III
Хотя по западным стандартам литературное наследие Эрика Франка Рассела не слишком велико - десять романов и восемь сборников повестей и рассказов, - однако по нашим меркам он все-таки был писателем весьма плодовитым. О новеллистике его мы давно уже можем судить достаточно объективно - выпущенный еще в 1973 году издательством "Мир" в серии "Зарубежная фантастика" авторский сборник Рассела "Ниточка к сердцу" и ряд рассказов, опубликованных в коллективных сборниках, дают на это полное право; а сегодня можно сказать, что русскому читателю доступна примерно половина расселовской новеллистики. И рискну заявить, что в целом она достаточно традиционна и, возможно, затерялась бы в море рассказов и коротких повестей англо-американских фантастов, если бы не одно ее свойство: во всех - почти без исключения - рассказах ощущается удивительная гармония. Органически присущая Расселу романтичность, уравновешиваясь столь же имманентно присущей писателю ироничностью, не становится в итоге слащавой и приторно-розовой, что случается с иными авторами-романтиками сплошь и рядом. С другой стороны, ирония, уравновешиваясь романтикой, не начинает горчить. Именно это умение с мастерством настоящего канатоходца балансировать на острой грани, не падая ни в ту, ни в другую сторону, и придает рассказам Рассела неповторимую интонацию, почти безошибочную узнаваемость - качество, которое может быть присуще лишь работам подлинного мастера.
С романами его дело обстоит сложнее. К нынешнему дню на русский язык их переведено уже немало, однако при всем разнотемье и разнообразии сразу же делается заметным, какое огромное место занимает в мыслях и творчестве Рассела война.
Впрочем, разве это удивительно? Любой писатель суть плоть от плоти своего времени, своего общества, своего поколения. Первая мировая война пришлась на подростковые годы Рассела; он помнил затемненный Лондон и немецкие цеппелины в небе. На зрелые его годы упала Вторая мировая - руины Ковентри, печи Треблинки… А сразу вслед за ней началась третья из великих войн XX века - холодная. Куда же было деваться от войны человеку этого поколения? Она пронизала сознание, вошла в плоть и кровь. И принесла с собой четкий, легкоузнаваемый и распознаваемый образ врага - тоталитаризм. С тоталитарными-галактическими государствами воюет Земля в "Осе" и "Ближайшем родственнике"; из тоталитарного общества бежит на Землю кактусовидная девушка Мат - героиня прелестной новеллы "Свидетельствую"; именно тоталитарное общество является той общественной формацией, которую органически не способна принять странная цивилизация гандов в повести "…И не осталось никого" (кстати, эта написанная в 1961 году и давно уже известная отечественный читателям повесть одиннадцать лет спустя разрослась в роман "Великий Взрыв" - даст Бог, когда-нибудь и он дойдет до нас)… Перечень этот можно было бы продолжать и продолжать, порукой чему а произведения, составившие этот том.
Замечу, однако, что вести наш с вами разговор, опираясь лишь на эти последние, было бы и не так интересно, и не совсем справедливо по отношению к автору - ведь не он сам сборник сей составлял, не он закладывал в подборку одним переплетом объединенных произведений некую концепцию, И потому я позволю себе опираться на все, им написанное, - или, по крайней мере, на то, что органично вписывается в контекст сегодняшнего нашего разговора. Ведь творчество любого писателя достаточно разнообразно, чтобы о нем можно было рассуждать под самыми разными углами зрения, и потому всякий раз приходится заранее себя в той или иной мере ограничивать, вводить некие рамки, чтобы не превратить более или менее стройное течение беседы в растекание мыслей по древу.
