Она ожидала ответа затаив дыхание, и Саймон чуть не сказал: конечно, встретиться с тобой. Но это было бы неправдой; их встреча явилась случайностью, подарком судьбы, который приходит не каждому в руки, и только сейчас он понял, сколь драгоценен сей дар. Он не хотел его терять - даже если придется остаться на Земле.
- Что же первое? - повторила Мария, и он ответил:
- Выжить. Выжить и, если повезет, вернуться. - Потом добавил: - Ты… ты бы ушла со мной?
Он мог не спрашивать. Губы ее были упругими, прохладными и терпкими, словно впитавшими горечь покинутой Земли, но поцелуй оказался сладким. "Нет печали без капли радости", - подумал Саймон, вновь склоняясь к ее лицу. Оно казалось сейчас каким-то мягким и беззащитным, совсем не похожим на решительное личико Чии. Все-таки это была другая девушка.
Они просидели обнявшись, в молчании, пока солнце не скрылось за стеной. Каа дремал, уткнувшись носом в жесткую бамбуковую циновку, небо и вода в бассейне потемнели, пальма у ворот будто бы сделалась ниже и свесила листья в грустной задумчивости, а заросли плюща казались теперь серыми растрепанными коврами, небрежно вывешенными на стенах.
Подул ветер, листья пальмы зашелестели, и бамбук на склоне холма откликнулся сухим шорохом.
Губы Марии дрогнули:
- Ди-ик…
- Да? - Он обнимал ее за плечи, вдыхая нежный аромат волос.
- Невлюдов… тот ученый… Что стало с ним?
- Как было сказано, он женился на прекрасной принцессе, и жили они долго и счастливо. - Рот Саймона растянулся в улыбке. - Финал вполне закономерный. Он выполнил долг перед человечеством, и оставалось лишь пожелать чего-то для себя. Как-никак он подружился с Джинном! Вот он и пожелал того, что нужно всякому мужчине.
- А что нужно мужчине? - спросила Мария, касаясь губами его век.
- Встретить свою принцессу, разумеется.
Это являлось бесспорным фактом, и Мария затихла. Потом раздалось снова:
- Ди-ик? А Джинн, тот разум в компьютере? Он все еще существует?
- Вряд ли, милая. Его вместилищем была глобальная сеть Земли, демонтированная в двадцать первом веке. Понимаешь, чтобы возник подобный разум, нужно огромное количество компьютеров, соединенных между собой, способных обмениваться информацией. А еще - программы, бесчисленное множество программ, которые позволяют делать самые разные вещи - считать и обрабатывать данные, прогнозировать и распознавать, переводить с языка на язык, моделировать всевозможные процессы - и в точных науках, и в экономике, и в психологии. Тогда количество переходит в качество.
- Но разве у вас, на звездах, нет таких программ и сетей из тысяч и тысяч компьютеров? - спросила Мария. - Есть! Ты сам говорил! Значит, Джинн не умер? Может быть, он отправился в космос вместе с людьми и теперь живет на каждой из ваших планет, а вы об этом и не знаете?
- Может быть, - согласился Саймон, представив семейство загадочных электронных спрутов, что прячутся в глобальных сетях Колумбии и России, Южмерики и Европы, Сельджукии и Китая. Эта картина повергла его в трепет; крепче обняв Марию, он пробормотал: - Может, и так, девочка, но это уже совсем другие Джинны. Они не желают общаться с нами и пока что не сделали людям ничего хорошего. Правда, плохого тоже. Плохое мы делаем сами себе.
Лицо Марии стало несчастным, и он подумал, что в эту секунду видит она мешок, висящий на балке, поверхность озера под ногами и мельтешащих в воде безжалостных тварей. Однако это определение не совсем верно; зверь есть зверь, и чувства его просты - голод, страх и ярость, порожденная голодом или страхом. По-настоящему безжалостными бывают только люди.
- Наши все не возвращаются, - сказала Мария, вздохнув и повернувшись к сторожившей ворота пальме. - Хочешь, я покажу тебе танец с факелами? Его пляшут в сумерках и обязательно у воды, чтобы в ней отражался огонь. Так меня мама учила. Очень красивый танец. Хочешь? Пока никто не вернулся?
Саймон молча кивнул.
