– Я знаю, что раньше ты был в другом положении. Помни, кто возвращает его тебе.
– Я помню.
Знай своё место, гладиатор. Вот как это звучит. Он не думает, что сделавший подлость один раз сделает её и во второй. Я сделаю, он может не сомневаться.
Я выхожу первым, Скволл – за мной. Все присутствующие в большом зале смотрят на нас выжидающе, точно мы сейчас будем петь хором или разыгрывать сценку из спектакля. Я прохожу мимо кресла наместника, поворачиваюсь к нему лицом. Скволл царственно садится.
– Спасибо за интересную беседу, гладиатор Чинчмак! – говорит Скволл.
– Спасибо, мессир Скволл, – отвечаю я.
Обратно я иду за тем же воином, который вёл меня сюда. Мелькание жёлтого и чёрного сильно раздражает. Мне трудно понять, как можно жить в таких условиях. По-моему, человеку в подобной обстановке осы и пчёлы будут сниться по ночам и грезиться наяву. Впрочем, это не моё дело.
* * *
Сегодня бьётся Монгол. Бьётся с хитроумным Спихой, гладиатором наместника Угги. Спиха дерётся очень странно. Почти сразу он бросается на землю и большую часть боя проводит в лежачем положении. Я стою в боковом проходе и вижу только отрывки боя. Спиха ногами не даёт Монголу покоя. Когда Монгол промахивается, его тяжёлая алебарда вязнет в земле и Спиха наносит целый ряд точных и быстрых ударов. Монгол, зная о методике боя Спихи, обезопасил пах кожаной накладкой, но по ногам он получил уже очень серьёзно.
Монгол падает после удачной подсечки. Спиха тут же встаёт и начинает колошматить лежащего гладиатора. Монгол практически не сопротивляется, он слишком измотан. Наконец, Спиха достаёт нож и всаживает Монголу в грудь. Затем идёт получать свою награду.
Я ухожу. Монгол может победить невероятно сильного соперника, а потом позорно проиграть такому как Спиха. Это нормально.
На выходе я сталкиваюсь с Бельвой. Именно сталкиваюсь, в прямом смысле слова. Она роняет корзину, которую несёт, по песку рассыпаются яблоки.
– Извини, – говорю я и нагибаюсь, помогая ей собирать.
От неё пахнет женщиной. Как-то по-настоящему, как не пахнет ни от Лорны, ни от других женщин, с которыми я спал и сплю. За такую, как Бельва, мужчина может пойти на край света. Может променять на неё своё бессмертие. Даже не просто на неё. На один её взгляд.
Я смотрю на неё: она собирает яблоки, тяжёлая грудь колышется в глубоком вырезе, тёмные волосы скреплены на затылке широкой заколкой, но она не может их удержать, они выбиваются и непокорными локонами ниспадают вниз.
Бельва поднимает глаза.
– Тебе не скучно без Риггера? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает Бельва. – Совсем не скучно.
В её голосе – холод. Наверное, ей слишком часто задают подобный вопрос, потому что она красива. А может быть, наоборот, слишком редко, потому что боятся Риггера.
– Бельва, – говорю я, – если Риггер не вернётся…
Она перебивает.
– Риггер вернётся. И обязательно задаст мне вопрос, не приставал ли кто-нибудь ко мне в его отсутствие. Я могу ему ответить, что никто. Что всё в порядке. А могу сказать, что гладиатор Чинчмак вёл себя по отношению ко мне некрасиво. И всё.
Я киваю.
– Хорошо. Я понял.
Прохожу мимо. Я всё ещё чего-то не понимаю.
* * *
Условно я называю этот день последним днём. Для кого он станет последним – неизвестно. Может быть, для меня. Может быть, для Вепря. Может быть, для Жирного. Но для кого-то безусловно станет.
Вчера я сказал Лорне, что не хочу её видеть в эту ночь. Я постарался объяснить ей это достаточно корректно. Кажется, она не обиделась.
Я смотрю в потолок и думаю, зачем мне всё это надо. Неужели мне не хватает той жизни, которая у меня есть? Неужели жажда власти – это навсегда, это неискоренимо из человеческого разума? Я похож на человека, который сам в себя целится из арбалета, но боится спустить рычаг, потому что не уверен в том, что это принесёт выгоду.
У дверей дома меня встречает Носорог.
– Доброе утро.
– Угу, – я хмыкаю что-то неопределённое.
– Жирный хочет тебе что-то сказать.
– Пошли.
Мы идём к усадьбе, но внутрь войти не успеваем. Навстречу нам появляется сам Жирный со стандартной свитой: телохранители, Мартилла, Кость.
– А, Чинчмак. Ну что ж, ты голов?
