- Абсолютно! Вместо ног ему наши кулибины такие специальные механические ходули приделали, а на спину какой‑то движок подвесили. Ну и получилось, что он в такой как бы люльке из металла сидит и на металлических же ногах передвигается. Прикинь, да?
Рогозин выпучил глаза, но в темноте его удивление осталось неоцененным.
- В пятьдесят шестом году? Экзоскелет?
- В том‑то и дело, Витек! В том‑то и дело! Но это еще ерунда. Женька, пока искал, докопался до филадельфийского эксперимента американцев. Знаешь что это?
- Что‑то о телепортации корабля?
- Во, точно, про телепортацию. Дядь Женька был уверен, что здесь делали нечто похожее. Только круче. Перед смертью он рассказал отцу, что встречался с одним человеком, отвечавшим за снабжение этой лаборатории с Большой Земли, и тот рассказывал странные вещи. Сюда такое оборудование везли отовсюду - из Германии, из Америки, - которого и в Москве‑то в те годы не было. А отсюда в Москву увозили тоже очень странные штучки. Помню, рассказывал дядь Женька про гайку с изменяющейся резьбой. Прикинь, ее на любой болт от десяти миллиметров до шестидесяти накрутить можно - у нее внутренний диаметр и шаг резьбы под болт приспосабливаются!
- Да ладно!
- Точняк! На болт накрутишь, подогреешь паяльной лампой - твердая как железяка, подморозишь, скрутишь - мягкая как резина. Дядь Женька ее сам видел.
- Забавная штуковина, - признал Рогозин. - Так что же здесь было на самом деле?
- Дядь Жень считал, что здесь был пробит специальный переход в иной мир. Или в иное измерение или в другое время - здесь он в показаниях путался. Но точно, что чего‑то такое было. Они туда золото возили, брюлики всякие, изумруды с Урала, а обратно - вот такие странные гайки, экзоскелеты для безногих на тех технологиях разрабатывали. Он вообще странные вещи рассказывал. Будто научились наши мгновенной регенерации живых тканей, научились пробивать такие переходы всюду. Говорит, что уже имелись из числа подопытных зэков бессмертные люди, что появились люди - невидимки, как в кино, что законтачили с какими‑то чудиками из созвездия Ориона что ли… Если б знали, что дядь Жене скоро кирдык придет - записали бы, конечно, каждое его слово… Без него‑то мало кто знает. А после того как ему башку свернули так и вовсе все расхотели узнавать в чем дело. Но то, что здесь была лаборатория и необыкновенные результаты исследований - это точно.
- И что же с нею случилось? Почему она сейчас вот такая?
- Здесь у дядь Жени тоже теория была. Он считал, что в Москве однажды сообразили, что не смогут контролировать подобную мощь и решили лавочку прикрыть. А здесь забыковали. Ну и начальники в Кремле постановили базу бахнуть. Со всем ее содержимым. Втыкаешь? С людьми, с аппаратурой уникальной, со всеми результатами исследований. Пофигу все стало! Наверное, в самом деле, опасная штука была для них. Ну если в Кремле что‑то решили, то ответственным оставалось только кнопку нажать - система самоликвидации еще на этапе проектирования была заложена. Только двоим удалось выбраться наружу. Вернее, в момент взрыва они были снаружи, физик, кажется, "выгуливал" безногого, показания записывал, когда рвануло. Вот они и спаслись, только физика контузило.
- А что с ними потом стало?
- В тайгу ушли. Как только физик блевать перестал, так и ушли оба в тайгу. За ними красноперые приезжали, когда прослышали о наших гостях, но тех уже и след простыл. Шмон в селе устроили, но не нашли ничего.
- М - дя…
- И еще дядь Женька говорил, что те, кто взрывал, - а он добрался и до одного из исполнителей, - зуб давали, что весь персонал успел из лаборатории выйти. На ту сторону перехода. Что‑то там нес про выплески энергетики, про спектры, я в этом не силен. И еще этот телеметрист звенел, что переход работал еще тогда - через двадцать лет после того, как лабораторию бомбанули. Догоняешь?
