- Ты не можешь заглянуть в мое сердце, или не говорила бы таких глупостей. Я не выйду из комнаты, пока ты не встанешь. Тут рукой подать до фронта, а у меня достаточно забот и без того, чтобы смотреть, как ты чахнешь, словно самовлюбленный подросток. Ты хочешь, чтобы я однажды послал письмо Бригану, Нэшу и Брокеру с сообщением, что ты умерла ни от чего? Мне дурно становится из-за тебя, Файер, и, пожалуйста, если ты не встанешь ради себя, то встань хотя бы ради меня. Я умирать не тороплюсь.
Файер села на постели примерно в середине этой впечатляющей речи и теперь, открыв глаза, увидела. Кожа Гарана блестела от пота. Он тяжело дышал и казался еще более исхудавшим, если это возможно. На лице его застыла боль. Файер потянулась к нему, встревожившись, и жестом предложила сесть. Когда он опустился на кровать, она пригладила его волосы своей забинтованной в кулек рукой и помогла ему успокоить дыхание.
- Ты похудела, - наконец сказал он, недовольно глядя на нее. - И у тебя в глазах это жуткое пустое выражение, от которого мне хочется схватить тебя и потрясти.
Файер снова провела рукой по его волосам и тщательно подобрала слова, найдя такие, от которых не хотелось бы плакать.
- Я не то чтобы хандрила, - сказала она. - Я не ощущаю связи с собой, Гаран.
- Твоя сила не убыла, - сказал он. - Я ее чувствую. Ты сразу меня успокоила.
Она задумалась, возможно ли это - обладать такой силой и одновременно быть разбитой внутри на кусочки и дрожать, все время дрожать.
Снова оглядела его. Вид у него был совсем неважный. Слишком уж много он держал на своих плечах.
- Так для чего я вам нужна?
- Могу я просить тебя облегчить боль тех, кто умирает здесь, в форте?
Лечили в форте в огромном помещении на первом этаже, которое в мирное время было обиталищем пятисот воин. В окнах не было стекол, поэтому ставни держали закрытыми, чтобы сохранить тепло, исходящее от каминов вдоль стен и от костра в середине, дым от которого неровно поднимался к открытому дымоходу в потолке, ведшему через все этажи на крышу и в небо.
Помещение было полутемное, воины стонали и вскрикивали, все пропахло кровью, дымом и чем-то приторным, что заставило Файер остановиться на пороге. Слишком похоже на один из ее кошмаров. Она просто не могла этого сделать.
Но потом она увидела человека, лежащего на спине на одной из кроватей. Нос и уши у него были такими же черными, как ее пальцы, и на груди лежала единственная рука, второй не было вовсе - только культя, завернутая в марлю. Он сжимал зубы и дрожал в лихорадке, и Файер двинулась к нему, не в силах бороться с состраданием.
От одного только взгляда на нее его паника, казалось, утихла. Файер села на край кровати и посмотрела ему в глаза, чувствуя, что он изнурен, но боль и страх не дают ему отдохнуть. Она убрала чувство боли, успокоила страх. Помогла ему заснуть.
Вот так Файер и стала постоянным обитателем целительской; ей даже лучше, чем снадобьям, удавалось унять боль, а целительская вечно была полна самых разных видов боли. Иногда хватало просто посидеть с воином, чтобы успокоить его, а иногда, например, если из кого-то вынимали стрелу или оперировали без обезболивания, требовалось большее. В некоторые дни ее сознание было в нескольких местах одновременно, успокаивая самую сильную боль, пока сама она перемещалась по рядам пациентов, распустив волосы и выискивая взглядом глаза лежащих на кроватях мужчин и женщин, которым становилось не так страшно от одного того, что они ее увидели.
