– Нет, Кентино. Вы прилетели спасать нас. А заодно и все государство-племя Вибути,- пробасил бог Онта.
– Этап "Расчистка поля" благополучно завершен. Теперь Девственница нам не грозит, она спокойно и целенаправленно будет осчастливливать собой Россию. А мы… - сказала Манюнюэль.
– А вы? - безучастно повторил Викентий.
– А мы приступаем ко второму этапу. Этапу "Посадка". И именно для него вы нужны нам, Кентино.
– Именно, кореш,- махнул розовым хоботом Ндунги.
– Погодите, я хочу спросить,- с трудом выговорил Викентий.- А вот Дюймовочек, то есть акачиков вы посылали ко мне с просьбой о спасении Степана… Потом Нине в голову вложили план полета… Тоже как бы для спасения Степана… Так это вы по-настоящему не для спасения Степана делали? Его не надо было спасать?!
– Нет, конечно. Он вполне сносно себя чувствовал. Просто нам нужно было вас выманить в Вибути, Кентино. Чтобы вы были здесь. С нами. С Сонмом богов, которые верят в вас. В ваш успех.
Викентий некоторое время молчал. Слушал шелест листьев в дендрарии, перешептывание младших богов и нервное попукивание Розамунды в цветах. А потом он сказал главное:
– И для чего же я вам понадобился?
Все боги (даже Онто из зарослей послал свой взгляд) глянули на Викентия Вересаева торжественно и с надеждой.
– Вы будете первым президентом Независимой Религиозной Республики Вибути,- сказал Онто.
– Именно,- подтвердил Ндунги.
И очень вовремя подсуетился, всучив Викентию чашу с жабьей настойкой.
Глава тринадцатая. ОКУНУТЬСЯ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ
Вы все еще сомневаетесь в том, что выбрали правильное место?
Из учебника по иглоукалыванию
Из рукописи С. Водоглазова "Русский незнамо где":
"…траву. Да, вот так я и лежал - физиономией в траву, жесткую, выгоревшую и до крайности неуютную. Но как только моя физиономия осознала, что нахождение в таком растительном эквиваленте щетины от половой щетки не только некомфортно, но и впрямую угрожает стабильности моей внешности, все переменилось. Физиономия послала мозгу (моему, конечно!) немедленное требование придать должное усилие мышцам спины, рук и ног. Мозг согласился, мышцы мои застонали-заскрипели, как рассохшийся клипер в бурю, и я благодаря неимоверным усилиям всего моего многострадального организма перевернулся на спину. Теперь трава немилосердно колола и пиявила мой тыл, но это было уже не важно. Я лежал и созерцал небо, припоминая при этом какого-то литературного героя, который как-то занимался тем же самым. То бишь созерцанием. Только у этого самого литературного героя, в отличие от меня, наверняка небо для созерцания было более симпатичного колеру и не с такими желтушно-пасмурными облаками…
Однако отвлечемся от неба и начнем составлять оперативный реестр моих ощущений и впечатлений от навалившегося на меня разом мира.
Первое. Я мыслю, ощущаю некоторую знобкость в своих членах, а следовательно, я существую и притом существую в абсолютно нагом виде. Нагота - штука неприятная, но переносимая… Кстати, о переносимости!
Значит, я таки перенесся! Следом за Фенькой! То бишь за Государственной Девственницей! Издадим негромкое, но исполненное глубокого ликования "ура! товарищи!". Степан Водоглазов жив, чего и вам желает.
Тут я ощутил неприятное щекотание в районе груди. Приподнял голову, глянул. Мне на грудь, прямо как ордена, вползали друг за другом довольно крупного размера божьи коровки. А я, знаете, с детства не люблю, когда по мне насекомые ползают, пусть хоть даже самые полезные и безобидные. А потому я поднял руку и смахнул божьих коровок в их первоначальное место дислокации, то бишь в траву. Потом посмотрел на свою руку. Черт возьми, она действовала, как, впрочем, и другая! Это они просто притворялись, что их покинули всякие силы. Я еще раз чертыхнулся и сел, опираясь руками о неуютную землю. Огляделся. И продолжил реестр впечатлений.
