* * *
– Ну, доброе утро, Чинч…
Я открываю глаза и вижу перед собой лицо Жирного.
– Что вчера было?
– Ты проиграл Вепрю. Продержался около минуты, молодец. Хотя Вепрь должен был убить тебя первым ударом. Так мы с ним договорились.
– Вы… с ним?..
Я ничего не понимаю.
– Да, Чинч. Мы с Вепрем. Он – человек, просто очень странный. Полуобезьяна. Жил в горах долго. В снегах. Потом спустился с гор, гладиатором сделался. У него, Чинч, есть кодекс чести. Очень чёткий. Он на него не отклоняется ни на шаг. Если бы Скволл пошёл на меня войной, Вепрь был бы во главе войска. Сражался бы. Но сколько Скволл ни общался с Вепрем, он так и не понял его до конца. Когда Вепрь узнал о планах Скволла, он пришёл ко мне. Сегодня днём. И всё рассказал. Он сказал, что он – воин, а не подлец. Что он не может принимать участие в предательстве.
Жирный делает паузу.
– Скволл Вепрю не господин. Вепрь – свободный гладиатор. И он решил, что пришла пора сменить сторону, потому что прежняя сторона вынуждала его поступать вразрез с собственным кодексом чести. И мы с ним придумали, как всё будет дальше.
Я пытаюсь пошевелиться и понимаю, что связан по рукам и ногам. Причём ни рук, ни ног я просто не чувствую. Смотрю: нет, ноги на месте. Просто их передавили верёвкой.
– А дальше Вепрь убил тебя на арене. Вместо гладиаторов на тех трибунах, где была заложена взрывчатка, сидело быдло. Просто согнанный народ. Бесплатное развлечение: последний бой. А за трибунами гладиаторы резали солдат Скволла. Через Вепря мы вышли на тебя и Болта. Больше он не знал ни о ком. А был ещё кто-нибудь?
Да, был. Был глашатай, стражники в помещении для рабов, Мормышка, Голова-с-Плеч. Но, наверное, нет смысла их продавать. Себя я этим не спасу.
– Ну, неважно. Важно то, что всё выяснилось. Скажи мне, Чинч, чего тебе не хватало? Женщины у тебя были, жил как в раю, сражался иногда, чтобы совсем жиром не обрасти. Чего тебе не хватало?
– Ты знаешь, кем я был до того, как попасть к тебе? – выдавливаю я сквозь зубы.
– Ты был потомственным князем провинции Кассан, что на юге империи.
– Не провинции. Свободного государства.
– Нет, Чинч. Неделя или две – и всё. Кассан станет провинцией. До тебя просто не доходят новости. Вопрос в другом. Почему ты просто не убежал? Я бы погоревал-погоревал да и отпустил бы тебя. Забыл бы. А ты – вот так нехорошо. Власть захотел узурпировать…
– Я тебя ненавижу.
– Из мести. Понятно. Подлость, месть. Все вы такие. Риггер один честный был. Просто шёл напролом и ломал всё на своём пути. А остальные, эх-х…
Он поднимается.
– Я даже не знаю, что с тобой делать. Пытать тебя неинтересно как-то, да и Голова-с-Плеч что-то отказывается.
Конечно, отказывается. Если он попробует, я первыми же словами его выдам.
– Но ты, знаешь, Чинчмак, верных людей надо беречь. А неверные не нужны вовсе. Изменивший единожды изменит и во второй раз.
– А что со Скволлом? – перебиваю я Жирного.
– Ничего. Я его отпустил. Одного. Даже лошадь дал. В следующий раз, сказал, таким добрым не буду. И он понял. Знаешь, я не хочу портить отношения. Пусть лучше там наместником будет знакомый враг, чем незнакомый друг. Да, и женщину его я забрал. Красивая у него женщина, правда, Чинч? Ты до таких дел падок, знаю.
Он усмехается. Неожиданно мне начинает казаться, что всё обойдётся.