Ей было удивительно, как легко разговаривать с умирающими или с теми, кто уже не выздоровеет, или с теми, кто потерял друзей и боялся за свои семьи. Раньше она думала, что больше боли в ней уже не может поместиться. Но теперь вспомнила, как однажды сказала Арчеру, что любовь нельзя измерять, и поняла, что то же самое касается боли. Боль может подниматься ввысь, а потом, когда уже вроде бы достигнет предела, разливаться вширь и вытекать через край, прикасаться к другим людям и смешиваться с их болью. И расти, но каким-то образом становиться не такой гнетущей. Она думала, что заточена в темницу вдали от обычных человеческих жизней, полных чувств; но не замечала, как много людей сидит в этой темнице вместе с ней.
Она наконец-то стала впускать туда Клару. Рассказала Кларе то, чего требовала кларина скорбь: как все случилось.
- Он умер один, - тихо сказала она Кларе.
- И, - добавила Клара так же тихо, - умер, думая, что подвел тебя. Ведь к тому времени он должен был знать об их замысле выкрасть тебя, как ты думаешь?
- Он точно по крайней мере подозревал, - сказала Файер, осознавая, когда история развернулась в словах между ними, сколько всего она не знала. Попытки заполнить пробелы одновременно причиняли боль и успокаивали ее, как мазь, которую целители втирали в ее больные руки. Она никогда не узнает, что он чувствовал, когда его застрелил собственный отец. Могло бы случиться все иначе, если бы она была внимательнее, яростнее добивалась, чтобы он остался? Если бы годы назад она не позволила ему полюбить ее так сильно; если бы Арчер, какова ни была сила его духа и глубина привязанности, хоть раз сумел полностью победить власть ее чудовищной красоты?
- Еще, наверное, мы никогда не узнаем, что за человек на самом деле был Джод, - сказала Клара, когда Файер тихо поделилась всеми этими мыслями. - Конечно, мы знаем, что он был преступником, - продолжила она здраво, - и жестоким подонком, он заслужил смерть, даже если он был дедом моего ребенка. - Она фыркнула и бросила в сторону: - Ну и дедушки у этого малыша. Но я хочу сказать, мы никогда не узнаем, убил бы Джод своего сына, если бы не был одержим этим жутким мальчишкой, которого ты сбросила в ущелье, и правильно сделала. Надеюсь, он сдох в ужасной агонии, напоровшись на острую скалу.
С Кларой Файер в эти дни было неожиданно хорошо. Беременность сделала ее еще красивее, чем когда-либо. Пятый месяц, волосы стали гуще и шелковистей, кожа светилась; ее обычную целеустремленность теперь подпитывала свежая жизненная сила. Она была настолько живой, что Файер иногда было больно стоять рядом. Но в то же время Клара злилась на то, на что надо, и была отчаянно честной. А еще - носила под сердцем ребенка Арчера.
- Лорд Брокер - тоже дедушка твоего ребенка, - мягко сказала Файер. - И есть еще две бабушки, которых нечего стыдиться.
- Да в любом случае, - сказала Клара, - если судить себя по родителям и дедам, то и самим впору бросаться на острые скалы.
"Да, - мрачно подумала Файер про себя. - Это недалеко от истины".
Оставаясь одна, она неизбежно начинала думать о доме, вспоминать. Выходя на крышу навестить кобылицу, она отбивалась от мыслей о Малыше, который был далеко, в Столице, и скорее всего недоумевал, почему она его оставила и вернется ли когда-нибудь.
По ночам, когда Файер боролась со сном, Кансрел и Арчер сменялись в ее кошмарах. Кансрел с разорванной глоткой внезапно превращался в Арчера, и тот смотрел на нее злобно, как всегда смотрел Кансрел. Или иногда она заманивала Арчера, а не Кансрела, на смерть, или заманивала их вместе, или Кансрел убивал Арчера или насиловал его мать, а Арчер находил и убивал его. Что бы ни случалось, кто бы из мертвых ни умирал снова в ее снах, она просыпалась с тем же чувством безжалостной скорби.
С северного фронта пришли известия, что Бриган посылает Нэша в Половодный форт. Брокер и Роэн последуют за ним.
Гаран был возмущен.
- Я еще понимаю прислать сюда Нэша вместо себя, - сказал он. - Но зачем отделываться от всех стратегов? Следом он пришлет сюда Третье и Четвертое и пойдет на войско Мидогга в одиночку.