- Охренеть! То есть, где‑то вот здесь, рядом - реальное окно в чужой мир?
От нового толкования старой истории голова шла кругом. Даже если никакое окно в чужую вселенную пробито не было, за такую историю, вернее - за две истории об одном и том же, да с фотографиями некоторые журналы вроде могли бы прилично заплатить.
- Ага, реальное окно, только присыпанное песочком, - просипел Моня. - Такие дела, мужик. Бомбоубежище… Кху - кху - кху, насмешил Юрик.
Оба надолго замолчали. Рогозин осмысливал услышанное, а Моня просто сопел. Он и не выдержал первым.
- Я ведь в молодости хотел путешественником стать, - сказал он. - Как Федя Конюхов. Бородатым таким, ездить по миру, все смотреть.
- Чего ж не стал?
- Так понимаешь, какое дело. Я про Конюхова‑то много прочитал, вот и загорелся. А потом прочитал про бабу одну. Про американку. Она такая же как Федя Конюхов была…
- Бородатая?
- Что? Нет! - Моня хихикнул. - Не бородатая. Просто такая же.
- Тоже Федей звали?
Моня засмеялся в голос.
- Да нет, не Федей. Я имею в виду, что такая же безбашенная. Тоже путешествовала везде. А потом пропала и ее уже никогда не видели. Ну вот я про нее прочел, и раскинул мозгами: путешествие, оно, конечно, дело хорошее, но вот пропадать черт знает где с концами мне совсем не в масть. Вот и подался в алкаши. Прикинь. Еще одна загубленная мечта. Лучше б я в путешественники пошел, да? Жизнь‑то видишь, как повернулась: все одно подыхать черт те где выходит. А я и за границей всего один раз‑то был. В Швецию ездил. В ноябре. На пароме. Из Хельсинки.
- Зачем?
- Не знаю. Захотелось посмотреть как шведы живут.
- И как?
- Хорошо, земеля. Тепло у них там, не то что в Финке. Но мне не понравилось. Ни одной приличной телочки на улицах нет. Одни старухи и бородатые мужики. Скучно.
- И только поэтому тебе Швеция не понравилась?
- Не, ну не только. Там много всего не понравилось. Какое‑то все не такое.
- Так чем? Что в ней не так оказалось, как ты ждал? Карлсон улетел, Пеппи без чулков оказалась или что?
- Малыш пропал, - Моня грустно продолжил ряд предполагаемых шведских бед.
- У тебя в Швеции малыш пропал? - с намеком в голосе переспросил Рогозин, в душе смеясь над невероятным косноязычием Мони. - Маленький Моня потерялся? Чем же ты тогда эту Лариску развлекал, если твой малыш в Швеции пропал? Или ты его потом нашел?
Моня, не привыкший, что с ним разговаривают в таком пренебрежительном тоне, кажется, хотел ответить что‑то жесткое, но только выдохнул тяжело.
- Ладно, Иммануил, не дыши так, - примирительно сказал Рогозин, - все равно не страшно. Я вот думаю, стоило бы посмотреть, что там, в подземелье осталось? А то какая‑нибудь жертва экспериментов притаившаяся выскочит из темноты… А я очень не люблю бояться. Пойдем? Как твоя рука?
- Горит, - буркнул Моня, и сразу добавил: - Пойдем, посмотрим. В таком месте и вправду нужно осмотреться.
Резанувший по глазам свет фонаря выхватил из темноты кусок стеной с нарисованной на ней стрелой, метнулся по указанному направлению, вернулся.
- Думаю, в сторону толчка идти смысла нет? - спросил Рогозин, регулируя яркость фонаря.
- Ага, точно, - поддакнул Моня, - давай в другую, Витек. А то еще в дерьмо влезем, потом при таком свете не очистимся.
- Я б на твоем месте не дерьма боялся.
- С мутантами я как‑нибудь справлюсь, а вот вонять не хочется.
- Только увидишь мутанта, сразу и обдрищешься, и все равно вонять будешь.
- Свое не пахнет.
- Мне‑то оно не свое.
- А ты не нюхай.