* * *
Они возвратились на следующий день, часам к трем: сначала - Проказа с Филином, затем - Гилмор на лошади, но без старика хозяина, и, наконец, Кобелино. Штаны на Филине висели лохмотьями, физиономию Пашки-Пабло украшал здоровенный синяк, но оба казались довольными; Пашка все порывался рассказать про двух красоток, Урсулку и Пепитку, беленькую и смугленькую, да только вот какого колера какая, он - вражье семя! - подзабыл. Гилмор явился преображенным: в белом щеголеватом костюме, в сапогах крокодильей кожи и с полированной тростью, отделанной серебром. Его курчавые волосы были выпрямлены, подстрижены и подкрашены, чтобы имитировать седину, широкий негритянский нос вроде бы стал поуже и поострей, а кожа чуть поблекла, так что он мог при случае сойти за очень темного мулата. Но, разумеется, не из простых - как минимум, мытаря или бугра в каком-нибудь злачном заведении, где под бульканье и звон стаканов кружат ночные бабочки Урсулы да Пепиты.
Кобелино вроде бы остался прежним: штаны, рубаха да стоптанные башмаки, ниточка усиков над сочным ртом, гладкая шафрановая кожа и поволока в очах, которые чуть заметно посверкивали, когда их взгляд обращался к Марии. Саймон, однако, подметил, что несет от мулата сивухой, а еще появилась в нем какая-то уверенность, будто ему, извергу и отморозку, сам Монтальван даровал прощенье и посулил, в виде особой милости, прокатить в своем обитом плюшем автомобиле. Правда, под строгим хозяйским взором Кобелино увял и начал совершать мелкие беспорядочные движения: то теребил пояс, то почесывал за ухом, то, горестно кивая головой, пересчитывал дыры на рубашке.
- Докладывай! - распорядился Саймон.
- Свиделись мы с Гробовщиком, хозяин. Жив он, здоров, в яму пока что не угодил и очень насчет тебя любопытствует. Ты, говорит, Кобель, умеешь паханов себе выбирать - не хуже, чем баб и девок. Чутье у тебя кобелиное на стоящих людей, особенно если к морде кулак приложат, а после стакан поднесут.
- Дальше! - Саймон нахмурился, а Пашка фыркнул и пробурчал:
- Будет тебе кулак, гнида навозная, а вот стакана не обещаю.
Саймон велел ему заткнуться и кивнул Кобелино.
- Еще расспрашивал, хозяин, кто вышиб с арены Емельку Кривого. Пако сам не дурак подраться, толк понимает и к хорошим бойцам - со всем уважением… мимо чарку не пронесет. Вот и спрашивал, интересовался. По радио, мол, трепались: завелся в Эстакаде новый чемпион - ну а мы как раз из тех краев, со свежими, значит, новостями. А Мамонт - что… Мамонт у него без сочувствия, хоть и знатный боец, да из смоленских, а Пако смоленских не любит, у него на смоленских зуб, потому как…
- Невнятно излагаешь, - прервал мулата Саймон. - О чем ты с ним договорился? Ну! Быстро и коротко!
- Договорился, что хочет он на тебя поглядеть. Сегодня, хозяин, между пятью и шестью, так что можем уже отправляться. Но только чтоб был ты один, то есть со мной, и больше чтоб никого, ни единого человечка.
- Плохо договорился. Не он на меня, я на него глядеть буду. - Саймон повернул голову, осмотрел Пашку с синяком, Филина в рваных штанах, сморщился и кивнул Гилмору: - Мигель! Пойдешь со мной.
- А я? - подскочил Пашка. - Ты ведь к бандюганам едешь, брат Рикардо, а с ними, не в обиду сказать, толк от Мигеля невелик. Взял бы нас с Филином. Прихватим ножики и…
- Вы уже навоевались, - отрезал Саймон и зашагал к воротам.
До машины, спрятанной в зарослях, пришлось добираться не меньше часа. Автомобиль был на месте, в целости и сохранности, только на правом крыле благоухала куча обезьяньего помета. "Хорошо, что не на сиденье", - подумал Саймон, залезая внутрь.