Итак, второе. Я сижу голышом на какой-то поляне. У поляны, куда ни кинь взгляд, такой вид, будто ее долго пытали. Ни цветочка-ромашки-василечка, ни стрекозки-бабочки какой, только порыжелая, колючая трава, да вот еще божьи коровки, с поистине эстонской торопливостью копошащиеся в траве около моего бедра. Но поляна - это еще не весь пейзаж. Метрах в десяти-пятнадцати от меня сия растительная плешь резко переходит в суррогатное скопление растительности, которое я условно назову лесом. Почему условно? Да потому, что на настоящий лес это убожество - эти кривые стволы, эти ветки с противной даже на вид листвой - никак не тянуло. Однако убожество убожеством, а приятного мало, когда перед тобой маячит такой вот лес, притом с некоторыми признаками тропинки. Сразу ясно, что тебе выпала несладкая участь лесопроходца. Ведь не за тем же я тут оказался, чтобы остаток своей жизни провести, сидя голой задницей на колючей траве и отпугивая колонию божьих коровок! У человека, особенно у такого, как я, должна быть цель. Но увязывать цель с походом в лес сознание отказывалось до последнего. И только когда я встал и заставил себя оглядеться кругом, я понял, что круто влип. И в лес этот мне придется идти. Потому что он был всюду. Вокруг поляны. И тут меня пронзило…
Третье. Я был один!!! Нигде поблизости не обреталось моей подопечной Государственной Девственницы, иначе называемой Клёвой Фенькой! И если я перенесся и жив (тут меня слегка шатнуло, потому что я вспомнил, как заливало меня светом, как тело словно плавилось и текло, будто сгущенное молоко по стеклянному столу пространства), то перенеслась ли и жива ли моя дорогая воспитанница?! Уж не попала ли она в чащу мрачно стоявшего передо мной леса? Уж не плутает ли там, распугивая воплями волков и медведей?
Самые тягостные предчувствия охватили меня. И хотя я был наг и не было у меня даже листочка, чтоб срам прикрыть, я смело поволокся к той тропинке, что маячила у края поляны и вела в лес…
Но, сделав первый шаг босой своей ногой, я вдруг замер и призадумался. Снова огляделся. Насколько я помнил предыдущие события, Фенька собиралась передислоцироваться в Россию (я соответственно за ней следом). Но, почтеннейшая публика, то, что я имею возможность сейчас созерцать окрест - Россия ли это? Историческая ли это моя Родина?! Где же тогда ее шумливые белоствольные березы? Где дубы, извиняюсь за приевшееся выражение, колдуны?! Где сочная трава-мурава с рассыпанными по ней цветами и любовно схороненными в зарослях клевера коровьими лепешками?! И вместо всей щедрой красоты русского пейзажа - вот это монохромное и, возможно, экологически небезопасное убожество?!
Так, может, это и не Россия вовсе?!
А что тогда?
Я понял, что слишком долго стою и оглядываюсь. Я собрал остатки решимости и сделал второй шаг на лесную тропу. Потом третий. А потом и не заметил того момента, когда поляна осталась позади и меня со всех сторон обступил лес.
Я шел, затравленно ожидая подвоха с любой стороны. Но лес молчал и стоял мертво, как мумии в Британском музее; тропа вилась передо мной, такая же неуютная, как разлохмаченная пенька… Ни одного зверя, ни одной птицы не повстречалось мне на этой via dolorosa [6]. Или все-таки terra incognita [7]? Никогда у меня не было возможности толково щегольнуть знанием латыни. Потому что самого этого знания тоже не имелось в особом избытке… Эх, Степан Водоглазов, Степан Водоглазов! Вот пропадешь ты сейчас в этом кошмарном лесу и что сможешь хорошего о себе вспомнить в предсмертной агонии? Не продвинул ты науку, не обогатил ты искусство, в литературу вклада не внес, да и с бизнесом отношения у тебя были, прямо скажем, не фартовые! Так что же вспомнят о тебе потомки, если, допустим, вообще захотят вспоминать такого урода, как ты?! Ну, правда, в куннилингусе, по отзывам, тебе не было равных, но так разве ж это стоящая заслуга для настоящего мужика?! И ведь поздно начинать жизнь заново, искать для себя, так сказать, новую сферу применения… Эх, Степан, Степан, где твой построенный дом, где твое посаженное дерево, где твой выращенный сын?!