Он широко улыбается.
– Да, – говорю я. – Готов.
– Ко всему?
– Ко всему.
– Тогда поехали. Сопроводишь меня до арены.
Мы идём к конюшне. Партизан выводит конец. Для Жирного – огромного рыжего скакуна, для остальных – чуть попроще и поменьше. Жирный на удивление легко запрыгивает на коня. Бывают такие люди. Они толстеют, рыхлеют, всё, что угодно, но в любом случае остаются великолепными наездниками, как их не крути.
Кость выглядит на лошади странно. Она похожа на живой скелет, и Партизан подбирает скакуна ей под стать, худого и довольно страшного. Ей, по-моему, безразлично.
Мой скакун – серый в яблоках. Люблю такой окрас. Просто люблю, и всё, особых причин нет.
Мы выезжаем на дорогу. Впереди – я и Жирный.
– Говорят, ты навещал Скволла… – говорит он.
– Старые знакомцы.
– Знаю. Что-нибудь выяснил о Вепре?
– Нет. Скволл сказал, что тот прибудет сегодня своим ходом.
– Если он может прибыть незаметно, значит, не такой уж он и страшный.
– Может быть.
Жирный ускоряется, жестом показывая остальным не догонять его. Он хочет поговорить со мной.
– Вчера мы со Скволлом ужинали, – говорит он. – И беседовали на различные темы. За одну политическую уступку Скволл готов сдать бой.
Это что-то новенькое.
– За что?
– Это не важно. Земли на севере. Они сейчас нейтральные. Там царит хаос и постоянная война между мной, Скволлом и провинцией Угарт. Скволл предложил объединить силы, чтобы стереть Угарта. А земли поделить после пополам. Это меньше, чем может быть, но больше, чем есть сейчас.
– Вы можете сделать это, даже если бой будет честным.
– Ты не понял, Чинч. Я поставил такое условие. Вепрь сдаёт бой. Я присоединяюсь к Скволлу.
– Скволл может сделать аналогичное предложение Угарту.
– Вряд ли. Угарт не согласится ни под какими условиями. Он слишком самоуверен.
– Что нужно делать мне?
– Биться. Просто биться в полную силу. Не удивляйся, если Вепрь окажется не таким сильным, каким его все рисуют.
– Я понял.
Жирный одёргивает коня и снижает скорость. Я тоже.
Мы въезжаем на территорию арены в молчании. Жирный кивает мне. Я оставляю лошадь слугам, а сам иду в помещение для гладиаторов. Оттуда появляется Болт и дёргает меня за рукав.
– Пошли, – говорит он.
Мы спускаемся по лестнице и попадаем в подземную часть комплекса Арены.
– Я договорился со стражниками, нас пустят.
Мы минуем стражника-алебардиста в кожаной одежде. Коридор становится уже, а затем внезапно расширяется и превращается в зал. Стены в зале каменные: это обработанная камнетёсами пещера естественного происхождения. К стенам прикованы рабы. Кто-то поодиночке, кто-то целым скопом. Когда они нужны для работы, никто их не расковывает. Их "отстёгивают" от стены и ведут на место работы сцепленными между собой. Рабы нужны довольно часто. Копать ямы и котлованы, строить здания, работать на добыче угля и руды. Это – "местные" рабы, используемые изредка для здешних нужд. Гораздо хуже тем, кто попал в рудники: они работают всё время – под кнутом и нагайкой.
Те, кто замечает нас, встают. Стражников нет.
Мы проходим через зал. Между этим и следующим помещением – небольшой коридор с ответвлением. Мы сворачиваем и оказываемся в подобии кладовой. Тут хранятся лишние кандалы и цепи.
– Слушай, – говорит Болт. – Всё по плану. Всё в порядке. Бой начинается. Через минуту – взрыв. Главное – чтобы ты продержался. До рассвета остаётся пять часов. Мы сразу отключаем Жирного и всё его окружение, всех гладиаторов – под их трибуной особо мощный заряд – и большую часть публики и быдла. И дворовых. Сколько у нас гладиаторов?
– Как и было, восемь.
– Немного. А у Скволла?
– Вся его свита умеет сражаться. Ещё двадцать человек.
– Плюс рабы, плюс сочувствующие крестьяне и дворовые. Людей Жирного после взрыва должно остаться не более двадцати человек.
– Должно.
– Ну и Вепрь. Не знаю, что он такое, но он, говорят, стоит сотни. Главное, чтобы он понимал, кого можно убивать, а кого нельзя.
– Он будет действовать только по приказу Скволла.
– Хорошо. Голова-с-Плеч сказал, что казематы подготовлены. Тех, кто не наш точно, – в камень. Остальных – в кандалы сюда. Будем проводить индивидуальные беседы. Наши гладиаторы всё знают?