- Должно быть, там становится опасно для всех, кто не может сражаться, - сказала Клара.
- Если там опасно, пускай так и скажет.
- Так он уже сказал, Гаран. Что, по-твоему, он имеет в виду, когда говорит, что даже в лагере редко можно поспать? Или ты думаешь, воины Мидогга занимают наших допоздна застольями и танцами? Ты последний отчет читал? Пару дней назад воин из Третьего напал на собственный отряд и убил троих сослуживцев, прежде чем его самого прикончили. Мидогг пообещал его семье целое состояние, если он сменит сторону.
Работая в целительской, Файер не могла оставаться в неведении относительно происходящего в битвах и на войне. И понимала, что несмотря на искореженные тела, которые медики каждый день приносили из туннелей, несмотря на трудности с поставками продовольствия южным лагерям и доставкой раненых в госпиталь, с починкой оружия и доспехов, несмотря на еженощные костры, на которых сжигали мертвых, на юге война, по общему мнению, шла хорошо. Здесь, в Половодном форте, война состояла из стычек верховых или пеших, засад в пещерах, быстрых набегов и отступлений. Воины Гентиана, которыми командовали мидогговы пиккийские военачальники, были плохо организованы. Воины Бригана, напротив, были прекрасно вымуштрованы и знали свои обязанности в любой ситуации, даже в хаосе туннелей. Бриган, уезжая, предсказал, что пройдет всего несколько недель и случится какой-нибудь значительный прорыв.
Но на северном фронте война шла на плоской равнине к северу от города, где хитрость и стратегия мало что давали. Местность и видимость обеспечивали сражение с полной выкладкой до самой темноты. Почти каждая битва заканчивалась отступлением королевской стороны. Воины у Мидогга были просто звери, и Мидогг с Маргдой были с ними; к тому же снег и лед не облегчали жизнь лошадям. Слишком часто воины сражались пешими, и тогда становилось заметно, что королевское войско сильно уступает в количестве. Очень медленно, но Мидогг продвигался к городу.
И конечно, именно туда поехал Бриган, потому что Бриган всегда был там, где дела идут хуже всего. Наверное, ему нужно было там быть, чтобы произносить вдохновляющие речи и вести отряды в наступление, ну или что там командиры делают на войне. Ей противно было, что он так хорош в чем-то настолько печальном и бессмысленном. Если бы только он, ну, или кто-нибудь еще догадался бросить меч на землю и сказать: "Хватит! Это глупый способ решать, кому править!" И ей все больше казалось, пока кровати в целительской заполнялись и пустели и снова заполнялись, что из-за этих сражений мало что останется тому, кто будет править. Королевство уже развалилось на куски, и теперь война дробила их на еще более мелкие.
Кансрелу это понравилось бы. Бессмысленное разрушение было ему по вкусу. Мальчишке, наверное, тоже понравилось бы.
Арчер придержал бы свое мнение - от нее, по крайней мере, зная, как она все это презирает. И что бы он ни думал, он бы все равно храбро сражался за Деллы.
Как сражаются Бриган и Нэш.
Когда передовая стража Нэша въехала в ворота, Файер, стыдясь самой себя, спотыкаясь и совершенно не в силах сдержаться, сбежала на крышу.
"Красавица-лошадь, - с мольбой воззвала она к своей подруге. - Красавица-лошадь, я не могу этого вынести. Я выдержу Арчера и Кансрела, если надо, но не это. Пускай он уедет. Почему все мои друзья - воины?"
Через некоторое время, когда Нэш поднялся на крышу в поисках ее, она не преклонила колен вместе со своими стражниками и часовыми на крыше. Она осталась стоять к Нэшу спиной, не отводя взгляд от лошади, ссутулившись, будто защищаясь от его присутствия.
- Леди Файер, - сказал он.
"Ваше величество. Со всем уважением я молю вас, уйдите".
