- Да что вы все с власовцем! Сначала старший лейтенант, теперь вы! Свяжитесь со СМЕРШем, ведомство Утехина, майор Турков.
- Так ты из зафронтовой разведки? Так бы сразу и сказал, - успокоился капитан. Он положил пистолет на стол и покачал головой.
- Сдай оружие и документы.
Павел достал из кобуры "вальтер" и положил его на стол. Из нагрудного кармана достал офицерское удостоверение. Капитан развернул его, сверил фото. Медленно прочитал по слогам немецкий текст.
- Так ты лейтенант?
- Так точно, командир взвода "Тигров", что стоят напротив нашей передовой.
Капитан выглянул в окно, как будто мог увидеть там танки.
- Подожди, я не понял. Ты немца убил и взял его форму?
- Да нет. Я окончил немецкую танковую офицерскую школу, мне присвоили звание. Служу в пятьсот седьмом танковом тяжёлом батальоне.
- Замысловато что-то.
Капитан постучал в стену. Вошёл сержант.
- Присмотри пока за ним, мне позвонить надо.
Павел вышел с сержантом и уселся в углу комнаты на снарядный ящик.
- И чего с немчурой возиться, - пробубнил сержант. - Пулю в затылок - и все дела.
- С чего ты взял, что я немец? - ответил Павел. - Я русский, свой, из разведки.
- О как! Тогда прости, формой твоей обманулся. Это что же, эсэсовская?
- Нет, танкист я.
- И по-немецки говоришь? - удивился сержант.
Павел ухмыльнулся.
- Как сейчас с тобой - по-русски.
Сержант хмыкнул, замолчал. Ругаться нельзя, "немец" оказался русским, мало того - из разведки.
- Табачку хочешь? Нашего, самосада. Ядрёный, аж до печёнок пробирает.
- Не курю.
Через полчаса из-за стены постучали, и сержант завёл Павла в комнату.
- Есть такой майор Турков в ведомстве. Вернее - был, погиб месяц назад. И в звании его повысили, подполковником был.
- Жалко.
- Тебя приказали к ним отправить.
Чувствовалось - капитан слегка растерян. Под конвоем Павла отправлять, как пленного?
- Вот что, держи мою плащ-накидку. Надень, чтобы народ не смущать, а то как бы самосуд не устроили. Машину я уже вызвал. Доставят тебя в СМЕРШ армии, там уже решат.
Капитан облегчённо вздохнул. С такими случаями он раньше не сталкивался.
Пока машина не пришла, Павел сидел под охраной сержанта. И в кузове полуторки его конвоировал он же.
Павел снял пилотку, сунул её под левый погон, запахнул плащ-накидку - только сапоги остались видны. Грузовик раскачивался на ухабах, скрипел всеми своими сочленениями, грозя рассыпаться на ходу. Но доехал.
Сержант передал Павла с рук на руки дежурному офицеру, а в отделе его сразу заперли в камеру.
Сколько прошло времени, Павел мог только предположить, поскольку при обыске с него сняли часы и ремень. Однако потом всё-таки вызвали на допрос.
Допрашивал его молодой капитан. Сначала последовали традиционные вопросы: фамилия, звание, где служил? Потом - как попал к немцам?
Павел подробно рассказал свою историю о ранении, о лечении в немецком госпитале, переходе фронта и встрече с Гурковым.
- А теперь подробнее: с кем были на связи, как выглядел связной, на какой волне работала рация, пароли - словом, всё!
Павел рассказал всё. Капитан расспрашивал о номерах частей, фамилиях командиров. Павел всё время был в напряжении и очень устал. А капитан выглядел бодро, свежо.
- Теперь об учёбе и дальнейшей службе.
Павел рассказал о 500-м учебном батальоне, службе в батальоне "Тигров", о выстреле снайпера и переезде на танке в расположение наших войск. Капитан записывал, кивал головой, задавал уточняющие вопросы.
- Вроде всё, товарищ капитан.