– Их не будет на трибунах в момент взрыва. Как только они услышат грохот, они станут вырезать тех гладиаторов, которые останутся внизу.
– Пантера?
– У Пантеры почётное место на гладиаторской трибуне.
– Хорошо.
Он идёт обратно в помещение для рабов и безошибочно направляется к одному из них. Это худой бритый наголо человек с резкими чертами лица. Он прикован отдельно, за горло, прямо к скале. Тем не менее, цепь у него такой длины, что позволяет ходить практически по всему помещению.
– Бантер, – говорит Болт. – У тебя всё готово?
– Да.
– Ключи проверили?
– Да.
Болт идёт прочь. Я – за ним.
Ключи отдали рабам ещё позавчера. Они прячут их где-то в своих тайниках. Некоторые из охранников – свои люди. Они не будут открыто освобождать рабов, но препятствовать массовому побегу тоже не будут.
Проходим мимо скучающего стражника – из наших, – поднимаемся наверх.
– Всё, – говорит Болт, – больше сегодня не общаемся. Только после дела.
– Хорошо.
Я иду к тренировочным площадкам.
– Чинч! – слышу радостный возглас.
Это Туча, крупный неуклюжий гладиатор из младших. Он всегда сияет, он рад и победе и поражению, и порой от его неизменного оптимизма начинает воротить. Его прозвали Тучей в противовес характеру. Иногда над ним потешаются: что, мол, ты идёшь, мрачный как туча.
– Да?
Туча – мечник по призванию. Много лет он жил в какой-то удалённой от нас провинции, служил стражником при усадьбе наместника. Потом стал гладиатором, рядовым, каких тысячи. Познакомившись со мной, он загорелся идеей научиться хорошо бросать ножи. Пока у него не слишком получается.
– Чинч, я отработал твой приём, смотри.
Он размахивается и сильным броском отправляет нож в мишень. Нож вонзается точно в яблочко.
– Ну, как?
– Если ты так будешь бросать нож в бою, соперник успеет подбежать и отрубить тебе руку с ножом прежде, чем ты сможешь метнуть. Очень большой размах.
Я беру у него второй нож и мечу его коротким рваным движением. Нож вонзается в кончик ручки предыдущего. Туча приоткрывает рот.
– Видишь, – говорю я. – От размаха и времени, потраченного на придание ножу разгона, ни скорость, ни сила, ни точность не зависят.
Иду прочь. Вслед летит:
– Спасибо.
Это последний урок, Туча. Это мой последний урок.
* * *
И снова арена. Арена, которая кипит и беснуется, ликует и воет. Кажется, что она всегда одинаковая, но на самом деле каждый раз ты ощущаешь всё совершенно иначе, будто это другая арена, другие зрители, другой бой. Каждый раз ты наполняешься энергией толпы, будто никогда не делал подобного прежде.
Арена наполняет тебя ещё до боя. Бой – это просто следствие. Просто выброс части той энергии, которую в тебя только что вплеснули.
Они построили великолепные декорации. Просто сумасшедшие. Они покрыли песчаную поверхность арены деревянным настилом, отшлифовали его и затем уложили несколько слоёв плотных тканей и кож. Сколько ушло материала – непостижимо уму.
И ещё Жирный приказал сделать волчьи ямы. Они ничем не прикрыты. Просто в нескольких местах арены – ямы с кольями на дне. Жирный всё рассчитал верно: так Вепрю будет проще сдать мне бой. Только Жирный пока не знает, что боя не будет вовсе.
Я стою перед коридором, ведущим на арену. Как только глашатай проревёт моё имя, я выйду и подниму руки. Толпа взревёт, а я буду упиваться этим воем. А потом я увижу Вепря. И тут мне кажется, что всё пойдёт не так. Мне не верится, что наш план хорош. Вепрь может убить меня первым же ударом. Болт не справится с руководством в одиночку. Скволла наши слушать не будут: он для них пока никто. Право силы они тоже не признают, потому что сами будут сражаться против силы, против гнёта и рабства.
Нет. Я трясу головой, отбрасывая глупые мысли. Завтра я стану наместником провинции Санлон. И толпа даст мне прозвище. Например, Непобедимый. Я перекатываю под щекой трубочку с отравленными иголками.
Я слышу голос глашатая. Он ревёт что-то по поводу величия и красоты наместника Скволла. Ко мне подходит Пантера.
– Чинч, – говорит он. – Просто продержись. Ты сейчас – самый главный из нас. Может, не самый сильный, может, не самый ловкий. Но – самый главный. Продержись сколько сможешь.
– Я продержусь.
Пантера отходит. Глашатай продолжает выкрикивать отвлечённые фразы.