- Конечно, миледи, если вы так хотите, - сказал он мягко. - Но сперва я обещал передать вам около сотни посланий с северного фронта и из города - от моей матери, вашей бабушки, Ханны, Брокера и Милы, это только для начала.
Файер представила себе послание Брокера: "Я виню тебя в смерти моего сына". Послание Тесс: "Ты по глупости испортила свои прекрасные руки, так ведь, миледи, внучка?" Послание от Ханны: "Ты бросила меня здесь одну".
"Хорошо, - послала она мысль Нэшу. - Передавайте мне послания, если так нужно".
- Ну, - немного растерянно начал Нэш, - они посылают свою любовь, конечно. И свою горькую скорбь по Арчеру, и облегчение, что вы живы. И Ханна особо просила передать, что Пятныш выздоравливает. Миледи… - король прервался. - Файер, - поправился он. - Почему ты согласна разговаривать с моей сестрой и братьями, но не со мной?
Она огрызнулась: "Если Бриган сказал, что мы разговаривали, он лицемерил".
Нэш помолчал.
- Он так не говорил. Видимо, я его неправильно понял. Но ты ведь говорила с Кларой и Гараном.
"Клара и Гаран не воины. Они не умрут", - подумала она для него, но, подумав, тут же поняла, что это не причина. Ведь Гаран может умереть от болезни, а Клара - родами. Тесс - от старости, Брокер и Роэн - если на них нападут во время путешествия, а Ханна может упасть с лошади.
- Файер…
"Пожалуйста, Нэш, пожалуйста. Не заставляй меня думать о причинах, просто оставь в покое. Прошу!"
Это его обидело. Он повернулся, чтобы уйти, но потом остановился и обернулся снова.
- Еще кое-что. Твоя лошадь на конюшне.
Файер в недоумении бросила взгляд на скалы, где серая лошадь топтала копытами снег. Она послала свое замешательство Нэшу.
- Разве ты не говорила Бригану, чтобы он прислал твою лошадь? - спросил он.
Файер повернулась кругом на месте и впервые взглянула прямо на него. Статный и бравый, на губе - новый тоненький шрам, плащ скрывает кольчугу и кожаные доспехи.
- Ты ведь не про Малыша говоришь? - спросила она.
- А, точно, - ответил он, - Малыш. В общем, Бриган подумал, что он тебе нужен. Он внизу.
Файер бросилась бежать.
Она так много плакала с тех пор, как нашла тело Арчера, плакала из-за ничтожнейшей мелочи, и всегда слезы беззвучно катились по ее лицу. Но, увидев, как Малыш, спокойный, тихий, с его вечно лезущей в глаза челкой, прижался к перекладине стойла, чтобы дотянуться до нее, Файер заплакала совсем по-другому. Казалось, она вот-вот задохнется от силы рыданий, скрутивших ее, или что-то внутри нее разорвется.
Муза, встревожившись, вошла в стойло следом за ней и гладила по спине, пока она прижималась к шее Малыша, пытаясь отдышаться. Нил подавал платки. Толку не было. Она никак не могла перестать плакать.
"Это моя вина, - снова и снова повторяла она Малышу. - Ох, Малыш, это все я виновата. Я должна была умереть, а не Арчер. Арчер не должен был умирать".
Через очень долгое время Файер доплакалась до того, что поняла: это не ее вина. И тогда поплакала еще немного - просто от горя, потому что Арчера больше нет.
Она проснулась, не от кошмара, и, проснувшись, ощутила, что укутана в теплое одеяло и лежит, прижавшись к теплой, мерно дышащей спине Малыша.
За дверцей стойла кто-то тихо разговаривал с Музой и другими стражниками. Этим кем-то был король.
Паника уже прошла, ее место заняла странная, умиротворенная пустота. Файер приподнялась и провела рукой по прекрасному округлому боку коня и по тем местам, где шерсть росла неровно из-за шрамов, оставленных хищными птицами. Сознание Малыша дремало, сено у его морды шевелилось от дыхания. В свете факелов конь казался темной глыбой. Он был совершенен.
