. - Но оно и не важно. Потому, прежде всего, что мне совершенно все равно, какой титул я ношу, или не ношу. Я люблю эту женщину, Элиас, и она любит меня. Это все, что мне интересно. Однако есть и второе обстоятельство. К тому времени, как она коронуется, я уже стану новым императором.
- От империи мало, что осталось, - сказал Элиас, который, как ни странно, совершенно не был удивлен известием о том, что его дядя вскоре станет императором.
- Почти ничего, с усмешкой подтвердил Карл. - Но император, взявший в жены господарку Нового города и имеющий к тому же полную и безоговорочную поддержку Цезаря Флоры и… и еще кое-кого…
"Например, убрского совета старейшин…"
- Сможет подчинить своей власти всю Ойкумену, - закончил за него Элиас, глаза которого светились сейчас неподдельным восторгом.
"Подчинить себе всю Ойкумену, - повторил мысленно Карл. - И победить нойонов… Однако, скорее всего, это полотно придется писать кому-нибудь другому. Из Мотты нет выхода".
- Возможно, - сказал он вслух. - Но давай оставим все это будущему. И посмотрим на эти два события с династической точки зрения.
Карл сделал глоток бренди и вернул стакан на стол.
- Для начала скажи, Элиас, титул какой страны предпочтительнее в твоем случае?
- Я только что стал дворянином, - усмехнулся Элиас. - А ты уже говоришь о титуле… Баронском, я полагаю?
- Да.
- Гаросса, - без долгих размышлений ответил негоциант.
- Будь по-твоему, - кивнул Карл. - Принцесса выдаст тебе соответствующее обязательство, а мы с Конрадом Триром скрепим его своими печатями.
- Но, говоря о династических последствиях, ты имел в виду что-то другое…
- Да, Элиас, что-то другое. Моей дочери титул графов Ругеров не нужен. Она банесса Трир и когда-нибудь, возможно, очень скоро, станет герцогиней Герр.
- Этот капитан… - Элиас снова смотрел на Карла серьезно и строго, и все-таки его взгляд изменился.
- Ты проницательный человек, Элиас… Очень проницательный, но скажи, как ты догадался?
"На кого ты похож, Август? У кого еще в твоей семье были такие глаза?"
- Он не похож на тебя, - сказал задумчиво Элиас. - Но что-то… Он твой сын?
- Он мой внук, хотя и сам об этом не догадывается.
"Феодора не могла знать, но…"
- Я хотел бы, чтобы новый граф Ругер стал частью вашей семьи, - сказал Карл и улыбнулся Элиасу. - Думаю, Линду не помешает такой опытный в военном деле, знатный и богатый человек, как Август Ругер.
- Ты прав, - кивнул Элиас. - Времена ныне не спокойные… И ведь он нам не близкий родственник… Как ты думаешь?
- Что ж, - согласился Карл. - Мина красивая девушка, или ты имел в виду кого-то другого?
- Мина моя внучка.
- Ну, тут, как боги решат, - улыбнулся Карл. - Я не против.
- Вернемся в гостиную?
- Да, пожалуй, - Элиас встал. - Но и у меня есть кое-что для тебя.
Он достал связку ключей и, подойдя к массивному окованному железными полосами сундуку, начал отпирать замки. Карл смотрел на него с любопытством, даже не пытаясь угадать, что за вещь хочет показать ему племянник. Наконец, справившись с замками, Элиас откинул крышку сундука и стал что-то искать в его необъятных недрах.
- Вот, - сказал он, выпрямляясь, и протянул Карлу маленькую шкатулку. - Это доставили через месяц после смерти Евгения Яра. Судя по всему, такова была его последняя воля.
Карл взял в руки шкатулку, откинул крышку и уже без удивления увидел внутри то, что и ожидал теперь увидеть: большой потемневший от времени серебряный медальон.
"Итак, насколько случайным был мой выбор? - спросил он себя, открывая медальон и рассматривая лицо Косты Яра. - И только ли чтобы отдать долги, я пришел теперь в Линд?"
11
Они покинули дом Ругеров, когда невидимое за низкими облаками солнце перевалило уже за первую линию после перелома.