Следователь поднялся, подошёл к Павлу и вдруг, коротко размахнувшись, ударил его в зубы.
- Какой я тебе товарищ? Пока ты в немецком тылу отсиживался, народ кровь проливал! Я для тебя, гнида фашистская, гражданин следователь!
Павел вытер рукой кровь с разбитой губы.
- А теперь - кто тебя завербовал, какое задание получил?
- Никто. Я всё рассказал, как на духу.
- Ничего, дай срок, мы тебя выведем на чистую воду. Моя бы воля - сам бы тебя расстрелял, вошь немецкая!
Капитан вызвал конвой, и Павла отвели в камеру. Он улёгся на жёсткий топчан. Вот это попал в оборот! Был бы жив Турков - ситуация прояснилась бы, а теперь? Знали ли о нём сотрудники майора, вёл ли он какие-нибудь записи? Кто может подтвердить факты? А хуже того - захочет ли следователь эти факты собирать? На войне с бумагами особенно не заморачиваются. Это у немцев пунктуальность и порядок во всём, и в первую очередь - в бумагах. Даже в ротной каптёрке учёт ведётся: кто, какие и когда получал - сапоги или подсумок. И даже на ремне к тому же подсумку вытеснено на коже "К98", чтобы не спутать с другим. Вот только не помогла немцам их пунктуальность. Наши со своим раздолбайством ухитрялись их бить. Наверное, дух сильнее.
Сделав такой вывод, Павел решил стоять на своем. Весточку бы родителям разрешили послать! Мать, небось, извелась уже вся. С Курской битвы писем от него не получала. А может, похоронка на него пришла? Если его расстреляют в контрразведке, то это и к лучшему. Ещё когда он в Красной армии служил, не один танк немецкий подбил, и сейчас "Тигр" угнал. А "Тигр" - машина мощная, и денег больших стоит. Немецкой казне каждый "Тигр" обходится в восемьсот тысяч рейхсмарок. Сумма очень большая, стало быть, это он, Павел, урон рейху нанёс.
Странно складывалась судьба. В 1941 году он сам на фронт рвался, на танкиста выучился, с немцами воевал - как все. А потом - ранение, и всё пошло кувырком. Немцы его то ли предателем сейчас считают, то ли думают, что он с ума спятил. Наши тоже в предатели записали, следователь злой, как собака. Не выйти ему, наверное, живым отсюда.
Время тянулось медленно, день шёл за днём, а Павла на допрос всё не вызывали. Но в один из дней загремели засовы. И в дверном проёме возник силуэт дежурного.
- С вещами на выход.
А какие у него вещи? Гол, как сокол.
Павла вместе с несколькими задержанными или заключёнными - кто их разберёт - погрузили в грузовик. По углам кузова встали четверо автоматчиков. Сразу предупредили: сидеть на дне кузова. Кто попытается встать - стреляют без предупреждения. А дальше - товарный вагон с нарами. Знать бы, куда везут, да кто же арестованным докладывает? На форму Павла косились, но не трогали его.
А потом - станция, фильтрационный лагерь. Павел отсидел в нём месяц, мучаясь в безвестности. За это время он похудел. Нервничал, да и кормёжка была такой, чтобы только ноги не протянуть. Соседей по нарам периодически вызывали на допросы, его же никто не трогал.
Однако судьба его снова сделала резкий поворот. Павла вызвали в комендатуру. В комнате его ждал офицер.
- Переодевайтесь, - он показал на стул.
Павел снял немецкое обмундирование и надел красноармейскую форму без погон и знаков различия. Сапоги натянул свои, немецкие, а не предложенные кирзовые - немецкие удобно сидели на ноге. Офицер хмыкнул, но возражать не стал.
Павла везли на "эмке" часа три. Сориентироваться по местности он не смог, задние окна были закрыты шторками. Оказалось, его доставили в другой лагерь - но для немецких военнопленных.
Наши войска начали большое наступление в Белоруссии, и много немецких войск оказалось в окружении. Повторялась та же история, что и с советскими войсками в 1941 году. Место действия оставалось прежним, только стороны поменялись местами.