Я иду к выходу на арену.
– Рано, – говорит Пантера.
Нет. Не рано. Когда моя нога пересекает эту границу, границу между тьмой и светом, между подземельем и вершиной мира, глашатай как раз выкрикивает моё имя.
– Чинчмак! – кричит он.
И толпа скандирует:
– Чинчмак! Чинчмак!
Я смотрю в толпу. Факелы освещают безумные лица, оскаленные рты. Они размахивают флагами и вымпелами, они свистят и рычат. Это звери. Гораздо более звери, чем мы, гладиаторы.
Я перевожу взгляд на ложу наместников. Жирный – справа. Угга – слева. Скволл – в центре. А рядом со Скволлом – женщина потрясающей красоты. Мне сложно рассмотреть её детально, но даже с такого расстояния видно, что равных ей мало. Я не знаю, какими словами описать её лицо. В свете факелов оно кажется то круглым, то, наоборот, выступают скулы. Волосы разделены ровным пробором. Кажется, она рыжая, хотя точно сказать нельзя. Она поворачивается к Скволлу и что-то шепчет. Я вижу её аристократический профиль, длинный нос с горбинкой.
И я отвожу глаза, потому что глашатай ревёт:
– … Вепрь!
Тьма коридора на противоположном конце арены раскрывается.
В нём на самом деле два с половиной метра роста. Не меньше. Его тело покрывает густая бурая шерсть. Это не человек. Это животное. Это обезьяна с гор. Он не может драться против человека. Нет, не может.
Вепрь поднимает одну руку. Сверкают пятисантиметровые когти.
Он одет в кожаные штаны и лёгкую куртку. Она обтягивает его тело. Под шерстью бугрятся мускулы. Я оглядываюсь назад. В проходе стоит Пантера. Он кивает мне.
Я иду к центру арены. Вепрь тоже.
Мы стоим друг перед другом. Он возвышается надо мной чуть ли не на метр. И вдруг он подаёт мне руку. Лапу.
– Мне сказали, что ты должен выиграть этот бой, – говорит он неожиданно человеческим голосом.
– Да.
Я пожимаю руку. Он чуть не ломает мне кости своим пожатием.
– Запомни, Чинчмак. Я не проигрываю. Я буду драться честно. И твои отравленные иглы не помогут.
Значит, Лезвие нашёл способ передать информацию. Но у меня возникает другой вопрос.
– Вепрь, боя не будет.
Трибуны ревут, пока мы разговариваем. Краем глаза я вижу, как Скволл и его прекрасная дама покидают ложу для наместников.
– Будет, – говорит Вепрь и отходит на исходную позицию.
Глашатай ревёт:
– К бою!!!
И Вепрь бросается вперёд. Я не успеваю заметить его движения. Он преодолевает расстояние между нами быстрее, чем летит нож. Я пытаюсь ударить его одним из ножей в бок и даже попадаю, но лезвие просто соскальзывает по бугристой коже. Через секунду я обнаруживаю, что вишу на руках у Вепря – над его лохматой макушкой.
Я исхитряюсь повернуть голову и выплюнуть иголку в макушку Вепрю. Он бросает меня. Как ни странно, не на колено, а просто вперёд. Я приземляюсь вполне удачно, отделываюсь синяками. Вепрь подлетает ко мне снова и поднимает, как пёрышко.
И в этот момент гремит взрыв.
Всё вокруг обращается в феерию огня. Трибуна гладиаторов исчезает в пламени, трибуна наместников разлетается мелкими кусочками. Взрывы следуют один за другим. Рядом со мной плюхается на землю оторванная рука. Сноп огня вырывается из коридора, откуда я не так давно вышел. Там тоже был заряд.
Вепрь роняет меня и сам падает рядом, теряя равновесие.
– Вепрь! – кричу я. – Надо драться с солдатами! Скволл говорил тебе!
Его лицо теперь – это звериная маска. Обросшая шерстью, страшная, с красными глазами и слюнявой пастью. Он неразумен.
Я вскакиваю и бегу прочь. Я успеваю добежать до лестницы на трибуну для рядовых зрителей, когда меня хватает могучая рука и оттаскивает назад. Я не разбираю ничего. Автоматически я выхватываю кинжал и пытаюсь всадить его в руку. Одновременно плюю наугад второй иголкой.
Он ставит меня на ноги, как игрушку, и бьёт в живот. Я сгибаюсь и падаю. Руки измазаны чем-то липким. Глаза застилает туман. Я смотрю на руки и вижу, как из распоротого когтями Вепря живота выпадают мои внутренности. Я утыкаюсь лицом в арену.
Страшная боль в голове – и тишина. Абсолютная тишина.