Итак, тоталитаризм. Представления о нем у Рассела, надо признать, были весьма упрощенными в облегченными - на уровне антинацистской пропаганды времен Второй мировой. Доводись ему пожить у нас, в Третьем Рейхе или, скажем, в Китае - и романы строились бы совсем иначе. В самом деле, читая "Осу", например, очень трудно отделаться от впечатления, что попади блистательный шпион-диверсант Мур в Москву, Пекин или Берлин - и задачи, вставшие перед нам оказались бы куда более трудноразрешимыми, а сам он очутился бы в кутузке заметно раньше, чем успел бы в одиночку разложить вражеское государство. И это несмотря на то обстоятельство, что он - человек отменнейших кондиций, утверждение чего заложено уже в самом названии романа: по-английски одинаково пишется и слово "оса", и аббревиатура WASР, расшифровывающаяся как "белый, англосакс, протестант" - то есть первостатейный американский гражданин, средоточие лучших качеств нации. В нынешнюю эпоху всеобщего равенства и торжества воинствующего мультикультурализма этого словца почти совсем не услышишь, но в сороковые-пятидесятые годы оно еще звучало достаточно гордо. Все это, несомненно, так. И все-таки… Все-таки веет со страниц романа чем-то родным и близким; сквозь сирианский грим мистера Мура так и норовят проступить благородные тихоновские черты, и невольно слышится голос Копеляна за кадром…
Но опять-таки все это вовсе не странно. Облегченность представлений входит в правила игры, в структуру жанра. И то сказать, кто отважится требовать скрупулезной точности от флемминговского Джеймса Бонда? А вот сам по себе антитоталитарный пафос - он работает, исподволь формируя в сознании читателей устойчивый стереотип.
Однако есть одно обстоятельство, которое хотелось бы отметить. Не надо слишком пристально вглядываться в мир "Осы", "Спасателей с того света", "Ближайшего родственника" или блистательной "Абракадабры" (прим. ред. У нас на сайте этот рассказ выложен под названием "Аламагуса"), чтобы подметить любопытную деталь. Я не знаю, каким был опыт личного общения Рассела с армейской средой. Не знаю даже, был ли таковой опыт вообще. Но знал он армейские порядки явно неплохо. Что ни генерал - то дуболом; что ни полковник - то идиот; если кто и соображает что-нибудь - то младшие офицеры, не выше капитана, но и те далеко не всегда… Кругом - сплошь некомпетентность, очковтирательство, бюрократизм… Да, встречаются, само собой, среди писателей и барды армии и флота - вот хоть тот же Хайнлайн, например; вспомните его "Звездную пехоту". Но чаще, гораздо чаще армию видят именно так, как Рассел. Не случайно изо всех его новелл именно "Абракадабра" была удостоена в 1968 году премий "Хьюго" - самый фантастически-правдивый рассказ о флотском житье-бытье. И все же…
И все же - армия побеждает. Во-первых, потому что это наша армия. А во-вторых, потому что выигрывают-то войну как раз те самые кое-что соображающие лейтенанты, хотя лавры традиционно достаются дуболомам от полковника и выше. И воюют эти лейтенанты не за звездочки, не за ордена, не за кресла - за идею. Вернее, не "за", а "против". Против тоталитаризма. Который суть вечное априорное зло.
Каждый нормальный писатель - оппозиционер от рождения (вспомните блистательный в афористичности своей тезис Хуана Рамона Хименеса: "Если тебе дадут линованную бумагу - пищи поперек!"). Как и вышеупомянутые лейтенанты, он не столько "за", сколько "против". Против всего, что ему так или иначе не по нутру, поскольку все, что ему по душе, - оно в мире и так само собой разумеется. Расселу был не по нутру расизм - и вот появляется прекрасный рассказ "Пробный камень". Ему не по вкусу ксенофобия - и рождается великолепная новелла "Свидетельствую". Его бесит тупой армейский бюрократизм получите "Абракадабру". И все-таки главный его враг-тоталитаризм; о нем Рассел не мог забыть никогда.
