- Ты никогда не думал о том, чтобы стать натуралистом?
- И альпинистом, и археологом, и полететь на Марс. Да. А вместо этого просиживаю дни в унылом кабинете, пока мои подчинённые занимаются странным, и мы все вместе верим, что странное - значит нужное и полезное. Или не все, какая разница.
- Ну, Ян. Не начинай снова.
- Не буду.
Рик не рассказал другу, что с утра уже успел повидать его племянницу - тому всё равно предстоял с ней потом отдельный и неприятный разговор о контрафакте. Ян пошёл дальше, к концу галереи, где раздвижная дверь скрывала за собой уже не сонный, а деловой технический коридор. Он засунул руки в карманы брюк и принялся высвистывать какой-то весёлый мотив - это говорило о хорошем настроении, которое позже будет непременно подпорчено. Все эти дураки попавшие и своевольные дети… Смятый бумажный ком хрустнул в кармане, когда Рик сделал широкий шаг, торопясь нагнать директора, потому что замешкался у правого окна, - статичные окна, тем более природные, пожалуй, самое лучшее украшение, и не надо никаких там картин - рассматривая уходящие вглубь чащи дрожащие, мшистые, малахитовые с золотистым оттенком тайные лесные недра, и напомнил кое о чём.
Стройный корабль на широкой блестящей глади. Целый, неповреждённый. Не беря в расчёт рисунки на боках, просто ассоциацией. И кое-какие сомнения, живущие так глубоко, что, будь это в лесу, не пробился бы туда ни единый луч.
- Ян, слушай.
- А?
- Все эти искусственные. Сколько их мы обнаружим ещё?
Директор пожал плечами.
- Я не знаю. Армада относилась к своим экспериментам очень неряшливо. Во всяком случае, мы не нашли ни картотек, ни списков. Может быть и так, что Армада успела их уничтожить, конечно… Искусственных было немало. Думаю, нам с ними ещё сталкиваться и сталкиваться.
- А ты не допускаешь мысли, что они возникают и сейчас?
- Из-за чего?
- Потому что Армада жива.
Армада, Армада… Складка скользнула на лоб Яна и притаилась там, но он не хмурился - думал, прикидывая для начала, с какой целью был задан вопрос и не несёт ли он за собой каких-нибудь неприятных открытий. Однако Рик развёл руками - слова без подоплёки, просто интерес, если чем и приправленный, то не серьёзными опасениями, а беспокойством по не настолько значительному поводу. Бумага ещё раз хрустнула в его кармане.
Ян вздохнул. Тихий оттенок горечи, но только на пару секунд - старые, но не стёртые воспоминания. О ком он подумал сейчас - о друзьях и коллегах, с которыми когда-то трудился бок и бок и которые оказались чудовищами, о добитых и побеждённых, но прощённых, прятавших при случайной встрече глаза, об отсидевших свой срок и о мёртвых, покоящихся под именными, а чаще безымянными камнями… За оставшимися в живых наблюдали. Они были так слабы, что вызывали жалость. Армада не могла существовать. Разве живо срубленное дерево?
- Армады нет. Война кончилась, Рик. И хорошо, что ты её не увидел.
Зам помолчал некоторое время.
- Сам-то ты в это веришь?
Светло-карие глаза ощупали его лицо.
- Ясно. Опять возился с архивами.
- Не только. Кое-кто перечитывает вечерами старые письма и плохо спит. И если ты полагаешь, что я не заметил, то ты ошибаешься. Ян…
Тот покачал головой.
- Скоро двадцатая годовщина, - просто сказал он. - Это не тревога, Рик. Это память.
- Которую ты себе растравляешь, используя вместо ножа исписанные листы. Я их всех к чёрту сожгу.
- Нет.