Переговариваясь таким образом, оно углубились в темноту шагов на двадцать и ничто не напоминало о давнишнем взрыве. Пол был чист, на стенах ни единой трещинки, кое - где даже сохранилась краска, отслоившаяся и свисающая лоскутами.
- Странно, - пробормотал Моня, наступив в лужу, - Здесь не так холодно, как я думал. Здесь сейчас градусов шестнадцать.
- А должно быть холодно?
- Должно быть чертовски холодно! Вечная мерзлота вокруг, не игрушки. Здесь даже летом на глубине метра вода в виде льда частенько встречается. Это я тебе как потомственный могилокопатель говорю. А уж на глубине тридцати метров должен быть качественный морозильник. А здесь - лужи.
Рогозин покрутил головой вокруг, нашел еще пару луж, пошлепал гладь одной из них ладошкой - вода оказалась теплой.
- Ключ какой‑нибудь горячий из земли бьет, вот и согревает, - объяснил Виктор.
- Все равно странно. Это каких размеров должен быть ключ, чтобы столько тепла давать?
- Не грузи меня, Моня, пожалуйста, - взмолился Рогозин. - Без тебя тошно.
- Да я что… Смотри‑ка налево: калидор раздвояеца!
Рогозин посмотрел налево и поправил спутника:
- Коридор раздваивается.
- Да пофигу.
- Ну и куда пойдем? Налево или направо?
- По фигу, главное, отметку поставь, чтоб не заблудиться. Чиркани что‑нибудь на стене. Я бы сам, но у меня рука…
Они свернули налево и прошли еще шагов пятьдесят - до закрытой и перекошенной двери. Возле нее стоял какой‑то стол, за столом стул, пыльный, обитый потрескавшимся дерматином.
- Это пост был, - заявил Моня. - Видишь, вот и тетрадь. Журнал отметок.
- Смотри‑ка, видишь, за дверью что‑то есть?
- Да, посвети туда.
Над покосившейся на старых петлях металлической дверью в самом верху проема имелась приличных размеров щель.
- Давай‑ка стол подтащим, иначе нам туда не заглянуть, высоко.
Кое‑как, не столько притащив, сколько притолкав, приладили стол перед дверью.
Рогозин с часто бьющимся сердцем взгромоздился на пыльную поверхность, поднес к щели фонарь и посветил внутрь.
- Ну, что там? - нетерпеливый Моня едва не приплясывал от предвкушения.
- Чувствую себя как Буратино в каморке папы Карло.
- Да пофиг, как ты себя чувствуешь! Что там, за дверью?
- Что там, за дверью? Шахта. Лифтовая шахта, - ответил Рогозин. - И, кажется, про взрыв ты был прав. Здесь швеллеры и двутавры как косички заплетены. Копоть видно. Сколы в бетонных кольцах. Арматура торчит. Знатно бабахнули. Если здесь так, то даже не представляю, что там внизу.
- Я же говорил тебе - никакое это не бомбоубежище! Где ты видел бомбоубежище, которое изнутри взрывается? Точняк, здесь лаборатория была. Не врал дядь Женька! Там где‑то переход в другой мир. Надо как‑то дверь открыть!
Все‑таки осталось в Моне что‑то из неугомонного детства, в котором он мечтал стать путешественником. Наверное, и в самом деле, ему не стоило бояться своей давней мечты?
Рогозин уже не знал чему верить. Мало было ему мистически сдвинутого Юрика, в каждой тени видевшего козни злых духов, так на тебе еще и исследователя - диггера!
- Мы туда не пойдем, - Рогозин спрыгнул со стола. - Работали бы у тебя еще руки, можно было бы попытаться, а так…
- Витек, да ты чего? Я и с одной рукой - ого - го!
- Я верю, - кивнул Рогозин. - Иди.
- Один? Ты смеешься?
- Разве это смешно? Ничуть, не смешно и поэтому заниматься глупостями не стану и тебе не дам. Там лифтовая шахта непонятной глубины с непонятным дном. А у нас ни веревок, ни обвязок, ни даже пары карабинов с собой нет. Я уже молчу о спусковухах. Как ты туда полезешь? По стенам? Я тебе не Патрик Эдлинджер.