– Ну да ладно. Большую часть твоих революционеров я пожурил и отпустил на все четыре стороны. Кого-то в каземат отправил подумать о своём поведении. Кого-то Голове отдал – поразвлечься. Но есть у меня две проблемы – ты и Болт. Вы, получается, зачинщики. Получается, изменники. Риггер как-то говорил мне, что миром вращает жестокость. Я – человек по натуре добрый. Я жестокость не поощряю. Но, боюсь, тут придётся поступить с вами обоими очень некрасиво.
Он поднимается.
Я осматриваю помещение. Ничего особенного, просто комната в одном из строений усадьбы.
– Вы с Болтом хорошо сдружились. Так будьте вместе, – говорит Жирный. – Навсегда.
И выходит из помещения.
Два стражника хватают меня под руки и тащат наружу. Солнце бьёт в глаза. Я поворачиваю голову. Из окна второго этажа усадьбы на меня смотрит женщина Скволла. Она и в самом деле рыжая.
Меня тащат к каземату. Вход в него – внутри небольшого строения. Каземат – естественная пещера под частью территории усадьбы. Я погружаюсь в темноту. Стражники тащат меня ещё ниже, и вот, наконец, мы приходим к месту назначения. Это маленькое помещение. В каменном полу выдолблена приличных размеров яма.
Меня бросают туда. Сверху наваливается что-то ещё. Это Болт. Он стонет.
А потом на нас льют раствор. Я последним усилием принимаю чуть более удобную позу и изгибаюсь, чтобы перед лицом оставалась капля пустого пространства. А потом наступает темнота.
* * *
Вот и всё. Каждое утро на рассвете, который наступает где-то наверху, я просыпаюсь, открываю глаза и вдыхаю пустоту. И снова засыпаю, чтобы следующим утром повторить цикл.
Меня зовут Чинчмак. Это всё, что у меня осталось. Моё имя.
И взгляд женщины из окна. Последнее воспоминание.
Часть 2
Меня зовут Риггер. У меня нет другого имени. Мне не нужно другое имя, потому что люди научились вздрагивать, услышав это.
Глава 1. Граница
Холодно, провались всё сквозь землю, тут жутко холодно. Ветер дует отовсюду, ветер забирается в каждую щель, прожигает насквозь, режет. Любая часть тела, подставленная ветру, тут же мертвеет и покрывается инеем. Моё лицо полностью скрыто под меховым капюшоном, на мне толстая куртка, под ней – ещё одна, а под ней – тёплая кофта; на ногах – два слоя штанов и меховые унты.
Но это не помогает. Смотреть вперёд больно, я щурю глаза.
Я никогда не думал, что зима может быть такой. Для меня зима всегда была лёгким похолоданием и редким мелким снежком. Теперь я понимаю, что такое зима в северных горах.
Может быть, я бы не пошёл сюда. Но, кажется, это единственное место, где можно легко пересечь границу.
Рюкзак за спиной кажется тяжелее с каждой минутой. Мечи пришлось упаковать: идти по горам с оружием на поясе невозможно. Огнестрел – под второй курткой, доставать долго. Но я надеюсь, что тут врагов у меня пока нет. Ничего, будут.
Зато здесь есть тропа. Причём не звериная: человеческая. Впрочем, меня это не удивляет. Меня уже ничем не удивить.
Я вижу дымок. Он вырастает будто прямо из снега, но, присмотревшись, я понимаю, что это нечто вроде землянки, только в скале. Вероятно, пещера.
Дверь деревянная, наполовину заваленная снегом. Она "встроена" прямо в снежный холм. Будто кто-то поселился внутри сугроба. Дёргаю за стальное кольцо. Дорогое кольцо: хорошее литьё, чеканка, замысловатые узоры. Дверь закрыта. Метель завывает, невозможно понять, услышан ли мой стук.
Стучу сильнее, стучу без остановки. Одновременно с этим бью в дверь ногой.
Дверь открывается неожиданно, внутрь. Моя нога находит пустоту, я чуть не проваливаюсь в проём, но восстанавливаю равновесие. За дверью – лестница.
Дверь за моей спиной закрывается, подземелье освещают неровные факельные отблески. Поворачиваюсь к хозяину. Это невысокий человек, обросший густой чёрной бородой. При таком освещении черт его лица не разобрать вовсе. Жестом он приглашает меня спуститься.