Проделав неблизкий путь от Сан-Эстакадо до Рио, он не избавился от удивления, что этот лиловый монстр ездит, слушается руля и тормозит, если нажать на педаль. Не боевая "саламандра" и даже не глайдер, однако вполне приемлемое транспортное средство. В целом экипаж казался надежным, хотя и громоздким, но скорость, маневренность и примитивные тряские рессоры оставляли желать лучшего. С этим, правда, Саймон готов был смириться, однако запах плохо очищенного бензина, рев мотора и пронзительный клаксон его раздражали. Лиловый автомобиль блокировал разом два его чувства, столь необходимых для выживания, - обоняние и слух, и Саймону все время чудилось, будто едет он в пустой бензиновой бочке, набитой булыжниками.
Впрочем, грохот и тряска не помешали Кобелино заснуть глубоким сладким сном, пока они выбирались на дорогу, что вела к городской окраине. По этой магистрали, называвшейся Западным трактом, катили немногочисленные фургоны и телеги, запряженные мулами и лошадьми; дорога, обогнув зеленый выступ Хаоса, тянулась на пологий холм, у подножия которого лежали плантации масличных деревьев вперемешку с цитрусовыми рощами и кукурузными полями. На ближнем поле мерно сгибались крохотные полуголые фигурки в соломенных шляпах. Кроме них, Саймон заметил всадников с карабинами и плетьми: эти важно восседали в седлах, посматривая по сторонам, а временами что-то вопили - что именно, заглушалось ревом двигателя и храпом Кобелино.
- Столичный кибуц, - пояснил Гилмор, мрачнея лицом. - Для граждан, отбывающих малую сельскохозяйственную повинность. "Светлый путь".
- Путь? При чем тут путь? - Саймон переключил передачу, сбавил скорость и удивленно воззрился на темнокожего учителя. Тот помрачнел еще больше.
- Это название кибуца, мой звездный брат. За ним, на вырубках, - угодья вольных фермеров. Вольных, пока не рыпаются и налоги платят. "Белый", четверть урожая - в казну, "черный", другая четверть - Хорхе Смотрителю, за покровительство и крышу. Все поровну, все справедливо.
- И никаких эксцессов? - осведомился Саймон.
- Почему же. Случались Переделы, да все в один карман. И сейчас, и при донецких, и при домушниках.
- Домушники - кто такие? Про них ты мне не рассказывал.
- "Наш дом - Бразилия" - партия власти в давние времена. Правили долго, покончили с Русской Дружиной, а их самих вырезали донецкие в Большом Переделе, лет двести назад.
- А кто вырезал донецких?
- Союз Бандеро, в две тысячи двести восьмом. Крокодильеры, смоленские и дерибасовские. "Штыков" тогда еще не было, а клинки, "торпеды" и мелочь вроде "плащей" боялись ввязаться в ту свару.
С заднего сиденья, где спал Кобелино, послышалась затейливая рулада. Саймон хмыкнул. Когда автомобиль, рыча и пыхтя, взобрался на холм, он приглушил мотор и встал, оглядывая зеленые дебри Хаоса и уходившую к югу равнину, за которой синел океан. Там была бухта - огромная, с неестественно правильными очертаниями, напоминавшими след чудовищной подковы; несомненно, затопленный кратер на месте прежнего Рио. Новый город лежал вдоль нее широким полукольцом: слева - белые особняки и виллы, церкви и пятиглавый собор, обнесенные древней, но еще внушительной каменной стеной, справа - гавань, железнодорожная колея и набережная, за которой тянулся лабиринт узких, кривых и пестрых улочек. Набережную проложили от площади, служившей, видимо, городским центром; она выходила к морю и отделяла богатый район от порта. Главной ее достопримечательностью являлось массивное здание в пять или шесть этажей, окруженное пальмами, но серое и мрачное, словно гробница. Перед ним цветными жучками мельтешили автомобили и пролетки.