Невидимое солнце… Условная точка перелома, в которой сутки разламываются, как краюха хлеба в руках друга, на две равные доли… Неизвестные причины и неясные следствия из них…
В шкатулке, привезенной когда-то в Линд тайным посланцем Евгения, и о существовании которой не знал никто, даже Ребекка Яриста, лежали старинный медальон, скрывавший под покрытой патиной времени выпуклой крышкой портрет "близнеца", копия завещания, которая могла сделать Карла императором еще сорок лет назад, и сверток пожелтевших хрупких пергаментов, исписанных выцветшей за годы и годы тушью. Оставалось только удивляться, тому, что Евгений Яр решился на такой поступок. И дело было даже не в том, что этим завещанием император лишал короны своего собственного сына и отдавал не только власть, но и саму Ребекку - "… если смерть моя случится преждевременно, тогда, когда жена моя еще будет женщиной молодой…" - своему счастливому сопернику, который, впрочем, никогда не дал ему повода усомниться в своей порядочности. И даже не в том, что такой предусмотрительный человек, каким, несомненно, был Евгений, доверился случаю, отсылая столь ценные вещи в неизвестность, где они легко могли попасть в чужие руки, или пропасть. Суть произошедшего, как видел Карл эту историю теперь, глазами дня сегодняшнего, была в другом. Император Яр знал о Карле много больше, чем сам Карл мог себе представить, и, несомненно, значительно больше, чем знал Карл не только тогда, сорок или пятьдесят лет назад, но и всего каких-то шесть месяцев назад, когда одним холодным апрельским вечером вошел в ворота Сдома, став последним, кого впустили в город в день перед началом Фестиваля. Документы, исписанные разными людьми - почерк тех, кто оставил свои заметки на пергаментах сильно разнился, как и стиль написания и даты их составления - не оставляли в этом никакого сомнения. Много лет, в тайне от всех, не исключая и самого Карла, Император вел свое расследование, и, хотя записи были хитроумно зашифрованы, в Ойкумене нашлось бы не мало людей, которые, как и Карл Ругер, знали личные шифры Яра, или были способны, как, например, Мышонок, их раскрыть. И Евгений должен был это знать, и, тем не менее, отважился послать свою шкатулку в полное превратностей путешествие во времени и пространстве, надеясь, вероятно, что когда-то и где-то она все-таки попадет в руки Карла, но не отдал их в эти руки самым простым и надежным способом, у себя во дворце. Почему? Потому ли, что боялся - и, как выяснилось, не напрасно - стен собственного дворца, или потому, что считал это преждевременным? Возможно, существовали и другие объяснения такому странному образу действий, но и не в этом, если разобраться, был спрятан главный нерв интриги, поразившей сейчас, когда она раскрылась, воображение Карла. Яр подготовил свое послание за несколько лет до своей преждевременной смерти. Он предполагал, что такое может случиться, и заранее побеспокоился не только о завещании, что было обычно не только для монархов, но и о том, чтобы после его смерти шкатулка эта ушла в Линд. Что же творилось в душе Яра, о чем думал этот без сомнения великий человек, когда готовил свое последнее - тайное - деяние? Вот это и оказалось для Карла самым важным. А сами записи, которые он просмотрел еще в рабочей комнате Элиаса… Что ж, многое из того, что содержали эти старые пергаменты, он уже знал, а то - немногое - новое для него, чего он не знал, можно было бы узнать и другими путями. Хотя правды ради, следовало признать, попади это знание ему в руки сорок лет назад, и вся история не только его собственной жизни, но, пожалуй, и всей Ойкумены, сложилась бы совсем иначе.
"И слава богам, что не попали…" - подумал он вдруг. Другой жизни, другой судьбы он, оказывается, себе не желал.
12
Они шли молча. По-видимому, у каждого были свои причины, чтобы не разговаривать. Однако, если свои собственные мысли Карлу были известны - а ему, и в самом деле, было о чем теперь подумать - то задумчивость остальных, кроме, разве что, Августа, жизнь которого в доме Ругеров изменилась мгновенно и самым решительным образом, были Карлу не известны. О чем вдруг так сильно задумалась Дебора? И о чем размышляли Конрад с Валерией?
Вообще, положа руку на сердце, следовало признать, что визит к Ругерам его удивил. Даже если оставить в стороне случайную не случайность этой встречи и то, чем она, вопреки собственным предположениям Карла, обернулась, странными могли показаться и, естественно, показались ему две вещи. То, что никто в семье Ругеров - "Моей семье?!" - кажется, даже не удивился тому простому факту, что он, Карл, живет на свете уже сто лет. Вопрос этот не только не обсуждался, но и не был затронут, хотя бы и намеком.