Обуянный такими невеселыми размышлениями, я не сразу заметил, что в окружающем меня пейзаже мумифицированного леса появилось некоторое разнообразие. А именно: меж хилых стволов каких-то деревьев замелькало нечто, по всем приметам смахивающее на длинную, невысокую и довольно неопрятную стену из бетонных блоков.
– О,- сказал себе я.- Первые приметы цивилизации. Сами по себе бетонные стены в лесу не растут!
И я заторопился по тропинке, не жалея своих босых ног, чтоб поближе разглядеть этот первый признак человеческой цивилизации (ставлю ящик водки против цистерны пива, что никакая иная цивилизация посередь глухого леса бетонной стены не возведет!).
Вблизи стены обнаружилась еще одна тропинка, она шла как раз параллельно стене. И я, решив, что терять мне все равно уже нечего, зашагал по ней, попутно занимаясь расшифровкой выцветших надписей с афиш и плакатов, коими когда-то, вероятно в далекие времена, была щедро оклеена бетонная плоская грудь стены.
Первым большим успехом моей расшифровки стало то, что все афишно-плакатные надписи были сделаны на моем родном языке. А из этого вытекал логический вывод, что я все-таки нахожусь в России. Или хотя бы в какой-нибудь чрезвычайно захолустной и малоизученной ее части.
Надписи хоть и читались почти полностью, были все же не очень понятные. Например, такая:
"Партия Влада - то, что надо!"
Или:
"Партия Владимира - чтобы Русь не вымерла!"
Видимо, этот были агитационные листки. Но поскольку я давно не был на родине, я не понял, за какую партию они агитируют. В мою бытность в России, еще до переселения в Африку, партии были простые, традиционные, даже по-домашнему родные… Но партии Владимира среди них точно не было!
И таких плакатов, какой сейчас предстал передо мной, тоже не припомню. На блеклом фоне можно было разобрать некую личность в убогих лохмотьях, гордо и стойко отталкивающую нечто вроде блюда, перегруженного золотыми монетами. Надпись под этой суровой картинкой гласила:
"России кризис нипочем!
Мы дружно в кризисе живем.
Не нужен золотой нам рай,
Хоть вилами нас загоняй!"
А на другом плакате был крест-накрест перечеркнут симпатичный женский профиль и написано:
"Мы очень гордая страна!
Твоя нам милость не нужна!"
Я прошел еще с десяток метров, плакаты на стене кончились, появилось граффити. Ну или что-то в этом духе. Мастера граффити выражались куда забористее и откровеннее поэтического плакатного языка. Я чуть не прослезился, читая такие родные и знакомые образцы ненормативной лексики. Но эти ненормативные образцы украшали стену не просто так, не за здорово живешь. Они все прямо или косвенно касались отдельной личности по имени Фаина Фартова. Граффити костерили и чернили имя неизвестной мне Фаины Фартовой с таким же энтузиазмом, с каким до сего момента превозносили опять же неизвестную мне партию Владимира.
Я подивился такой неудержимой ненависти к неизвестной даме по имени Фаина Фартова, но, по чести сказать, все это мало меня волновало. Поскольку шел я в лесу вдоль бетонной стены уже порядочное время, моя нагота начала меня раздражать (не понимаю нудистов!), к тому же все сильнее стали проявляться две естественные человеческие потребности. Нет, три: в пище, крыше над головой и доверительном общении с себе подобными. Однако, когда мое раздражение достигло апогея, в пейзаже вновь произошла перемена. А именно: в стене обнаружился пролом, достаточный для того, чтоб через него мог пролезть даже такой крепыш, как я.