Ян дёрнул плечом, чуть отстраняясь. Нехорошая тема, табу. Собеседник поспешил загладить неловкость:
- Ты извини. Конечно, я так не сделаю. Но я беспокоюсь, и ещё…
И ещё он хотел сказать давно просящиеся наружу слова: оставь наконец мёртвых там, где им место, не извлекай их каждый год на свет, скрытых в шуршащих листах, в паутине чернил, в размытиях и отпечатках, дай им покоя - им и себе, но директор словно почувствовал и опередил:
- Тот бедолага, похоже, заждался. Шире шаг, господин заместитель! Чем быстрее мы с ним разберёмся, тем лучше. Завтрак, знаешь ли… жрать я хочу, вот что, и боюсь, что в столовой уже всё разметут.
III
С ним разговаривают двое мужчин. Меньше всего похожих на следователей и обвинителей, но роющихся в пластах романо-рёминской жизни с пронзительной простотой, которой позавидовал бы не один детектив. Пласты составляет тонкая стопка бумаг, лежащих здесь же, и содержит такие данные, как "родился тогда-то", "учился в", "живёт по адресу", представляя собственно жизнь, вышеупомянутую, из не пойми каких источников собранную и уместившуюся ровно в три листочка. "Поленились", - думает Роман. "Это я так неинтересен", - поправляется. У того, кто выше и моложе, льдистые колючие глаза. В хищной костистости лица и напряжённом выжидании есть что-то от цепного зверя. Такому не хочется врать. Старший выглядит начальником: красный галстук, строгость, седина и прямая осанка. Оба кажутся спокойными, чуть ли не скучающими, потому что всё про своего гостя уже знают и наверняка решили, как с ним поступить, но Роман всё равно рассказывает - имя, дом, место работы, как увидел портрет, как бежал по лесу, как на занесённом копье, на древке сбоку, темнела гуашевой размазнёй застарелая кровь, как сидел в яме, дрался, шагал через вереск и пил чёрный чай с человеком, лицо которого скрывалось под маской-черепом. Он говорит спасибо, что его не оставили. Он, в общем-то, на всё готов и со всем согласен.
- Твоя племянница, - начинает было высокий, обращаясь к товарищу, и старший морщится, как от зубной боли, а Роман понимает: "Дядюшка-босс". Он всматривается в лицо мужчины, ища сходство с рыжей, но не находит. Светлые волосы, квадратный подбородок, даже разрез глаз другой. - Не отвечает за чужое любопытство, конечно, но, Ян…
- Да, да, знаю.
- И контрафакт - не дело.
- Знаю.
- И если твои родственные чувства…
- Оставь их в покое. У нас немного другая проблема.
- Но выговор…
- Сделаю.
- Ой ли.
- Достаточно!
Короткий смешок, вырвавшийся у Романа, в ту же секунду кажется ему неуместным. Оба мужчины теперь снова смотрят на него, возвращаясь от незначительной перепалки к серьёзному.
- Ночные прогулки, контрафактные двери… а теперь у нас тут… журналист.
В том, как высокий произносит наименование его профессии, Роман слышит гадливость. Хорошо спрятанную, но всё-таки прорывающуюся. Он вспоминает реакцию рыжеволосой - негативную, почти идентичную. Он, наверное, в крайне незавидном положении.
- Я вам не угроза, - поспешно встревает Роман. Брови высокого иронично приподнимаются.
- Большим самомнением с вашей стороны было бы думать, что Организация боится желтостраничных писак. Тем более, в единичном и очень ободранном экземпляре, - слова недружественны, но Роман не возмущается. Слишком уж холодный взгляд. - Однако мне не нравятся такие совпадения. Наши исследования - и запротоколировавший их незваный элемент со специфической профессией. А совпадение ли это? А, Роман?
Высокий, не отрывая глаз, принимается листать забранный у Романа блокнот. Медленно, чуть ли не с удовольствием, чуть ли не смакуя пальцами каждый тонкий квадратный листок. Чернильные волки, сосны, дикари и туман испуганно прыскают из-под них прочь.
- Это было для себя. Чтобы занять себя чем-нибудь в яме, куда меня засадили. Чтобы, знаете, поменьше думать… не свихнуться…
- Логично, - соглашается высокий. - Я вполне допускаю, что так оно и было. Более того, я не сомневаюсь. И себя занять на время, и позже, так сказать, в дело пустить… мемуары какие-нибудь… или статья в журнале. Да?