К востоку от особняков и вилл вдавалась в море скала странного синеватого оттенка, с плоской вершиной и крутыми склонами, будто стесанными гигантским топором. На этом каменном пне стояла крепость - квадратные башни и стены из бурого кирпича, ворота, к которым вела вырубленная в скале лестница, центральная цитадель и вышки на бревенчатых опорах. Сооружение напоминало средневековый замок, но над одной из башен торчали вверх антенны, на вышках поблескивали пулеметные стволы, а кое-где виднелись тонкие журавлиные шеи подъемников. Крепостная скала, белые виллы, площадь и гавань образовывали как бы внутреннее городское полукольцо, охваченное со стороны суши тремя промышленными районами, - видимо, более поздней застройкой, где жилые касы соседствовали с приземистыми корпусами фабрик, какими-то складами и хранилищами, водонапорными башнями и куполами немногочисленных церквей. Эту внешнюю подкову рассекали покрытые асфальтом дороги: одна, на которой замер сейчас лиловый лимузин, подходила с запада, другая тянулась на север, между дебрями Хаоса и прибрежными холмами. В общем и целом, если не вспоминать о бандитских кланах, переделах, кибуцах, налогах и остальных мелочах, столица ФРБ казалась обширным и процветающим городом тысяч на триста жителей - а может, на четыреста, считая с окрестными фермами и поселениями.
- Синяя скала, - произнес Майкл-Мигель, заметив, что Саймон разглядывает крепость. - Как гласят предания, "Полтава" причалила сразу за ней. Высадили десант, перебили пару тысяч аборигенов, затем построили Форт, гавань и городскую стену. Нынче это Центральный округ Рио. А ближе к нам три новых - Восточный, Северный и Западный.
- Что теперь в крепости? - спросил Саймон.
Учитель, с неприязнью покосившись на громко храпевшего Кобелино, пожал узкими плечами:
- Ничего интересного, брат Рикардо. Стены, башни, гарнизон "штыков". Еще - столичные карабинеры, казармы, арсенал. В главном здании - тюрьма, а в подвалах - свалка. Помнишь, я говорил о Старом Архиве? Вот он-то и находится под нижним тюремным ярусом.
- Ничего интересного, говоришь? - Саймон перевел взгляд с крепости на площадь. - А там что? Вроде гробика с пальмами?
- Серый Дом, он же - Богадельня, официальная резиденция Бразильянской Думы и главных департаментов. - Гилмор принялся перечислять, загибая пальцы: - Общественного здоровья, Финансов, Продовольствия, Водного Транспорта, Медицины, еще - Топливный и Военный. Там же - Архив и государственный банк. Архив, в котором я служил, тоже в подвале.
- Словом, правительство, - резюмировал Саймон. - И доны там обитают?
- Это никому не известно. Я прослужил в Архиве тринадцать лет, но попадались мне лишь чиновники, мелкие паханито да думаки, болтуны из Думы. Вот на этих можно глядеть шесть дней в неделю, с десяти до четырех. Особенно когда они в кассу валят, за песюками.
Он пробормотал что-то непечатное, несообразное с его интеллигентной внешностью и белым, с иголочки, костюмом. Саймон ухмыльнулся, сел и надавил клаксон. Пронзительный вопль повис в воздухе, и храп на заднем сиденье прекратился.
- Куда ехать? - спросил Саймон, не оборачиваясь.
- Ах-ха-а… - раздался сзади сладкий зевок. - Прямо, хозяин, прямо. Там, на въезде, площадь, на ней живодерня стоит, так ты мимо нее газуй, не задерживайся. Третий поворот направо, второй налево, и тормози у баобаба. Здоровый такой баобаб, на Аргентинской улице, у пивной "Красный конь".
Мотор взревел, автомобиль ринулся с холма и, обогнав по дороге неуклюжий дымящий трейлер и несколько груженных сеном телег, подкатил к площади. За ней пригородное шоссе переходило в улицу, застроенную невысокими домами: белые, почти глухие стены, черепичные кровли, узкие окна на уровне второго этажа, крохотные балкончики, увитые зеленью. Справа на площади располагался кабак, слева - живодерня; иными словами, полицейский участок с неизменными воротом и ямой. Яма была пуста, но рядом широким кругом стояли люди, облаченные в синее, и щелкали бичами, то и дело поднимая белесую мелкую пыль. В кольце их кто-то метался и исходил криком, жалобным и нестерпимо пронзительным.