Но даже при всем этом врожденные (или благоприобретенные? - не ведаю) чувство юмора, ироничный склад ума не позволяли писателю то ли подняться, то ли опуститься, Бог весть, до уровня сатиры, памфлета, заидеологизированного политического романа. Его книги - всегда чуть-чуть оперетта, чуть-чуть анекдот; но именно благодаря этим качествам они куда легче входят в ум и душу; во взаимодействие текста с читателем Рассел умело вводил, так сказать, "немного смазки" - используя образ, почерпнутый из его же одноименного рассказа. И смазка эта, нельзя не признать, всегда была первосортной.
Так же, как и в новеллистике, в романах своих Рассел искусно балансировал на грани между пылкой апологетикой армии в духе Хайнлайна и пламенными антиармейскими Филиппинами в стиле "Билла - героя Галактики" Гарри Гаррисона. И наверное, такое движение по гребню меж двух пропастей и есть главная черта самого Эрика Фрэнка Рассела.
В самом деле: разве не стремился он найти устойчивей равновесие между уверенным, механистическим подходом к тончайшим материям человеческой психики, свойственным бихевиоризму, и неистовой убежденностью в реальном существовании чудес, присущей пламенны" фортианцам? Или между вполне реальными вопросами астрономического обеспечения космических полетов - и откровенно условными, списанными с Трафальгара и Ютландского боя баталиями галактических эскадр? Или…
И тут невольно приходят на память поэтические строчки, утверждающие, что
…в глазах канатоходца
Мир зыбок и неуловим,
И он вот-вот перевернется,
И ты перевернешься с ним.
Не к этому ли эффекту и стремился всю жизнь Эрик Фрэнк Рассел? Ведь в картине мира - зыбкого, неуловимого, готового в любое мгновение перевернуться и вывернуться наизнанку - порою можно куда явственнее разглядеть подлинные черты окружающей реальности. Сотворяя собственные "сумасшедшие миры" и систематизируя их проникая в их имманентную логику, можно куда глубже проникнуть в сущность того единственного мира, куда мы приходим в момент рождения и откуда неизбежно уходим в неведомое "там, за гранью…". А может существовать задача интереснее?
Эрик Фрэнк Рассел
Безумный мир
1
О начале 2032 года возвестил взрыв семнадцатого космического корабля "Земля - Марс". Взрыв был самый что ни на есть заурядный, и тем не менее это событие вызвало некоторый переполох. Для сенсации имелись две причины. Во-первых, ничего более выдающегося на первые полосы газет в тот момент не нашлось. Во-вторых, в ракете находился человек. Предыдущие шестнадцать неудач уже научили публику не удивляться таким случаям. Обыватель воспринимал каждое известие о катастрофе марсианской ракеты точно так же, как довольно частые, несмотря на официальные заверения, сообщения о падении самолетов. Из шестнадцати провалов восемь пришлось на долю американцев, пять - русских, по одному - англичан, французов и канадцев; всеми кораблями управляли автоматы. Долларов сгорело в избытке, но человеческих жертв до сих пор не было.
Общественное мнение, реагируя на повторяющуюся перед каждым запуском шумиху, перебирало возможные причины постоянных неудач. И нашло две: либо инженеры не столь непогрешимы, как считается, либо имел место искусный саботаж со стороны некоей международной диверсионной организации, поставившей перед собой задачу не допустить ракеты на Марс. Официальная пропаганда усиленно пережевывала вторую версию, причем не столько потому, что власти придерживались ее сами, сколько для того, чтобы отвлечь внимание от первого, гораздо более опасного для них предположения. И те, кто попался на эту удочку, упорно искали возможных диверсантов.
Поскольку на этот раз обратились в пыль триста миллионов рублей и вместе с ними русский космонавт Микитенко, диверсия не могла быть делом рук самой России. Следовало найти какую-то другую причину, и налогоплательщик, на собственной шкуре испытавший достижения науки, опять обратился к первой версии. Нужно добавить, что подобным умонастроениям немало способствовала болтовня леваков и безответственных теоретиков об уничтожении капиталистами излишков продукции. Это напугало людей. Обычно безропотный Джон Доу представил, как его кровные деньги горят в огне, и завопил во весь голос.