И коли судьба подкидывает тебе такую карту, грех ею не воспользоваться. И я, не дрогнув, полез в пролом. И вылез.
Ого.
Нет, в принципе ничего особенного. Просто пейзаж опять резко изменился. Теперь лес, который так долго мотал мне нервы, весь оказался за бетонной стеной, а она тянулась в обе стороны буквально до бесконечности. А я оказался на довольно обширном пологом речном берегу. Неподалеку стояло сооружение, напоминающее сильно побитую временем лодочную станцию. Но тем не менее это хотя бы выглядело как жилище, и я пошел туда, здраво задавая себе вопрос насчет того, как я буду объясняться с местными жителями (если они тут имеются), из одежды имея на себе лишь кой-какую лесную грязь и паутину. Вот, кстати, искупаться бы… В речке. Однако одного взгляда на ее свинцово-графитные, негостеприимные воды мне хватило для того, чтобы немедленно подавить в себе это неразумное желание.
Я подошел к домику. Это и впрямь когда-то была лодочная станция - о чем возвещал ржавый, с облупившейся краской лист, приколоченный к двери. Но, похоже, лодочное предприятие дало сильный крен, поскольку домик выглядел ветхим, как какой-нибудь древний папирус. Возле заросшего рыжей травой порога лежали кверху килем две лодки; они показались мне настолько сгнившими или источенными временем, что к ним не то что прикоснуться, а дохнуть на них было страшно. Дверь в дом была приоткрыта. Я шагнул на порог, заглянул в пыльный сумрак жилища и для проформы спросил:
– Есть тут кто живой?
Разумеется, живым тут даже и не пахло. Я осторожно вошел в дом, осмотрелся. Весь дом состоял из одной комнаты, где всё - начиная от пола и заканчивая телефоном и пустым графином на столе - было покрыто густым, солидным слоем серой слежавшейся пыли. Сквозь единственное, затянутое паутиной окно почти не проникал свет. Сейчас по законам голливудского жанра на меня откуда-нибудь с потолка должен свалиться скелет…
Ничего подобного. Скелет не свалился. Я несколько минут смотрел на телефонный аппарат, гадая, стоит ли мне рискнуть и поднять его пыльную трубку, но внутренний голос моего здравомыслия подсказал мне этого не делать. Точно так же я поступил и с курткой, которую, выходя из жуткого домика, увидел висящей на крючке за дверью. Одежда бы мне пригодилась, сами понимаете, но при одной мысли, что я надену эту вещицу, мои мурашки принялись отплясывать безумный канкан.
Итак, я пока оставался с нулевым результатом. Еды и одежды - ноль, жилья - ноль, общения - ноль. Не очень-то радостное состояние для того, кто в племени вибутй только и делал, что пил жабью настойку да засахаренных кузнечиков грыз. Нет, там, конечно, тоже не все было сладко, но не до такой же степени! Я вышел из лодочной станции и побрел по берегу реки, по течению. Брел и смотрел на воду, удивляясь тому, какая она странная. Может, это жидкие отходы с какого комбината текут? Я здорово устал, свинцовый блеск бесконечного движения текущей воды завораживал и усыплял, и я далеко не сразу услышал окрик:
– Эй, мужик! Мужик, стой!
Я повернулся на окрик медленно, как брамин на медитации. Ко мне спешили двое лиц моего пола, одетых и бородатых. Я хотел улыбнуться им и приветственно взмахнуть рукой, но почему-то этого не вышло. Кажется, вместо этого я просто упал.
Очнулся я, когда кругом было темно и светло. Я застонал. Голова была мутной и малость скособоченной по линии восприятия реальности. Я старательно взялся выпрямлять эту самую линию и теперь почти здравым взором смотрел на окружающее.
Темно было, потому что наступил вечер. А светло - потому что горел костер. У этого костра рядом со мной сидели люди - те два давешних мужика, что меня окликнули. Я сфокусировал взгляд на себе и увидел, что мои чресла препоясаны, то бишь облачены в потертые спортивные штаны, а на плечах у меня покоится какая-то куртка, создавая непередаваемое ощущение радостного единения со всем миром.