Лестница не слишком длинная. Я оказываюсь в небольшой скудно обставленной комнате. Тут есть печь, две лавки, кособокий стульчик и ветхий, но некогда дорогой и красивый стол.
Хозяин спускается за мной, показывает на стульчик у печи. Тут тепло, из печи пышет жаром.
Я разуваюсь, с моих сапог течёт вода. Затем снимаю обе куртки. Незнакомец забирает их и развешивает над печью. Вода стекает в специальный желобок, уходящий куда-то в стену.
Хозяин протягивает мне краюху хлеба и кусок вяленого мяса. Я ем, потому что голоден. Жуя, спрашиваю:
– Ты кто?
– Бурха, – говорит он.
Даже при свете непонятно, как он выглядит. Борода покрывает его щёки до самых глаз. У него очень низкий голос.
Он не спрашивает, кто я такой. Я понимаю причину.
Он ставит передо мной кружку с дымящейся жидкостью. Пью. Вкусно. Это что-то вроде мёда, я ничего подобного раньше не пробовал.
– Через границу переведёшь?
Он кивает.
– Пять монет.
– Две.
Щурится, смотрит.
– Пять.
– Две.
Я хочу, чтобы он прочитал в моих глазах безжалостность. Чтобы увидел смерть. Но он не боится.
– Пять, – говорит он твёрдо.
– Две.
Молчание.
– Иди сам, – говорит он.
Развязываю кошель. Достаю четыре монеты. Аккуратно раскладываю по столу. Хозяин смотрит на деньги, затем сгребает их волосатой лапищей. Сделка состоялась.
– Завтра пойдём. Сегодня буря, не доберёмся.
Кто-то другой мог бы и сам пойти через перевал. Погиб бы где-нибудь, а на следующий день продолжил путь. Но у меня нет второй жизни.
– Хорошо.
Дожёвываю мясо.
Чувствую, что нужно поддержать разговор. Молчание кажется неуютным.
– Много клиентов?
– Хватает.
Я не ждал другого ответа.
Он показывает рукой на деревянную скамью у стены.
– Спать будешь тут.
Киваю. Я думаю, лучшего места мне не найти.
* * *
Бурха будит меня ни свет ни заря. Я давно отвык валяться в постели, но вставать в четыре утра не слишком приятно.
– Нужно успеть, – говорит он вместо приветствия.
– Всё успеем.
Я сажусь. Спина затекла. Руки и ноги как деревянные. Рывком вскакиваю. Разминаю суставы. Бурха отскакивает в сторону: я чуть не задел его.
Я не люблю спать в одежде, но тут иначе никак. Бурха стоит в стороне.
Я собираюсь. Мечи, которые лежали на лавке рядом со мной, теперь аккуратно стоят у стены. Хмурюсь, смотрю на Бурху.
– Упали, – говорит он.
Я не проснулся, и кто-то взял моё оружие. Пусть это даже друг. Но друг может оказаться врагом. Я чересчур расслабился.
Плеть по-прежнему на поясе. Огнестрел – в петле одной из курток. Одеваюсь.
Бурха протягивает мне кружку. По запаху не похоже на вчерашний мёд, но тоже горячее.
Выпиваю. Запах трав.
– Не замёрзнешь, – говорит Бурха.
Он выходит первым. Напоследок оглядываю комнату. Под потолком висят какие-то травки. На полочке стоит банка, в которой плавает глаз, очень похожий на человеческий.
Снаружи холодно, но ветра почти нет.
– На лыжах умеешь? – спрашивает, обернувшись, Бурха.
– Нет.
Он молча идёт вперёд. Топает по снегу, как настоящий медведь. Если бы я умел ездить на лыжах, мы бы шли быстрее.
Дорога скучная. Ничего не происходит. Бурха хорошо знает тропы, по которым не нужно карабкаться наверх, но можно просто идти. Без него я бы заблудился за час.
И остался бы в снегах.
Что заставило меня переходить границу здесь? Я ведь мог и не наткнуться на хижину Бурхи.
Я знаю, кто. Я сам. Моя уверенность в себе. Потому что я – Риггер.
Бурха выползает на небольшую возвышенность.
– Перевал, – говорит он и указывает пальцем вперёд.