Такой была ситуация, когда Джон Дж. Армстронг читал в "Геральд" статью профессора Мэндла. Согласно его теории. Марс окружала смертоносная электромагнитная оболочка, радиус которой менялся со временем и составлял примерно от десяти до двенадцати тысяч миль. Гипотеза, однако, основывалась на довольно скудной информации.
Армстронг был плотным, широкоплечим мужчиной в твидовом костюме и ботинках на толстенной подошве. Мышление его отличалось осмотрительностью и взвешенностью. В жизненных состязаниях он чаще всего приходил к финишу в числе первых, и делал это с такой же обманчивой неторопливостью, как железнодорожный локомотив, хотя и менее шумно.
Спинка кресла прогнулась до предела под его весом в две сотни фунтов. Он вгляделся в мерцающий экран телевизора. На экране проецировалась та самая страница из "Геральд", которая заварила в его голове кашу из всевозможных теорий.
Наконец он набрал номер Мэндла. На экране появилось лицо профессора, молодое, смуглое, в обрамлении курчавых волос.
- Не думаю, что вы меня знаете. Меня зовут Джон Дж. Армстронг, - сообщил он Мэндлу. - Я имею отношение к ракете номер восемнадцать, которая строится сейчас в Нью-Мехико. Закончат ли ее вообще - вопрос сложный, пресса завывает на эту тему, как стая волков, а если эстафету подхватит Конгресс, нам, скорее всего, придется бросить эту затею и заняться чем-то другим.
- Да, я в курсе. - Лицо Мэндла выразило сочувствие.
- Я прочел вашу статью в сегодняшней "Геральд", - продолжал Армстронг. - Если ваша теория не высосана из пальца, корабль можно смело сдавать в утиль. Поэтому я хотел бы задать вам пару вопросов. Первый: известными вам способы, посредством которых можно измерить параметры этого слоя, не губя корабль? И второй - как вы считаете, можно ли вообще преодолеть это препятствие? - Он помолчал и добавил: - Или Марс останется для нас недоступным на веки вечные?
- Теперь слушайте, - ответил Мэндл. - Информация, переданная искусственными спутниками, однозначно доказывает, что вокруг Земли существует ионизированный слой. Вокруг Марса может существовать похожий слой, но необязательно идентичный земному. О его природе можно лишь догадываться. Из семнадцати кораблей одиннадцать взорвались на расстоянии десяти - двенадцати тысяч миль от планеты, то есть преодолев девяносто пять процентов пути. Как вы сами понимаете, для простого совпадения это слишком. Мы имеем дело с некоей закономерностью…
- Хм! - пробурчал Армстронг. - Остальные шесть так далеко не проникали, а два вообще взорвались на старте…
- Следует учитывать человеческий фактор, дефекты в конструкции, низкую квалификацию, ошибки в расчетах и прочее, и прочее. Все ракеты были без экипажей, ведь мы все еще продвигаемся к цели на ощупь, методом проб и ошибок. Я считаю, что даже при объединенных усилиях всей планеты первые корабли были обречены на гибель, причем задолго до того, как они достигли окрестностей Марса.
Армстронг поскреб подбородок волосатой рукой.
- Что ж, может, и так. Но они легко преодолели слои Эплтона и Хевисайда, спокойно перенесли скачок температуры и интенсивности космических лучей, так почему они должны взрываться в этом марсианском слое, даже если он и существует?
- Потому что он другой. - В голосе Мэндла появились нетерпеливые нотки. - Может быть, он провоцирует спонтанный распад топлива или корпуса корабля. Но это не очень корректное допущение. Скорее можно предположить, что он вызывает столь интенсивный перегрев, что корабль вспыхивает, как врезавшийся в атмосферу метеор. И если причина тому - какое-то неведомое поле вокруг планеты, то выхода я пока не вижу. Но если дело всего лишь в трении, тогда барьер можно преодолеть, просто снизив скорость.