– Опаньки,- сказал один мужик.- Похоже, он очнулся.
– Есть маленько,- невозмутимо согласился с ним другой.
Мне сразу понравились их голоса. Такие голоса бывают у людей, склонных к свободе, благородным поступкам и увлечению рыболовством.
– Мужики,- сумел я подать голос. Поданный мною голос отличался крайне паршивым и не внушающим доверия регистром.- Мужики, где я?
– Точно очнулся,- сказал первый мужик.
– Тогда ему надо налить,- сказал второй мужик.- Иначе у него пробки вышибет.
– Это да,- согласился первый мужик.- Он и так уже был наполовину сиреневенький. Если бы не мы…
– Мужики,- простонал я в жажде ясности, но они с мягкой настойчивостью глянули на меня поверх костра и сказали:
– Сначала надо выпить. А весь разговор потом.
Первый мужик достал из своего объемистого рюкзака флягу, бережно открутил колпачок; второй мужик искусно подставил ему сразу три стакана. Это меня порадовало. Раз со мной будут пить - значит, точно не отравят, и к тому же сообразить на троих было исконным знаком дружелюбия на Руси.
Из фляги забулькала в стаканы кристально-прозрачная жидкость. Мужик протянул мне стакан:
– Трижды очищенная, не паленая… Пей!
– Погодите! - сказал я.- Давайте тост. Как бы за встречу.
Мужики переглянулись и усмехнулись:
– Давай за встречу.
Мы чокнулись стаканами, мужики осушили свои залпом, а я, предвкушая забытый вкус российской водки, сделал полглотка и…
– Мужики,- проглотив эти чертовы полглотка, сказал я.- Это же вода!
– А то,- сказал первый мужик.- Конечно, вода.
– Настоящая, питьевая,- горделиво добавил второй.- Профильтрованная. Не в ларьке, чай, брали. Ты допивай, допивай. Ты знаешь, каких она трудов стоит?
– Не знаю,- содрогнулся я от мрачности этой фразы и немедленно допил содержимое стакана. Ну, вода натуральная. Правда, освежает хорошо, в голове ясность какая-никакая появилась. Но не до конца.
А потом я понял. Все проще простого! Мужики, что мне попались,- самые натуральные трезвенники! Может, они закодировались там, препарат специальный какой в печень вшили или просто состоят в обществе анонимных алкоголиков. Всего-то и делов!
– Мужики, а давно вы того… не употребляете? - поинтересовался я, так как меня всегда волновали примеры высоты и твердости человеческого духа.
– Чего не употребляем? - удивились мужики.
Тут уж и я удивился. Не верю я, что можно до такой степени закодироваться, чтоб даже названия ее, родимой заразы, не помнить!
– Водки,- говорю,- давно не пьете? Ну, и пива там всякого, бормотухи, бренди-тренди…
Они смотрели на меня так, будто я спросил их, давно ли они перестали заниматься инцестом вкупе с каннибализмом и подпольным изготовлением фальшивого аспирина. Я всерьез испугался.
– Мужики,- сказал я,- вы без обид, ладно? Я ж просто так спросил! Че сразу звереть-то на глазах?!
– Понимал бы ты… - пробормотал один мужик.
– Да я б и рад понять! - воскликнул я, истово прижимая руку к груди.- Да только не местный я! Вот ей-богу!
– Не местный? А по-русски так лихо трындеть тебя где учили? - с подозрением спросил другой мужик.
– Да искони-то я русский,- продолжая прижимать руку к груди, заговорил я.- Только по стечению жизненных обстоятельств пришлось мне несколько лет провести в глухой загранице. А потом эти же самые обстоятельства меня снова на родину историческую выкинули - прямо в чем мать родила!
– Ясно,- сказал мужик.- А мы поначалу смекнули было, что ты из перебежчиков.
– Из кого?
– Вопросы потом,- веско бросил мужик.- Давай знакомиться.
Он привстал и протянул мне руку над костром:
– Боря.