Всё видно, как на ладони. Перевал – это тропка между двух гор, узкая, едва заметная.
– Где граница? – спрашиваю я.
Бурха показывает куда-то в сторону.
– Там.
Бурха делает шаг вперёд, потом оборачивается.
– Драться ты умеешь.
Он не спрашивает. Он утверждает.
– Да, – говорю я.
– Самоеды могут напасть.
Я знаю, кто такие самоеды. Читал в одной из книг Цикры. Горное племя, замкнутая община. Они питаются мясом. Собственным. Убивают кого-нибудь из племени и съедают. А наутро он просыпается живым. Даже Цикра не знал, с какой целью они это делают: ради справления религиозных нужд или ради утоления голода.
– Пошли.
Бурха уже идёт вниз.
Тропка становится совсем узкой и крутой. Приходится помогать себе руками. Толстые перчатки постепенно превращаются в лохмотья. У меня есть вторая пара – как раз на такой случай.
Бурха идёт легко: он ходил тут не раз. Снег твёрдый, замёрзший, по сути, наст. По нему можно идти, не проваливаясь, если знать, куда ступать. Я стараюсь идти по следам Бурхи.
Тропа снова расширяется. Бурха останавливается и прислушивается.
– Что-то не так, – говорит он.
Я расстёгиваю куртку, моя рука сжимает рукоять дробовика. Мечи замотаны в ткань и торчат за спиной. Их не достанешь. Семихвостка болтается у бедра.
Но уже поздно, потому что на нас падает сеть.
Он берётся из ниоткуда, она тяжёлая, и мне приходится отпустить дробовик, чтобы руку не прижало к телу в неудобном положении. Под нами – тоже сеть. Мы попались, как дети.
Раздаются крики. Прямо из-под снега появляются люди в белых меховых одеждах. Их несколько десятков. Я крепко прижат сетью к тропе: нет пространства для манёвра. Люди подбегают и бьют нас деревянными дубинами – как попало, по голове, по рукам. Я не могу достать дробовик, не могу дотянуться до мечей. У меня есть два ножа, укрепленные на запястьях, но ими такую сеть не перережешь.
Мне попадают по голове, и я теряю сознание.
* * *
Голова раскалывается. Холодно, очень холодно. Руки связаны за спиной. Ноги тоже связаны. Куртку с меня не сняли. Я чувствую, как что-то твёрдое упирается мне в бок. Это ствол огнестрела. Они не обыскивали меня. Просто связали и всё. Плеть тоже со мной. Нет только рюкзака и мечей, которые были за спиной.
Я полусижу, прислонившись к камню. Справа и слева стоят два стражника с копьями. У копий – каменные наконечники. Воины одеты в белые шкуры: штаны, куртки, шапки – всё из шкур. Поднимаю глаза на одного из воинов. Он смотрит на меня. У него пустой взгляд. Ледяной.
Они не знают, что на предплечьях у меня укреплены ножи.
Передо мной – нечто вроде ледяной арены. Напротив меня, на другой стороне арены, стоит Бурха. Он не связан, но по обе стороны от него – стражники. Посередине арены – алтарь.
К алтарю идёт воин. В отличие от собратьев, он обнажён. На нём только меховая набедренная повязка. Он не чувствует холода.
Он забирается на алтарь. Тот сделан в форме полулежанки. Вслед за воином к алтарю подходит человек в чёрном одеянии. Он резко выделяется на фоне остальных. Он достаёт из складок своего балахона клинок.
Стальной клинок. Даже отсюда видно, что клинок – не простой. Он покрыт рунами. Вряд ли его выковали самоеды. Они не знают металла.
Это колдун, это явно колдун.
Он опускает клинок и начинает отпиливать воину на лежанке ногу. Бурха отворачивается, его тошнит. Я видел и более неприятные картины.
Воины испытывают экстаз. Искоса поглядываю на своих охранников. Эти не теряют бдительности, оба смотрят на меня.
Шаман отпиливает ногу чуть выше колена. С другой стороны подходит воин с факелом. Он прижигает рану. Жертва молчит.
Он не теряет сознания, этот человек на алтаре. Его лицо – маска равнодушия. Выточенная из камня.