Павла поселили в казарме для рядового состава на правах вольнопоселенца и зачислили переводчиком. С утра до вечера следователи допрашивали пленных, а Павел переводил, пока язык у него не начинал заплетаться.
Пару раз он помог следователям. Первый раз выдающий себя за немца военнослужащий насторожил Павла тем, что говорил по-немецки с акцентом, причём прибалтийским. Павел присмотрелся к левому рукаву его френча и увидел едва заметную на первый взгляд строчку от швейной машинки. С рукава явно спороли нашивку. На этом месте у военнослужащих вермахта пришивались нашивки. У младшего командного состава - ефрейтора, фельдфебеля - на рукаве была нашивка в виде треугольного галуна. Здесь же - в виде круга или щита. Так обозначались "туземные" части, как их называли немцы, в которых набирали местных жителей из предателей-украинцев, эстонцев, русских. При достаточной численности из их числа формировались батальоны, полки, дивизии, и даже армия - вроде власовской РОА.
О своём подозрении, что пленный выдаёт себя не за того, Павел сообщил следователю. Он говорил по-русски, но увидел, что в глазах пленного, присутствовавшего при их разговоре, появился страх. Тот явно понимал русский язык, хотя в краткой анкете было написано - русским языком не владеет.
- Да? - удивился следователь. - Значит, скрывает что-то.
В дальнейшем при проверке оказалось, что пленный - вовсе не немец. Он воспользовался солдатской книжкой убитого. Служил в эстонском карательном батальоне, бесчинствовавшем на территории Белоруссии. Каратели, предатели и эсэсовцы расстреливались, пленные же немцы отправлялись в лагеря для военнопленных - на работы.
Во втором случае пленный говорил по-немецки чисто, но несколько раз оговорился. Вместо "гауптман" (капитан вермахта) сказал "гауптштурмфюрер". Когда он оговорился в первый раз, Павел насторожился. Пленный повторил свою оговорку. И как он ни старался скрыть, звания называл не армейские, а партийные, принятые в частях СС - так называемых ваффен-СС, или вооружённых отрядов нацистской партии. В армии эсэсманов не любили за их фанатизм и неоправданную жестокость в обращении с мирными жителями, за кичливость и высокомерие по отношению к военнослужащим вермахта, за усиленные пайки и лучшее снабжение техникой.
Павел сразу сказал о своём подозрении.
Немец был в армейской форме - не чёрной с черепом на петлицах. Следователь немедленно приказал ему раздеться. Под левой подмышкой эсэсманы имели татуировку - группу и резус крови. Такая наколка была у пленного, и немца расстреляли.
- Откуда ты такие мелочи знаешь? - удивился следователь.
- Языком хорошо владею, - соврал Павел.
Он уже знал, что всей правды о себе НКВД или органам СМЕРШа рассказывать нельзя - себе дороже выйдет, и потому каждое слово взвешивал.
Потом на фронте наступило кратковременное затишье. Войска выдохлись, тылы с продовольствием, боеприпасами и топливом безбожно отставали. К тому же погода подвела - низкая облачность мешала действиям авиации, после дождей в грязи увязала техника. Только гусеничная техника и полноприводные машины - вроде "Студебеккеров" или "Доджей" - ещё как-то могли продвигаться.
Вот в такой хмурый день за Павлом пришли. Как всегда, ничего не объясняя, приказали:
- Одевайся, шинель возьми.
Павел быстро собрался. Кроме одежды личных вещей у него не было - только бритва, которую он не забыл сунуть в карман.
Его усадили в "Виллис". Рядом, на заднем сиденье, устроился майор.
Ехали долго - часа четыре. Поскольку часы у него отобрали, время Павел мог определить приблизительно.
Его привезли в какую-то воинскую часть и передали с рук на руки старшему лейтенанту. Среднего роста, кучерявый брюнет, сильно грассирующий, оказался евреем. Шинель сидела на нём мешковато, пояс висел, фуражка смотрела набекрень. Человек явно штатский, к военной форме он не привык, не чувствовалось в нём воинской косточки.