- Нет! Ну никто же не поверит, в самом деле… У меня и в мыслях не было!
Высокий вздыхает и останавливает его нетерпеливым жестом.
- Вы нарушитель, оказавшийся свидетелем исследовательскому процессу, - голос звучит монотонно, словно зачитывая приговор. - Сохранили данные о нём на потенциально готовом для печати или передачи в другие руки носителе, поспособствовали событиям, из-за которых жизнь нашего сотрудника оказалась в опасности, нарушили привычный уклад наблюдаемых нами аборигенов. Что можете обо всём этом сказать?
- Я не хотел. Простите.
Высокий насмешливо фыркает.
- Вот мы и подошли к самому главному, Роман. Вы очень даже хотели. Следили за ещё одним нашим сотрудником, воспользовались созданной им дверью. То есть, дверью, созданной ей… Зачем?
- Это получилось случайно. Из-за портрета, понимаете…
- Да неужели? А не было ли там ещё какой причины?
Старший, до сих пор не принимавший участия в разговоре, кладёт руку товарищу на плечо.
- Рик, полегче. Ты же его совсем запугаешь… Позови-ка Эрну, пусть ещё ему кофе нальёт. И добавит туда коньяк. Роман… как насчёт?
Старший улыбается ему очень по-доброму. Высокий что-то неслышно ворчит. И накатывает вдруг усталость пополам с тупым и тянущим безразличием - а потом вдруг становится смешно почти до истерики, потому что здесь, в этом светлом и чужом кабинете неизвестной и таинственной Организации, с ним, понимает Роман, просто играют сейчас в "злой-хороший". А судьбу, конечно, уже давно решили.
Сразу, должно быть, как только обнаружили сам факт его проникновения за дверь.
- Спасибо вам. Я только "за".
Смешком, ухмылкой, тайным издевательством расплывается в гуще на дне чашки отражение лампочки круглой люстры над головой. "Не волнуйтесь", - участливо говорит старший. Высокий закуривает. Дым почему-то пахнет гарью. Рука Романа вздрагивает, и натёртую до блеска поверхность стола пятнают коричневатые брызги.
Серые стены, серый пол, стул посередине, наручники, за спиной застёгнутые, поигрывающий дубинкой мордоворот и безликие личности в пиджаках и галстуках, скрывающиеся за зеркальным стеклом, - киношный, недружелюбный, обещающий яркий свет в глаза, тычки, пинки и оплеухи, а то и натуральные побои образ не сбылся. Вместо этого были просто мягкие кресла, маленький отполированный ореховый стол, кофе, светлые гардины и окно, за которым лежала лужайка - вся в золотых листьях. А ещё снаружи находился, по всей видимости, стадион: характерные звуки весёлой возни играющих в футбол людей звенели и расплескивались брызгами. Мирно и тяжело шумели старые деревья. Роман видел их нижние ветви и уходящие в землю стволы - кряжистые, ещё не до конца облетевшие клёны. Заметил он и ярко-рыжую кошку, обнюхивающую холмик опавшей листвы. За окнами неизвестной Организации тоже шуршала осень, только не дождливая - солнечная. Но где именно он находился? Как далеко от дома?
Он подумал об этом ещё тогда, когда его только сюда привели - приглашающим жестом указали на дверь кабинета и тут же удалились куда-то по своим делам. Спокойные люди в однотонной одежде, похожие на технический персонал. Роман не видел никакой охраны, только пустой коридор впереди и позади себя, однако возникшее было желание не заходить внутрь кабинета и сбежать тут же погасло. Он был слишком полон впечатлениями и слишком устал, к тому же не знал, где находится, и одноликий этот коридор - ряды тёмных дверей, неяркие лампы под потолком - казался в обе стороны бесконечно длинным, свивался куда-то, скрываясь в тенях, и походил скорее на лабиринт, чем на путь к свободе. Его беззвучная пустота не манила - вдруг испугала. А дверь так послушно и мягко качнулась под протянутой рукой, и так доброжелательно хлынул сквозь неё свет, что захотелось войти - спрятаться от пустоты. Роман перешагнул через порог, осмотрелся и сел в кресло, вытянув гудящие ноги. Практически тут же за дверью раздался звук шагов. Откуда, коридор ведь только что был совсем пустынным? Роман нервно одёрнул рубашку и снова вскочил, но вошли не дознаватели, а молодая женщина с подносом, на котором стояла чашка с кофе.