- Кто это?
- Скалолаз один известный. Мы туда не полезем. Понятно? Выберемся из переделки, подлечишься, вот тогда и возвращайся с веревками и лезь куда хочешь.
Моня тяжело вздохнул, прощаясь с очередной мечтой прикоснуться к неизвестному.
- Тогда пошли в другую сторону на развилке? Может быть, там что‑нибудь есть?
- Пойдем, - согласился Рогозин. - С этой стороны никаких мутантов можно не бояться. Если они летать не научились, то через шахту им не выбраться.
Они вернулись к отметке на стене и пошли в другую сторону, которая кончилась таким же закутком со столом и дверным проемом, в котором, в отличие от предыдущего никакой двери вовсе не было. Зато имелась лифтовая кабина, застрявшая в шахте, спустившись вниз почти на всю свою высот. Видна была ее крыша с металлическими тросами и еще какими‑то механизмами, о назначении которых ни Рогозин ни Моня не имели никакого понятия.
Рогозин лег на живот и осторожно подполз к узкой щели, оставшейся между потолком застрявшего лифта и полом комнаты. Стараясь не засовывать голову в эту щель - он очень боялся, что ненадежный механизм кабины сорвется и она ухнет вниз, оттяпав его любопытную башку, - посмотрел в глубину. И от увиденного его передернуло.
- Что там? - Моня едва не влез к нему на спину.
- Трупы. Два скелета. Если они застряли в кабине и умерли здесь, то я даже не могу представить смерть хуже. Представляешь, посреди Якутии, в темноте и холоде многие дни помирать от обезвоживания и голода, зная, что никто не придет на помощь? Кошмар!
- А чего не выбрались?
- Не знаю, - Рогозин поднялся и пожал плечами. - Наверное, когда бабахнуло, они наверх ехали или вниз. Может, сломали себе ноги - руки от взрыва. Не знаю. Но эти нам тоже уже ничем не навредят. Пойдем отсюда.
Когда они вернулись, Моня первым делом спросил:
- Ну, чья версия убедительнее? Моя или узкоглазого?
Рогозин достал банку тушенки, разрубил ее пополам тяжелым тесаком, - такой прием он подглядел у покойного уже Арни, - одну половинку протянул Моне.
- Жри. Твоя версия выглядит вернее. С трудом себе представляю лифт в бомбоубежище. В бомбоубежище все должно быть просто и надежно. А лифт… Явно лишний. Но, может быть, есть и другое объяснение? Без чертовщины Юрика и без твоих безумных ученых? Может, все проще - произошла какая‑то авария на секретном объекте?
- Тогда бы из Москвы понаехало золотопогонных, - резонно возразил Моня. - А не приехал никто. Словно и не было объекта.
- Ерунда это все, - сказал Рогозин. - Главное, что никто на нас со спины не напа…
Наверху раздался металлический стук, от звуков которого оба подпрыгнули на месте.
- Твою мать! - выругался Моня. - Напугался, черт! Узкоглазый, кажется, вернулся.
Стук повторился.
- Пойду, открою, - Рогозин поднялся на ноги и, придерживаясь за стену, побрел наверх.
И лишь ступеней за десять до выхода, Виктор вспомнил, что не слышал условного стука. Удары на дверь сыпались безо всякого порядка, словно снаружи шел град. Виктор замер перед самой дверью, не в силах принять какое‑то решение. Юрик должен был постучать иначе. Кто там сейчас бесновался снаружи? Рогозин почему‑то даже не мог думать об этом, мозг, скованный необъяснимым страхом перед неизвестностью, отказывался работать.
Рогозин прислонился спиной к холодной стене, едва не наткнувшись затылком на торчащую из нее арматуру, замер, даже дышать постарался реже. И стал слушать.
Здесь звук от ударов чувствовался совсем не так, как внизу. Не было в нем глухоты и непрерывности, звук был звонким, как будто с той стороны по двери стучали не голой рукой, а чем‑то твердым - камнем, или, может быть, обухом топора.
Только этот звук и ничего больше снаружи - ни слов, ни криков, ни шорохов. Только стук, звон в ушах и далекое эхо, расходящееся по подземелью.