- Этот восемнадцатый корабль задуман как пилотируемый, - мрачно заметил Армстронг. - Камикадзе по имени Джордж Куин намерен обосноваться в его носовой части. Нам не хотелось бы, чтобы он поджарился. Что же делать? Мэндл колебался, о чем-то размышляя. - Единственное, что можно сделать… - медленно произнес он, - нужен автоматический зонд, который пойдет впереди. Если оба корабля снабдить датчиками, которые… - Не мигая, его темные глаза твердо смотрели на Армстронга, а затем лицо медленно сползло с экрана.
Глядя на опустевший экран, Армстронг ждал, когда собеседник появится снова. Пауза затягивалась. В конце концов, нахмурившись, он нажал кнопку срочного вызова. На экране возникла девушка-диспетчер.
- Я разговаривал с профессором Мэндлом, Вестчестер 1042, - пожаловался Армстронг. - Что случилось?
Девушка исчезла и через минуту появилась с сообщением:
- Извините, сэр, абонент не отвечает.
- Какой у него адрес?
Ее улыбка была любезной.
- К сожалению, сэр, нам разрешено сообщать адреса абонентов только полиции.
- Тогда соедините меня с Вестчестерским полицейским участком, - отрезал он.
С дежурным офицером Армстронг церемониться не стал.
- Говорит Джон Дж. Армстронг, Гринвич 5717. В доме профессора Мэндла, Вестчестер 1042, что-то случилось. Прошу вас отправиться туда как можно скорее!
Он отключился, затем набрал номер "Геральд", запросил добавочный "двенадцать" и сказал:
- Привет, Билл! На пустяки времени нет. Мне срочно нужен адрес профессора Мэндла, чью статейку ты засунул в последний выпуск. Можешь устроить? - Он немного подождал и, получив адрес, громыхнул в трубку: - Спасибо! Перезвоню позже.
Схватив шляпу, Армстронг выскочил на улицу, втиснул могучее тело в автомобиль и завел двигатель. Почему-то он был уверен, что профессор Мэндл никому и ничего уже не скажет.
Предчувствие его не обмануло. Скрюченный, уже начавший коченеть труп лежал на ковре под телефоном. Лицо Мэндла было спокойно.
По комнате расхаживал властного вида седоусый мужчина.
- Вы тот самый Армстронг, который нам позвонил? Быстро соображаете. Мы выехали сразу и все равно опоздали…
- В чем причина? - осведомился Армстронг.
- Пока не могу сказать. На первый взгляд он протянул ноги без чьей-либо помощи. Вскрытие покажет. - Он оценивающе взглянул на Армстронга. - Когда покойный разговаривал с вами, он был чем-нибудь взволнован, испуган, показался ли он вам обеспокоенным?
- Нет. Ничего подобного, насколько можно судить по экрану. - Армстронг недоверчиво посмотрел на труп. - Совсем еще молодой парень. Наверное, меньше тридцати. Странно, не правда ли, когда такие молодые люди вдруг умирают?
- Вовсе нет, - усмехнулся полицейский. - У нас такое случается каждый день. - Он перевел взгляд на вошедшего в комнату товарища.
- В мясной фургон, кэп? - гаркнул тот с порога.
- Да. Тащите его отсюда. Ничего интересного тут больше нет. - Он снова повернулся к Армстронгу: - Если вас интересуют результаты вскрытия, могу позвонить. Вы говорили, Гринвич 5717?
- Верно.
Полицейский капитан проявил легкое любопытство:
- Вы родственник?
- Нет. Я консультировался с ним по одному техническому вопросу. Меня аж передернуло, когда он вот так, прямо на полуслове…
- Пожалуй, кого угодно передернуло бы. - Капитан помахал шляпой, мрачно обвел глазами комнату и небрежно натянул ее на голову. - Хотя нам не привыкать, - добавил он и вышел.
Армстронг направился в "Геральд" и, вызвав Билла Нортона, предложил позавтракать в небольшом уютном кафе, славившемся необыкновенными бифштексами.
Первое слово он произнес только после того, как проглотил все, что заказал.