Притормозив, Саймон поднялся, опираясь рукой о рулевое колесо. Теперь он видел, что избивали парня - лет семнадцати или шестнадцати, тощего, в окровавленных лохмотьях, свисавших с исполосованных плеч. Синемундирные гоняли его по кругу с таким расчетом, чтоб дотянуться до жертвы тонким кончиком бича, оставив алую полоску. Временами они промахивались, что вызывало проклятия и хохот - парень был маленький, юркий и, вероятно, еще не лишился сил. Напротив, у кабака, толпились зрители; кто-то глядел мрачновато, а кто-то - с жадным любопытством, но все молчали, переминаясь с ноги на ногу и почесывая в затылках.
- За что его? - спросил Саймон. Перед ним вдруг замаячили развалины панамской деревушки на Латмерике, трупы женщин со вспоротыми животами, тела мужчин, развешанных на столбах.
- Спер что-нибудь, - с зевком откликнулся Кобелино.
Гилмор, не поднимая глаз, уткнувшись лицом в скрещенные руки, хрипло пробормотал:
- Не вмешивайся, брат Рикардо. Потешатся, может, и отпустят. Вот если б бичевали у столба, связанного, отсчитывая удары…
- И плетью, - со знанием дела добавил мулат. - Короткая плеть потолще бича, а если ее из тапирьей шкуры сплели, да зашили свинчатку, да врезали по черепушке…
Саймон, мотнув головой, полез через бортик машины, но Кобелино, уцепившись за его ремень, повис мертвым грузом.
- Ты что, хозяин, ты что. Они же здесь в полной силе, всех нас порешат. Хочешь над ямой висеть? Чтоб муравьи тебе яйца отъели? Не губи, благодетель! Опомнись!
Саймон молча вырывался. Один из палачей - видимо, старший, в расшитом серебром мундире, - внезапно отбросил хлыст, шагнул внутрь круга и вытянул из-за пояса плетку, в точности такую, о какой говорил Кобелино, - толстую, короткую, с тяжелым, оттянутым книзу концом. Лица его не было видно, но бычий загривок, уверенный шаг и очертания грузной высокой фигуры подсказывали, что он безжалостен и силен. Плеть поднялась, юноша, с ужасом взвизгнув, попробовал увернуться, но толстый плетеный шнур опустился прямо ему на голову. До Саймона долетел отчетливый хруст разбитой кости, толпа у кабацких дверей глухо загомонила, Гилмор застонал, сжимая ладонями виски; кожа его посерела, будто это он бился сейчас в агонии у ног человека с бычьим загривком.
Саймон, не глядя, двинул локтем назад, попав Кобелино по ребрам, шумно выдохнул и сел. Мулат ворочался за его спиной, постанывал, бормотал: "За что, хозяин? Я ведь… Я ведь только…" Гилмор по-прежнему не поднимал головы. Под мышками его белого пиджака стали расплываться потные пятна.
- Значит, третий поворот направо, второй налево, и до баобаба на Аргентинской улице? - ровным голосом произнес Саймон. Сзади послышалось утвердительное мычание, и он врубил двигатель.
Дорога заняла минут двадцать, и все это время Саймон боролся с охватившей его холодной яростью. Разум разжигал ее, подсказывая, что Кобелино, в сущности, прав: может, ему удалось бы вытащить парня, но шум получился бы преизрядный и дело без трупов не обошлось. Как говорил Чочинга, взявши кабаний след, не трать время у крысиной норы. В сущности, это было вечной неразрешимой дилеммой: он не мог успеть всюду и защитить всех, кто нуждался в защите, и даже когда он являлся вовремя, ему приходилось выбирать - спасти ли одного невинного, пожертвовав внезапностью атаки, или довести задуманное до конца, дабы защитить многих и многих. Дик Две Руки решил бы эту задачу по-своему, тут же сделавшись горьким камнем или лавиной в извилистом овраге, но Ричард Саймон уже избавился от торопливого юного задора. Он не сворачивал на пройденные пути; каждый из них был уместен в определенных обстоятельствах, а здесь и сейчас, в этом опасном городе, он выбрал дорогу Теней Ветра.
Стань змеей среди змей, говорил Наставник, имея в виду их гибкость и ловкость, ибо на Тайяхате змей не считали символом зла и жестокости. Но в Поучениях Чочинги было намного больше смысла, чем казалось юному Дику Две Руки; ведь только опыт, возраст, перенесенное горе, победы и поражения способны явиться ключом к чужой мудрости. Ричард Саймон им обладал.