- Вообще-то, - заметил Ватсон - у него были личные причины не любить сэра Генри.
- Вы имеете в виду заигрывания его жены-сестры? Гм, Ватсон, вы и в самом деле не понимаете некоторых вещей. На самом деле Стэплтон, можно сказать, спасал сэра Генри от своей супруги. Отнюдь не по доброте душевной - он просто не хотел лишних неприятностей. После жертвоприношения эти места стали бы его местом силы. Он собирался жить в этих краях ещё очень долго, может быть - несколько сотен лет. А высосанный досуха труп владельца крупного поместья привлёк бы слишком много внимания, понимаете?
- Высосанный? - не понял Ватсон.
- Ну, я не имею в виду кровь. Просто после того, как сэр Генри оказался бы в её постели, он вряд ли протянул бы долго. Мамба выпила бы из него жизненную энергию… определённым способом. Ватсон, вас и в самом деле интересуют свойства магии этого типа?
- Нет, конечно, - добродетельный доктор содрогнулся от отвращения. - Меня больше интересует, кто всё-таки убил каторжника Селдена. Неужели собака?
- Дался вам этот Селден! Извините, Ватсон, просто я и сам не знаю, кто его убил. В нашем пасьянсе это лишняя карта. Может, выкинуть её, да и дело с концом?
- Это был я, - вдруг сказал Бэрримор, о чём молчаливом присутствии Ватсон успел забыть.
Обвинитель медленно повернулся к нему.
- Да, сэр, - признался старик. - Я отравил еду, которую моя жена носила этому негодяю.
Ватсон на мгновение потерял дар речи. Потом расхохотался.
- Чёрт возьми! - наконец, сказал он, вытирая слёзы. - А ведь я с самого начала подозревал вас в чём-то подобном, Бэрримор!
- Этот человек, брат моей несчастной супруги, - старик опустил голову, но в его голосе слышалось неподдельное страдание, - был причиной всех несчастий нашей семьи. Моя жена отдавала ему всё, а он тянул и тянул с неё, эксплуатируя её чувства. Я терпел, потому что надеялся, что он когда-нибудь уедет отсюда. Но жена мне рассказала, что её брат нашёл себе покровителя и убивает людей, потому что ему нужны трупы для каких-то мерзких занятий… а тут как раз приехал молодой хозяин, сэр Генри! Я уж пытался удержать его в Лондоне, даже письмо ему написал…
- "Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот" - вспомнил Ватсон.
- Точно. И ещё пытался вас напугать, ездил за вами в кэбе, искал случай, - признался старик. - Только сэр Генри всё равно поехал в эти проклятые места. И когда каторжник сказал сестре, что он убьёт молодого хозяина, если она не даст ему денег - тут уж я не выдержал. Если бы яд не подействовал, я пошёл бы на болота, чтобы найти и застрелить его, клянусь всем святым! Моя совесть чиста.
- Сей добрый слуга воистину чист перед нашим родом, - одобрила кабанья голова.
- Но перед вышним судом ты предстать всё-таки боишься, - констатировал Алабастр, внимательно выслушавший весь диалог.
- Да, сэр. Поэтому я предпочёл остаться призраком, сэр.
- Понятно, - протянул Ватсон. - А ведь мы с Холмсом думали, что за ним гонится собака Баскервилей. Он так страшно кричал, - вспомнил доктор.
- Ещё бы он не кричал, я же насыпал ему крепкой крысиной отравы, - признался старик. - Быстро он сдох?
- Очень мучился, кричал от боли, а потом упал со скалы и сломал себе шею, - сказал Ватсон. - Холмс сперва принял его за сэра Генри.
- Как мне жаль вашего друга, доктор, - сказал болотник. - В тот день он истратил всю магическую силу, которую я дал ему, и снова стал обычным человеком. То есть, фактически, слепым и глухим. Утратить дар ясновидения, не различать ауры - какое унижение для того, кто повелевал первозданными силами…
- А меня радует, что хоть какой-то кусочек этой сумасшедшей истории объясняется самыми обычными материальными причинами, - признался Ватсон.
- Так или иначе, - сказал Мортимер, - мы все исполнили свой долг. Что касается меня, то я всего лишь уничтожил Стэплтона.