У клинка есть зубцы. Он скребёт кость. Шаману тяжело. Он давит на рукоятку. Воины вокруг выстукивают ногами ритм. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Воин на алтаре бледен. Человек с факелом – деловит. Шаман трудится. Отсюда не видно, но я думаю, что он вспотел.
Похоже на кошмарный сон, так это неестественно и нереально.
Шаман проходит кость. Дальше идёт легко.
Он откладывает меч и поднимает отпиленную конечность. Человек с факелом прижигает рану. Жертва молчит.
В нескольких метрах от алтаря – жаровня. Я никогда не видел подобной: над раскалёнными углями укреплен круглый камень.
Шаман маленьким ножом срезает с ноги мясо. Шматки мяса он передаёт человеку у жаровни. Тот бросает их на камень и поливает какой-то жидкостью. Камень раскалён: мясо начинает дымиться. Шаман передаёт свою омерзительную ношу одному из воинов и берёт с жаровни поджаренный кусок плоти. Он несёт его человеку на алтаре. Тот протягивает руку и ест собственную плоть.
Меня сейчас вырвет.
Нет, не вырвет. Я видел, как сдирают кожу. Как варят в масле.
Теперь я могу смело говорить: я видел, как человек ест самого себя.
И тут я понимаю, что после этого воина они будут есть меня. Меня и Бурху.
Я меняю позу. Теперь между моей спиной и скалой есть небольшое пространство для действия. Мои стражники смотрят на меня, не отрывая глаз.
Очень аккуратно извлекаю нож, начинаю пилить верёвки.
Воины едят мясо.
Шаман поднимает клинок и начинает отпиливать жертве вторую ногу.
Я перерезаю верёвки. Думать над планом действий некогда.
Напротив меня Бурха сидит на снегу, уставившись на стену.
Шаман поднимает отрезанную ногу над головой. Воины выстукивают ритм. Мои стражники следят за мной. Жертва молчит. Жаровня брызгает кипящей жидкостью, может, кровью. Человек с факелом прижигает раны.
Ритм учащается, повторяясь: раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Воины в экстазе.
Я рывком вскакиваю с земли. Ноги связаны, но это мне не мешает. Каждый из моих стражников получает по ножу в глаз. Оба молча оседают на землю. На меня никто не смотрит. Я перерезаю верёвки на ногах.
Копьё с каменным наконечником – плохое оружие. Мне очень не хватает моих мечей. Плетью против толпы не посражаешься. Я достаю огнестрел.
Это новый огнестрел. Я взял его из императорского арсенала. Он двадцатизарядный, с прикладом из лёгкого металла, покрытого кожей. Перезарядка автоматическая. Может бить из одного ствола, может сразу из двух. Щёлкаю переключателем режима: стрельба из одного ствола.
Первый выстрел разносит голову шаману. Я просто иду в самый центр арены с оружием в руках.
Второй выстрел отбрасывает факелоносца, третий – воина у жаровни. Стреляю в толпу.
Когда они понимают, что происходит, у меня в руках уже шаманский клинок. Это не боевое оружие. Это именно ритуальный клинок. У него есть нарезка, и у острия он гораздо шире, чем у рукояти. Им хорошо рубить головы. Или отпиливать.
Что ж, для этого я его и использую.
Я превращаюсь в машину смерти. Воины бросаются на меня, но ни одно копьё не может причинить вреда Риггеру. Я подныриваю под их удары, перепрыгиваю через трупы, перерубаю деревянные копья мечом. Он не слишком острый, но у меня удар достаточной силы. Головы отлетают прочь одна за другой, я отрубаю ноги и руки, рассекаю животы, дроблю черепа. Когда враги начинают наседать, я стреляю. Один падает, остальные отступают. Не знаю, видели ли они когда-нибудь огнестрелы. Наверное, видели. Они ведь промышляют тут не одну сотню лет.
Смерть, смерть кружится вместе со мной. Смерть, которая завтра снова станет жизнью.
Наконец, они начинают понимать. Они отступают. Кто-то поворачивается ко мне спиной и бежит. Кто-то отходит медленно, направляя на меня копьё.