- Здравствуйте, - обратился он к Павлу. - Вы прибыли во взвод пропаганды. Я - командир взвода, старший лейтенант Гринбаум Моисей Израилевич.
Как только он назвал своё имя, Павел сразу же подумал о Моисее, сорок лет водившем евреев по пустыне.
- А вы, я смотрю, по документам русский?
- Так точно.
- Позвольте полюбопытствовать, откуда немецкий язык в совершенстве знаете?
Старлей говорил, картавя, почти проглатывал букву "Р", и без привычки слушать его было непросто.
- Жил в Немецкой республике Поволжья, - коротко доложил Павел.
- А, понятно, можете не объяснять. - И сразу перешёл на немецкий, явно желая испытать Павла.
- Репрессированы?
- Можно и так сказать. Я в плену был.
- Ай-яй-яй! Нехорошо. Но жив остался, а меня бы немцы расстреляли - за национальность.
В армию евреев призывали только в тыловые части - именно по этой причине.
- Вы знаете, чем занимается взвод? - продолжил разговор старлей.
- Совершенно не в курсе.
- О! Мы распропагандируем немцев, оболваненных нацистской идеологией.
У Павла от удивления глаза на лоб полезли. Что-то он не видел среди немцев оболваненных. А из фанатиков фашизма - только эсэсманов. Однако их распропагандировать вряд ли удастся, встречался он с ними.
- Ну как же! Мы разбрасываем над немецкими позициями листовки с самолётов, естественно - на немецком языке, забрасываем с помощью агитационных мин. А ещё - на передовую выезжают наши громкоговорящие установки. Мы вещаем на немцев, говорим о гибельности курса Гитлера и его клики, о необходимости перехода немцев на нашу сторону.
Командир взвода говорил избитыми газетно-партийными штампами. Неужели он всерьёз верит в эффективность своей работы?
Павел с недоверием поглядел на старлея, но мнение своё не высказал, оставил при себе.
- Весь личный состав взвода отлично говорит по-немецки. Вот у вас померанский акцент, а есть бойцы, говорящие с берлинским акцентом. Во взводе служат переводчики после института иностранных языков и даже есть несколько немцев из антифашистского комитета.
Павел о таком слышал впервые.
- Знающих язык на хорошем разговорном уровне мало, тем более что взвод несёт потери. Фронт, понимаете ли, - старлей извиняюще развёл руками. - Потому мы и отбираем людей со знанием языка. Так вы попали к нам. Завтра поедете на задание, посмотрите - как и что надо делать. С вами будет опытный товарищ. Пойдёмте, я покажу, где взвод, познакомлю с сослуживцами.
Взвод располагался в отдельной избе и численностью едва ли превышал обычное пехотное отделение. Павлу понравилось, как его приняли - накормили досыта и отвели койку.
Половина военнослужащих взвода была в красноармейской форме, но без погон - как Павел. И оружия они не имели - в отличие от тех, кто носил погоны. Как позже узнал Павел, это были два водителя и два радиста.
Утром, после подъёма и завтрака Павел с тремя сотрудниками выехал на передовую. Машина - полуторка ГАЗ-АА имела крытый железный кузов, называемый кунгом. На крыше машины стояли два огромных громкоговорителя. В кунге же стояла усилительная аппаратура.
Добравшись до места, провожаемый злыми взглядами пехотинцев, водитель укрыл машину в лесочке метров за сто от передовых траншей.
- Чего они на нас так смотрят? - удивился Павел.
- По установке немцы часто открывают артиллерийский или миномётный огонь, и пехоте сильно достается. Потому и не любят нас, - философски заметил Сергей, старший спецмашины. - Мы иногда машину подальше от передовой ставим, а динамики выносим прямо за передовые траншеи. Машина-то цела остаётся, а динамики вдрызг разбивает. По звуку немцы стреляют. Да сейчас сам увидишь.