- Каким образом? - заинтересовался дракон.
- Я знал, что, когда собака погибнет, Стэплтон почувствует колебания Силы и поймёт, что случилось. Тогда он рванёт на свой остров, где его магические возможности максимальны, и попробует воздействовать на нас чёрным колдовством Агве. Это был самый опасный момент. Я это предвидел и попросил Холмса, когда он пойдёт на остров, разбросать своего рода ловушки. Как я уже говорил, я умею наводить морок. Правда, для того, чтобы создать призрак, который может обмануть мага, нужен какой-нибудь предмет, который этому человеку долго принадлежал. Тогда я могу растянуть остатки его ауры на полноценный мираж. Холмс разбросал по болоту несколько таких вещиц. Как ни странно, сработал старый башмак сэра Генри, который я предусмотрительно украл ещё в Лондоне. В общем, великий маг Стэплтон попался, как мальчишка. Он увидел посреди болота сэра Генри, который, как ему померещилось, целится в него из револьвера. Изучать ауру у него не было времени. Он метнулся в сторону, чтобы уклониться от пули - и угодил в трясину. Из которой, несмотря на все свои возможности, он не смог выбраться. Его магия была слишком тонкой, чтобы помочь ему вытащить себя за волосы из болота.
- Один мой знакомый полковник, - почему-то вспомнил Ватсон, - верил в амулеты и всегда носил в кармане заговорённую пулю. Он прошёл всю афганскую компанию без единой царапины, вышел в отставку, вернулся в Лондон, и в первый же день попал под кэб. И сломал себе шею.
- Примерно так. Интересно, что он при этом чувствовал, - задумчиво сказал Мортимер.
- Полковник? - не понял Ватсон.
- Нет, Стэплтон. У него-то было время поразмыслить.
- Можно было и спросить покойника, - подумал вслух Ватсон.
- Подобные вопросы не имеют отношения к делу, - тут же заявил Алабастр.
Мортимер скорчил ироническую физиономию.
- Вот так всегда. Впрочем, ладно, мы бессовестно крадём время у нашего гостя. Пожалуй, закруглюсь. Как вы, наверное, понимаете, после всего того, что случилось, у меня остался один путь - охранять сэра Генри. Что я и исполнял, насколько меня хватило.
- Насколько я понял, - сказал Ватсон, - вы погибли, защищая Британию?
- Если уж совсем честно, я погиб, защищая сэра Генри. Он настоящий патриот, и не мог остаться в стороне, когда обе его родины в опасности.
Ватсон не нашёлся что ответить, и ограничился скорбной миной.
- А как же Холмс? - внезапно вспомнил он. - Вы утверждаете, что он стал магом…
- Не совсем так, - вздохнул Мортимер. - Я дал ему очень много Силы. И к тому же у него было очень мало времени. В общем, после завершения всей этой истории он остался практически без магических способностей. Хотя, зная вашего друга, я уверен, что он с этим не смирился. Кстати, чем он сейчас занят?
- Он ушёл от дел. Почти двадцать лет назад. Сейчас живёт в Суссексе и разводит пчёл, - вздохнул Ватсон. - Иногда я ему пишу. Отвечает он очень редко.
- Пчёл? Интересно… - задумался Мортимер. - Значит, он избрал противоположный путь.
- Что за путь? И противоположный чему? - не понял доктор.
- Стэплтон ловил бабочек и пронзал их булавками. Зачем он это делал, вы теперь знаете. Холмс разводит пчёл и добывает мёд. Подумайте, нет ли и в этом некоего иного смысла… Хотя зачем? Вам он всё равно ничего не скажет, впрочем, как и мне. Путь пчелы - очень высокий путь. Ну, будем надеяться, ваш друг обрёл то, что искал.
- Всё это также не имеет отношения к делу, - оборвал его дракон. - Я резюмирую. Болотник Мортимер обвиняется в преступном небрежении своими обязанностями перед родом Баскервилей. Его необдуманные действия стали причиной превращения сэра Чарльза в собаку. Также на нём лежит основная доля ответственности за его гибель. Кроме того, он поставил в опаснейшее положение многих людей. Наконец, имела место самовольная магическая инициация человека, не связанного с традициями рода. Всё это обвиняемый признал.