На женщине был синий костюм и бифокальные, круглые, совсем не подходящие её узкому и длинному лицу очки. Тугой пучок бесцветных волос на затылке качнулся в такт наклону её головы и улыбке.
- Кофе, - не то предложила, не то объяснила она.
Должно быть, здешняя служащая или секретарь, решил Роман. Видел он таких, услужливых и компетентных: юбка, блузка, выдрессированная улыбка, меткий взгляд из-под острых ресниц, цок-цок-цок по блестящим плитам, шур-шур-шур по дорогому ковру, "да, Директор Директорович", папки, бумаги, факсы, звонки, глобальная база сплетен и перетолков. Но эта была не по-секретарски проста и совсем не красива - у здешних начальников, видимо, торжествовали другие критерии. А вот кофе варила что надо - горелыми зёрнами и близко не пахло. Он поблагодарил, взял протянутую белую чашку, отхлебнул и зажмурился - давно не пробовал настолько вкусного. Словно ударило в голову коричневое жгучее тропическое солнце. Приоткрыв глаза, он увидел, что женщина прочла выражение на его лице, и это её обрадовало.
- Это вам спасибо, - сказала она.
"Ты тоже ходишь через двери?" - подумал Роман. Он скользнул глазами по фигуре женщины, ища нечто, быть может, связывающее её с рыжеволосой маркизой и шаманом с лесной Горы: нечто в осанке, в манере стоять, в движениях плеч и кистей бледных рук, в невидимой ауре, окутывающей тело, как призрачный кокон. Женщина что-то почувствовала - в ней ощутилась неловкость человека, осознавшего, что его пристально рассматривают. Она переступила с ноги на ногу. Отчего-то она не прощалась и не спешила уйти.
- Если вы боитесь, то не надо. Вам не сделают ничего плохого.
- Я своё уже отбоялся, - ответил ей Роман. - Когда сидел в яме и ждал, что вот-вот стану ужином. Таким хрустящим, знаете, поджаристым.
Женщина повернула голову и посмотрела на дверь. Потом вдруг обошла стол и села напротив Романа.
- Меня зовут Эрна, - сказала она. - По секрету говоря, меня тоже как-то чуть не запихнули в печку.
Роман в изумлении вытаращился на неё и не нашёл, что ответить. И тогда женщина рассмеялась.
Смех стирал неровность её облика и делал вытянутое лицо округлым и туманным. Смех превращал её почти в красавицу. Роман впервые за время разговора с ней заметил, что под слоем пудры у неё на щеках словно бы отпечатки оспин. Впрочем, когда Эрна смеялась, оспины казались веснушками. Роман вспомнил, как смех изменил и жёсткое лицо рыжеволосой маркизы. А как выглядит он сам, когда смеётся? Эрна подняла на него увеличенные линзами очков чёрные глаза.
- А потом я тоже сидела здесь. На вашем месте. Так что бояться вам не следует - видите, я ведь живая.
- Вижу, - ответил Роман.
Да, если только она не придумала это, чтобы утешить его, она была здесь, живая и реальная, и даже с памятью о том, что где-то и когда-то, за какой-то неведомой дверью, пережила не самые приятные моменты, похожие чем-то на те, что на себе испытал Роман. С памятью, которой она поделилась с ним, - а, значит, её не рихтовали. Этой женщине предложили остаться. И разносить кофе?
- Вы помните. И работаете с ними вместе. Так это вы - дознаватель?