Она коснулась сознания Нэша. Тот подошел к двери стойла и оперся на нее, глядя на Файер. Нерешительность и любовь явно читались и на его лице, и в чувствах.
- Ты улыбаешься, - сказал он.
Естественно, ответом на это были слезы. Разозлившись на себя, Файер попыталась их остановить, но они все равно просочились.
- Прости, - сказала она.
Он вошел в стойло и присел на корточки между головой и грудью Малыша. Погладил шею Малыша, рассматривая Файер.
- Я так понимаю, ты в последнее время немало плачешь, - сказал он.
- Да, - призналась она.
- Наверное, устала от этого.
- Да.
- А как руки? Очень болят?
В этом тихом допросе было что-то успокаивающее.
- Не так сильно, как раньше.
Нэш серьезно кивнул и продолжил гладить шею Малыша. Одет он был все так же, только теперь держал шлем под рукой. Почти все ее друзья старше нее; даже Бриган, самый младший из братьев, старше на пять лет. Но едва ли это разница в возрасте заставляла ее чувствовать себя младенцем среди взрослых.
- Почему ты все еще здесь? - спросила она. - Разве ты не должен уже вдохновлять людей на подвиги в какой-нибудь пещере?
- Должен, - сказал он, слегка поддерживая ее ироничный тон. - И я как раз пришел сюда за лошадью, чтобы ехать в лагерь. Но вместо этого разговариваю с тобой.
Файер провела рукой по длинному тонкому шраму на спине Малыша. Она подумала о своей недавно появившейся склонности легче находить общий язык с лошадьми и умирающими незнакомцами, чем с людьми, которых она думала, что любит.
- Неразумно любить людей, которые должны умереть, - сказала она.
Нэш подумал об этом мгновение, гладя Малыша по шее с королевской неспешностью, как будто от этого осторожного, плавного движения зависела судьба Делл.
- У меня на это есть два ответа, - сказал он в конце концов. - Первый: все умрут. Второй: любовь глупа. Она не имеет никакого отношения к разумности. Ты любишь того, кого любишь. Я вот вопреки всякой разумности любил своего отца, - он пристально посмотрел на нее. - А ты своего любила?
- Да, - прошептала она.
Он погладил Малыша по носу.
- Я люблю тебя, хоть и знаю, что ты никогда меня не примешь. И люблю своего брата, даже больше, чем думал до того, как появилась ты. Ты не можешь выбирать, кого любить, леди Файер. И не можешь знать, на что это чувство способно тебя сподвигнуть.
Внезапно Файер ясно увидела связь. От удивления она чуть отклонилась назад и внимательно изучила его лицо сквозь мягкую игру света и тени. И увидела его по-новому, как никогда не видела раньше.
- Ты пришел ко мне учиться ограждать разум, - сказала она, - и прекратил просить выйти за тебя замуж, это было в одно время. Ты сделал это из любви к брату.
- Ну, - сказал он, немного смущенно глядя в пол, - еще я пару раз ему врезал, но это не так важно.
- Ты умеешь любить, - просто сказала она, потому что ей показалось, что это правда. - А я - не очень. Я как зверь с иголками, отталкиваю всех, кого люблю.
Он пожал плечами.
- Я не против, можешь отталкивать, если это значит, что ты меня любишь, сестренка.
Глава тридцатая
Она начала мысленно сочинять письмо Бригану. Получилось как-то не очень. Дорогой Бриган, мне кажется, тебе не следует делать то, что ты делаешь. Дорогой Бриган, от меня словно ветром относит людей, а саму раздирает на части.
Отек с рук уже спал, и никакие новые места не почернели. Целители сказали, что, скорее всего, через некоторое время нужно будет удалить с левой руки два мертвых пальца.
- У вас столько снадобий, - сказала Муза одному из целителей, - неужели ей ничем не помочь?
- Нет таких снадобий, чтобы возвращать мертвое к жизни, - сухо ответил тот. - Леди Файер сейчас лучше всего снова начать постоянно пользоваться руками. Она скоро поймет, что и без десяти пальцев можно отлично справляться.