- Чего уж там, - доктор Мортимер несколько помрачнел.
- То, что болотник Мортимер виновен во всех перечисленных деяниях, несомненно. Вопрос стоит так: заслуживает ли он наказания?
- Я считаю, что мой друг более чем… - горячо начал Ватсон, но господин Алабастр поднял руку, призывая к молчанию.
- Если болотник Мортимер не заслуживает наказания, он свободен. Тогда он сможет вернуться к служению роду Баскервилей, или избрать иной путь, если пожелает.
- Мы чрезвычайно разгневаны на нашего слугу, - прогундосила кабанья голова, - но, учитывая явственное и чистосердечное раскаяние и сожаление… а также проявленное мужество и героизм… - голова замолкла, умоляюще глядя на Ватсона.
Ватсон подумал, что дух рода Баскервилей, несмотря на экстравагантный внешний вид, всё-таки не свинья.
- Если же наказание необходимо, он будет развоплощён до уровня элементарного духа, - закончил Алабастр.
- Как это? - тихо спросил Ватсон.
Мортимер молча показал на зелёные огоньки, плавающие над тиной в камине.
- Моя работа на этом закончена, - сообщил Алабастр. - И теперь вам, Ватсон, предстоит принять окончательное решение, а судье рода - принять и исполнить его.
Ватсон набрал в грудь воздуха: он намеревался быть очень убедительным.
- Я всё обдумал, и моё решение таково… - начал было он.
- Извините, - внезапно прервал его дракон, - но нас не интересует решение вашего рассудка, доктор. Нас интересует решение сердца.
- Клянусь, что я совершенно объективно… - снова заговорил Ватсон, и рука дракона снова замкнула его уста.
- Всё правильно, Ватсон, - сказал Мортимер. - Как с сэром Чарльзом. Собака хотела жить и убивать. А сердце старого лорда приняло решение умереть честной смертью.
- Но я всем сердцем… - попытался сказать Ватсон, и в третий раз дракон запретил ему говорить.
- Вы вернётесь в свой мир, - сказал господин Алабастр, - с пустым рассудком. У вас будет время - совсем немного, но вашему сердцу хватит. А потом вы напишете на бумаге одно слово. Yes or No. Сэр Баскервиль увидит это слово сквозь астрал - и примет его как приговор.
- Мы вынуждены, - голова кабана скособочилась куда-то вверх и влево, как будто от неловкости, - предупредить уважаемого мастера, что мы, в силу неких обстоятельств, связанных, в свою очередь… - кабан замолчал, как показалось Ватсону, крайне сконфуженно.
Дракон махнул лапой.
- Ничего сложного. Две буквы или три буквы. Три буквы, Yes: Мортимер виновен и не заслуживает снисхождения. Две буквы, No: он прощён и свободен. Это всё, что нам нужно. Ясно? - вопрос был обращён к кабаньей голове.
- В таком случае мы не предвидим ни малейших трудностей в столь простом деле, - заявил сэр Баскервиль, - и, каково бы ни было решение достопочтенного мастера, исполним его в точности.
- Вот и хорошо. Не хотите сигару, доктор?
Ватсону уже давно хотелось курить. Он взял сигару, сунул в рот, достал из коробки спичку. Та загорелась высоким зелёным пламенем.
- Не бойтесь, прикуривайте, - сказал дракон.
Доктор поднёс спичку к сигаре и затянулся.
В этот миг стены Баскервиль-холла начали таять, и на един-единственный миг ошеломлённый доктор увидел, как рушатся декорации и обнажается то, чем они были на самом деле. Ватсона чуть не стошнило, но в этот самый миг трепещущий дым вознёс его наверх.
11
- Доктор Ватсон! Вам срочное письмо!
Секретарь влетел в кабинет, забыв прикрыть дверь. Доктор недоумённо поднял голову: он как раз сел вычитывать корректуру пятнадцатой главы "Истории спиритуализма в современном мире", о чём предупреждал как минимум четырежды.
- Картрайт, я сколько раз говорил - никогда не беспокойте меня во время работы!