- Я просто секретарь, - сказала ему Эрна.
- Тогда как…
Значит, у него тоже есть шанс.
Но они уже шли к нему по коридору - не незаметно из ниоткуда, как Эрна, а твёрдо и парно печатая шаги. Мужские, сильные. Эрна поднялась, одёрнув юбку, и взяла поднос, отходя к двери. Она действительно была секретарём - те же повадки, что у всех остроресничных обитательниц приёмных: принести гостю напиток и не мешать его разговору с начальником. Не вмешиваться. Но она продолжала успокаивать Романа глазами, пока один из вошедших, отпуская её, не кивнул, и она не ушла.
- Вам, наверное, уже сказали, что делают с теми, кто увидел лишнее? - возвращается к разговору старший. Тон его голоса деликатный, чуть ли не сожалеющий. Или же он сам по себе добродушный и мягкий человек, а вовсе не играет и не изображает…
- Да. Я уж не знаю, как именно вы будете это проводить, но, если будет больно, можно мне как-нибудь… наркоз, то ли, или хотя бы выпить… Просто я…
"Я трус и не переношу боль", - не договаривает Роман. Он и так уже испытал достаточно унижения. Ему явно не хотели предложить остаться. Он - потрёпанный желтостраничный писака - был им не нужен.
Старший перебирает лежащие перед ним листочки, снова и снова оглаживая края осторожными пальцами. Когда руки живут словно бы отдельно от тела, заметно - таким даром часто обладают художники и музыканты. Но вот часто ли у людей, принадлежащих к этим творческим слоям, бывают на пальцах такие рубцы, как у светловолосого, - вопрос. Он будто когда-то запутался в колючей проволоке. Высокий наконец закрывает блокнот.
- Страшно? - интересуется он.
- Рик, - укоризненно произносит старший.
Роман сгребает с блюдца оставшийся рафинад и бездумно грызёт. Ему горько и обидно, а ещё он ощущает бессилие, которое вновь возвращает его к первоначальной покорности, только не благодарной, а отстранённой. Чёрт с ними, пусть делают, что хотят. Он слишком устал.
- Не страшно. Тоскливо. Будто теряю что-то очень важное… Ну ладно. Давайте больше не будем переливать из пустого в порожнее. Приступайте, что там - укол, трепанация…
- Да не волнуйтесь так, - пытается утешить его старший.
Кто-то осторожно стучит в дверь. Высокий, видно, как-то связался с Эрной, и она возникает на пороге с ещё одной чашкой кофе. Взгляд, который Роман ощущает на себе, очень добрый и тёплый, а кофе - снова божественный. Коньяка в нём не чувствуется, зато всё так же бьёт в голову южное солнце. Не поэтому ли её оставили, эту женщину с оспинами на впалых щеках…
Роман ведь даже не умеет готовить.
Высокий качает головой в такт каким-то своим мыслям и кивает на блокнот.
- Красиво рисуете. Стали бы лучше художником…
Он опять открывает его на середине. Там та, желтоволосая девушка с косой, пусть и изображённая синими чернилами. Она глядит на высокого мужчину улыбчивыми миндалевидными глазами - дикая, нездешняя, прекрасная. Дым, пахнущий горелым, оборачивается острым ароматом тумана и смолы. Эрна, перед тем как затворить за собой дверь, бросает на Романа последний взгляд и - он этого не видит - удивлённо вздрагивает.
"А что, если я это не захочу никому отдавать?"
Возможный вопрос уже имеет свой ответ, застывший, казалось, навечно в холодных глазах высокого: ослепительно синее - но не радостное, тяжёлое, тяжкое, словно замороженный груз, глыба льда - "Заставим". Но теперь хочется сражаться. За самое яркое и живое, что было в скучной желтостраничной жизни неудачника-писаки. За данное ему внезапно знание.
Он подумал о сенсации, которая никогда не случится, и к нему вернулась - нет, не тошнота - жгучая, почти детская обида, послевкусие чувства несправедливости.