"Но ведь Долгоидущие представляются обывателям едва ли не такими же сказочными персонажами, как морская дева или Хозяин Гор…"
И другое казалось ему теперь поразительным - как спокойно, без видимости напряжения, провели эти несколько часов в купеческом доме его спутники. Речь, разумеется, не шла о Деборе и Августе. Этим двоим, как бы ни различались их дороги, приходилось бывать и в гораздо более прозаических местах. Странным казалось поведение Конрада и Валерии, которые всем ходом своей жизни, казалось бы, были всего менее подготовлены к тому, чтобы так естественно и свободно чувствовать себя в гостях у "простого", пусть и очень богатого негоцианта. И не только не испытывать при этом никакого неудобства самим, но и не дать почувствовать хозяевам, какая пропасть, на самом деле, пролегла между великими боярами Флоры и "черной костью", какой им должны были представляться все эти крестьяне и горожане. Тем не менее, все так и было: не ощущалось неловкости. Во всяком случае, ее было не больше, чем может быть между не знакомыми прежде людьми, встретившимися в первый раз. И этому можно было только дивиться, как невидали или чуду, но объяснить было трудно. Разве что тем, что посредником между двумя, едва ли соприкасающимися мирами, выступал он сам…
"Мы все меняемся? Нас меняет Мотта?"
Впрочем, мало помалу, странное настроение, охватившее их всех, когда они покинули дом Ругеров, начало меняться, покидая их, точно так же, как медленно и, казалось бы, совершенно незаметно тает лед под лучами весеннего солнца. Чем дольше они гуляли без цели и какого-либо ясного намерения по городским улочкам, чем больше выпивали вина в многочисленных трактирах, попадавшихся на пути, тем оживленнее становился обмен репликами, пока - совершенно незаметно для них самих - не превратился в общий разговор, в который самым естественным образом оказался включен и Август, обычно молчаливый, в особенности, в присутствии столь знатных особ, какими являлись его спутники. Так что ближе к вечеру, когда они, наконец, добрались до "Морского зверя", настроение у всех снова изменилось. Они беззаботно смеялись, шутили - даже обычно чрезвычайно сдержанный Конрад Трир и его замкнутая, взирающая на мир с мрачноватым цинизмом жена - обменивались впечатлениями и действительно производили впечатление богатых и беззаботных путешественников, которых привел в этот город один лишь случайный каприз, один из многих, ведущих их по жизни, состоящей из войн, праздников и развлечений.
По-видимому, на эти изменения обратили внимание и дамы волшебницы и мастер Март, ожидавшие их в гостинице. Впрочем, никто из них случившуюся перемену никак не прокомментировал. Напротив, казалось, хорошее настроение, которое пьянит не хуже крепкого бренди, передалось и им, и за великолепным обедом, поданным все в той же "красной" гостиной воцарилась та замечательная атмосфера открытости и взаимной доброжелательности, которая так же необходима трапезе, как приправы и соль яствам, подаваемым на стол, перемена за переменой.
- Да, - сказала вдруг с улыбкой Анна, отрываясь от кубка с прекрасным Риенским вином. - Я совсем забыла, Карл! Мы должны были передать вам привет, но…
- Кого же вы встретили, леди Анна? - удивленно поднял бровь Карл. - Кого из наших общих знакомых судьба занесла теперь в Линд?
- Вы не поверите, Карл! - В свою очередь улыбнулась Виктория. - Мы встретили сенешаля князя Симеона Эфраима Гордеца!
- Эфраим в Линде? - еще больше удивился Карл. - И как давно?
- Он только сегодня прибыл с галерой из Семи Островов, - ответила Анна. - Собственно, в порту мы его и встретили.
- Вы с ним говорили? - Заинтересовался этой совершенно неожиданной встречей Карл.
- Да, - кивнула Виктория, настроение которой внезапно изменилось. - Он был удивлен нашей встречей не меньше, чем мы сами, Карл, - сказала она задумчиво, как бы пытаясь задним числом осмыслить произошедшее. - Он сам подошел к нам и говорил так, как если бы между нами ничего в Сдоме и не случилось. И еще, - глаза ее стали серьезными и в них вдруг появилось выражение, если не обеспокоенности, то уж, верно, озабоченности. - Он спросил о вас и, узнав, что вы сейчас в Линде, сказал, что предполагает остановиться в гостинице "Дева ветров". Я полагаю, это было приглашение.
"Приглашение… Случай? А если бы я выбрал другую дверь?"
- Возможно, - кивнул Карл. - И, возможно, я воспользуюсь этим приглашением. Но позже, а пока, не выпить ли нам за город Сдом, в котором судьба свела нас вместе, чтобы послать, затем, во Флору?
- Не вижу причины, чтобы не поднять за это наши кубки! - поддержал его впервые осмелившийся на такое Август Лешак.
"Август Ругер, внук Феодоры и Карла…" - поправился мысленно Карл, с доброжелательной улыбкой, наблюдая за собственным взрослым внуком.