- Но, сэр… - залепетал Картрайт, - письмо вручили мне в руки… одна очень энергичная юная леди, вам лично известная… я не мог отказать…
Доктор Ватсон тяжело вздохнул. Конечно, Гемма. Гемма Ронкони. Приехала, оставила очередную записку и ушла, не зайдя даже поздороваться. Современные девушки вообще ни в грош не ставят приличия и хорошие манеры, а эти американки, с их свободными нравами - и вовсе притча во языцех. Куда катится мир?
Ватсон уставился на зелёное сукно стола. Стол хорош, красное дерево, работа Хэплуайта. Из тех вещей, что обходятся недёшево, но стоят своих денег. Досадно, что не удалось приобрести тот шератоновский гарнитур: слишком уж много запросили. Зато книжные шкафы с фасонной пайкой стёкол - аккуратная сетка - выглядели чрезвычайно солидно. В таких шкафах тома "Истории" будут смотреться именно так, как подобает труду подобной значимости. Даже чистый алмаз интеллекта нуждается в чувственной оправе… Гемме эта мысль понравится, надо бы записать… Да что это такое, рассердился на себя доктор, почему он думает о пустяках, когда его ждёт работа!
Он попытался сосредоточиться на "Истории", но в голову лезла ерунда. Хуже того - сердце грызла какая-то странная тревога.
Такое с ним обычно бывало, когда он возвращался из какой-нибудь далёкой поездки, взбудораженный неуложившимися впечатлениями. Как полагал профессор Клейст, подобные явления - происходят из-за того, что впитанный в путешествии астральный флюид дисгармонирует с устоявшейся атмосферой родного жилья, что приводит к своего рода эфирным судорогам. Объяснение казалось убедительным, но в данном случае было решительно непонятно, какой же именно вояж из недавно совершённых так дурно повлиял на душевную гармонию.
- Картрайт, - крикнул Ватсон, - зайдите!
Секретарь появился через минуту. Его живая физиономия казалась виноватой.
- Картрайт, - доктор потёр виски, - вы не помните, куда я ездил в последний раз?
- Кажется, - секретарь наморщил лоб, - вы сегодня собирались в Девоншир… Я помню, как вы собирались на вокзал… оставили на столе сигары… - Картрайт поднял на Ватсона умоляющий взгляд. - Но вы же никуда не ездили, сэр, не так ли?
- Нет, конечно, что за чепуха, - нахмурился доктор. - В Девоншире мне делать нечего. Так где же я был в последний раз?
- Может быть, в Эдинбурге, сэр? - робко предположил Картрайт. - Вы, кажется, делали доклад о каком-то новом медиуме.
- Чушь, - неожиданно резко оборвал его Ватсон. - Ладно, работайте.
Секретарь скрылся.
Ватсон задумался. Он и в самом деле ездил на позапрошлой неделе в Эдинбург. Там он сделал публичный доклад, который был хорошо принят публикой. Потом он присутствовал на торжественном ужине… но тут начала выкидывать дурные шутки память. Откуда-то всплыла маленькая, захолустная станция, пустая платформа, где под дождём сидит женщина в голубом газовом платье (Ватсон успел даже придумать ей имя: Луиза) и какой-то маленький человечек со смешным именем, которого он не сумел ни придумать, ни вспомнить.
Надо отвлечься, решил он. Может быть, разобрать корреспонденцию? Это даст ему моральное право прочесть письмо Геммы, подумал он и снова почувствовал что-то вроде укола в сердце - как всегда, когда он думал об этой девушке. Очаровательная, но совершенно несносная особа, которая когда-нибудь сведёт его с ума… если уже не свела…
Он затряс головой и протянул руку к ящику с письмами.
На сей раз их было немного. Приглашение выступить с публичной лекцией в гарвардском Музее естественной истории - пожалуй, стоит принять. Две просьбы о пожертвованиях - в корзину. Туда же - длинное безумное письмо от какого-то очередного медиума, - которому, видите ли, явился дух с сообщением лично для доктора Ватсона. Сколько вреда делу духовного развития человечества принесли шарлатаны!
С интересом он взял в руки письмо от Шерлока. Холмс в последние годы почти перестал писать, предпочитая пользоваться телеграфом или телефонограммами. Обычно это касалось тех или иных старых дел, которые он разрешал описывать. Но на этот раз он прислал настоящее письмо.