До двери было всего‑то метра три, сквозь дыры в ней пробивался свет, заметно было, как она начинает трястись после каждого удара снаружи. Рогозин смотрел на нее и ясно себе представлял, как срывается она с петель, как падает на лестницу, и в бомбоубежище входит… нечто. Каким оно должно быть и почему это не человек, Рогозин не смог бы объяснить никому, но сам был уже совершенно уверен, что снаружи бесится не неудачливый приятель, а какая‑то нечистая сила.
Он боялся сдвинуться с места, очень не хотел быть услышанным. Стоял в одной позе и осмелился только на засовывание руки в тот карман, где хранил заговоренный обрывок тряпки с подола беременной якутки.
Наверное, так просто совпало, но едва он коснулся этой тряпки, как все прекратилось.
Больше никто не стучал в хлипкую дверь, словно рассеявшееся наваждение исчез этот громкий звон в ушах, установилась привычная тишина. Говорят, человек не способен слышать свое сердцебиение, но в ту минуту Виктору казалось, что сердце гулко бубнит что‑то частое, грозясь вот - вот выскочить из груди. Рогозин широко открыл рот и зачем‑то попытался несколько раз вдохнуть - выдохнуть. К его собственному удивлению это помогло, сердце успокоилось. Рогозин замер, ожидая услышать звук удаляющихся шагов, но ничего не разобрал. Тихонько подвывал ветер, вроде бы шелестела трава… и ничего больше.
Сколько простоял он у выхода, обливаясь холодным потом и одновременно радуясь, что вовремя вспомнил об условленном сигнале, Рогозин не представлял. Он на мгновение закрыл глаза, которые кажется, сильно пересохли, и ровно задышал, успокаиваясь. Окончательно очнулся он сидя на корточках, опершись спиной на стену, с зажатой в ладони тряпицей, мокрой от пота. Кажется, переволновавшись, он вытирал ею лоб.
Очень хотелось выглянуть наружу, посмотреть, кто там колотился в дверь, но ни сил ни смелости на это не хватило. Осторожно, боясь неловко наступить на ступеньку и вызвать этим малейший шорох, Рогозин спустился к первой шлюзовой двери и лишь за поворотом почувствовал себя чуть - чуть получше.
Чем ниже он оказывался, тем более странными ему начинали казаться собственные страхи перед неизвестно чем, а к концу спуска Рогозин уже обрел полную уверенность, что стал жертвой наваждения непонятной природы.
- Что там? - спросил Моня. - Где узкоглазый?
- Это не он, - ответил Рогозин, пристраиваясь на своем месте. - Сколько времени еще у него осталось?
- Сорок шесть минут.
- Подождем еще, - вздохнул Рогозин.
Целую минуту Моня осмысливал ситуацию, потом опять спросил:
- Так кто тогда в дверь стучал?
Виктору очень не хотелось рассказывать о пережитом, не хотелось признаваться в необыкновенной слабости.
- Не знаю. Я не стал открывать, когда понял, что это не Юрик.
- А кто?
- Ты задрал, Моня!! - неожиданно даже для самого себя неосторожно заорал Рогозин. - Убью тебя, гнида! Заткнись и… просто заткнись, ладно?
Наверное, Моня сообразил, что спутник слегка не в себе. Он шумно высморкался куда‑то в темноту, потом виновато сказал, переводя тему разговора:
- Ладно, Вить, я все понял. Смотри, какую штуку покажу. Ты пока наверх ходил, я здесь журнальчик‑то глянул краем глаза.
- Какой журнальчик? - уже почти спокойно спросил Рогозин.
- Ну этот, который перед лифтом нашли. Забыл что ли?
- Нет, помню. И что?
- Никакой это не журнал посещений.
- А что?
- А глянь сам?
- Где он?
- Да вот.
Рогозин включил фонарик и увидел, как Моня протягивает ему пыльную книгу, слегка распухшую от вобранной влаги, с торчащими в стороны страницами.
На первой же странице красовалось отлично прорисованное изображение того амулета, которыми был украшен рюкзак Юрика.