Рукоятками изнутри рупоры громкоговорителей развернули в сторону немцев. Сергей прокашлялся, прочищая горло. Двигатель машины работал на холостом ходу, от усиленного генератора запитывалась аппаратура.
Когда прогрелись лампы, Сергей поставил на патефон грампластинку. После краткого шипения зазвучал "Синий платочек" в исполнении Клавдии Шульженко. Сидеть в кунге было ещё терпимо, но на открытом воздухе звук просто оглушал.
Выстрелы как с нашей, так и с немецкой стороны стихли - обе стороны слушали музыку. Не часто солдатам на войне удаётся послушать песни. Напевность и мелодия были близки солдатскому сердцу.
- Ты говорил - стрелять будут, а тут тишина, слушают.
- Это пока музыка звучит. Немцы ещё нашу "Катюшу" любят. Иногда, когда близко к передовой стоим, даже кричат из окопов: - Рус, "Катюша"!
- А вы?
- А что мы? Ставим. А потом по микрофону текст зачитываем. Из штаба нам разведданные приносят, на каком участке фронта какая дивизия или полк немецкий стоит - обращаемся конкретно к ним. А когда разведчики немца в плен берут, так и вовсе хорошо. Рассказываем, что он в лагере для военнопленных, что для него война закончилась. Его кормят, он спит в тёплой казарме, а не в сырой землянке. Даже иногда нормативы питания для военнопленных зачитываем. Упираем на то, что какой-нибудь Вилли из второго взвода третьей роты после войны вернётся живой к своей семье, к детям. Немцы сентиментальны, и это действует.
Хм, пожалуй насчёт сентиментальности и нежных чувств Сергей хватил через край. Павел воевал и на нашей, и на немецкой стороне, и мог сравнить. У солдат было одно желание - остаться в живых, ну а потом желания поменьше: сходить в баню и вымыться, поесть досыта и, желательно, горячего, а ещё у старшины новые сапоги получить взамен разбитых. О доме вспоминали только по ночам, да и то редко. А уж когда солдат с передовой в тыл отводили, и вовсе был праздник. Можно было посмотреть кино на кинопередвижке, с женщинами поговорить, выпивку найти. Простые желания, не до жиру.
После "Синего платочка" поставили "Катюшу".
- Сергей, а у немцев такие машины есть?
- Есть! Мы же у них и переняли. Они "Лили Марлен" крутят и листовки-пропуска забрасывают. На одной стороне - текст с обещаниями, на другой - на русском и немецком текст пропуска, типа "Иди смело к нашей передовой и держи пропуск в руке".
- И что? Уходят?
- Иногда бывает. В первые месяцы войны чаще, а сейчас давно не слышал.
Война поворачивалась к Павлу новой, неизведанной до этого стороной. Он полагал, что знает о войне всё, но оказалось - заблуждался.
Музыка закончилась. Сергей взял в руки микрофон и стал зачитывать текст обращения к немецким военнослужащим. Надо сказать, что Павел, прослушав текст звукового обращения, разочаровался. Это был набор идеологических штампов, на которые мог купиться только контуженый.
После того, как текст был зачитан, Сергей стал быстро убирать пластинки, закрывать патефон и выключать усилитель.
- Ты чего торопишься?
- Дислокацию менять будем. Нас уже наверняка засекли, сейчас огнём накроют.
И правда. Машина дёрнулась и поехала. Но не успели они проехать и ста метров, как на то место, где стояла машина, одна за другой угодили четыре миномётные мины. Стреляла немецкая батарея. Когда они отъехали ещё немного, по передовой ударили ещё четыре мины.
- Понял теперь?
- Понял.
- И вроде тыловая работа. Вот сегодня без потерь обошлись, а бывает - и машину в клочья разнесут, и от бойцов - одни куски мяса. Я не пугаю.
- Чего меня пугать? Я в танке не один раз горел, а страшнее этого ничего быть не может.
Сергей округлил глаза.