Как и многое другое, исходящее от Холмса, оно было коротким и загадочным.
"Ватсон", - писал суссекский затворник, - "пчёлы сказали мне, что в самое ближайшее время вам предстоит принять серьёзное решение, касающееся нашего общего знакомого. Выбор вашего сердца не может быть изменён, но будьте осторожны. Одна лишняя буква, вышедшая из-под вашего пера, может погрузить благородное существо в пучину страданий и лишить надежд на будущую жизнь. Холмс".
Доктор в замешательстве перечитал послание. Он ничего не понял, кроме одного - его друг пытается предупредить его - о чём-то важном, очень важном, о том, что случилось совсем недавно… Память снова выпихнула на авансцену женщину в голубом газе, но это было всё.
Письмо Геммы вызывающе белело на зелёном сукне. Ватсон понял, что не сможет вернуться к работе, пока не прочтёт, что там ещё написала юная сумасбродка.
Когда он вскрывал письмо, то чуть не уронил его: руки почему-то перестали слушаться.
"Ватсон, - писала мисс Ронкони, буквы были маленькими и твёрдыми, как орешки. - Я больше не могу обманывать себя и вас. Я влюблена. Я ждала, когда это пройдёт, но это не проходит уже год. Кажется, это серьёзнее, чем всё, что случалось со мной раньше. Придётся прибегнуть к радикальным мерам.
Имейте в виду следующее. Я избалована. Я легкомысленна. Я невероятно капризна. Иногда я бываю невыносима даже для себя самой, но гораздо чаще - для окружающих. Я не люблю так называемую домашнюю работу. Я не умею готовить английский завтрак. Я не хочу детей, по крайней мере пока. Чтобы окончательно разбить ваше сердце, признаюсь, что мне до смерти надоел спиритуализм. Я высиживаю эти бесконечные собрания, только чтобы видеть вас. Кроме того, я наполовину итальянка, к тому же американского происхождения, что, безусловно, уронит ваши акции в глазах света. - Короче, я невыгодный товар со всех точек зрения, и я жду от вас твёрдого и рассудительного "нет". Но мне нужно это "нет", чтобы уехать на родину и больше о вас не думать.
Ответьте мне, как только прочтёте это письмо. Одно слово. Yes or No. Две буквы или три буквы. И окажите мне эту маленькую любезность немедленно, потому что я писала это письмо неделю и схожу с ума. Гемма".
Ватсон с глухим стоном сжал голову руками. Во имя всего святого, чего себе навоображала эта девчонка! Как она вообще посмела обратиться к нему с подобным… - Ватсон попробовал найти подходящее слово, и в голове проявилось недвусмысленное: "ультиматум".
Он обвёл взглядом кабинет, ища то ли поддержки, то ли подмоги. Все вещи смотрели на него враждебно и вызывающе. Гневно рдели бордовые портьеры на окнах. Возмущённо блестел медный газовый рожок, его отражение в хрустальном шаре для прорицаний плыло и дрожало. Зло смотрела базальтовая статуэтка неизвестной науке богини - казалось, её грудь вздымается от волнения. Вещи решительно осуждали Гемму Ронкони, позволившую себе подобную дерзость.
Ватсон развернул чистый лист бумаги, открыл чернильницу и аккуратно вывел первые строчки:
"Дорогая Гемма, мне больно это писать, но вы меня вынудили…" - перо сорвалось, на бумагу скатилась жирная клякса.
Он взял другой лист. На этот раз пошло лучше. "Я отношусь к вам с самой искренней и сердечной симпатией, какая только возможна между двумя душами. Я восхищаюсь вами, и это чувство никогда не покинет моё сердце. Но, по более чем понятным причинам, я не могу составить счастье женщины, подобной вам…" - перо разорвало бумагу, чернила предательски расплылись на зелёном сукне.
Возясь с пятновыводителем, - доктор сочинил в уме ещё несколько вариантов ответа и тут же их забраковал. Когда же он вернулся за стол, мыслей у него не осталось вообще.
"Yes or No", - подумал он. "Две буквы или три буквы".