- Оружие я ищу для тебя. Не бомбы, не газы и вирусы, а то, что ты просил: ракеты. Управляемые снаряды, которые могли бы разрушить передатчик на Луне. Правда, вернувшись в Рио, я получил задание искать оружие, но что бы я ни нашел, ты узнаешь об этом первым, брат Рикардо. Хотя я почти уверен, что ничего не найду. И никто не найдет. Тут я согласен с покойным Хосе Трясунчиком. - Майкл-Мигель сокрушенно вздохнул. - Триста лет - огромный срок. Все, что было на "Полтаве" и других кораблях, сделалось ржавчиной и прахом.
- Не все, - возразил Саймон, вспоминая антенну на башне Форта. - В двадцать первом веке умели строить намного лучше, чем сейчас. Особенно если дело касалось ракет и лазеров. - Проводив взглядом стайку попугаев, мелькнувших над дорогой, он повернулся к Гилмору: - Однако в Пустоши нет оружия, Мигель. Что же ты там делал?
- Наблюдал, запоминал, записывал. Иногда ЦЕРУ присылает своих агентов - осенью, с попутными ветрами, на аэростатах, что приземляются в Канаде или на Лабрадоре. Оттуда их везут на кораблях "торпед" - далекая дорога, рискованная, и все, кто ею прошел, известны морякам Трясунчика, а пану Сапгию это не нравится. Весной и летом можно лететь сюда, на юг - только не в центральные провинции, не в горы и не в амазонскую сельву. Лучше Пустоши места нет - холмистая равнина, людей немного и судоходная река, за нею - степи. Ну, ты сам видел. И тоже выбрал Пустошь.
Саймон усмехнулся:
- Значит, тебя отправили на рекогносцировку. А чтоб не возникло подозрений, был ты бит кнутом за малую вину и сослан в кибуц. Но ведь кибуцы есть не только в Пустоши, а? Могли ведь и на Огненную Землю сослать? Или нет?
- Все устроил Пачанга. Это несложно, брат Рикардо, если имеешь деньги и знаешь, кому их сунуть в департаменте Общественного здоровья. Главное, с виной не перебрать, чтоб врагом народа не объявили. Таких не бьют и не ссылают, а сажают в Форт до праздника. А потом - в яму, на перекладину или в Разлом.
- Я думал, что только гаучо вешают по праздникам, - сказал Саймон. - А еще вспоминается мне плакат в вашей Думе… Там было написано, что всех врагов народа отправляют в кибуцы. Для перевоспитания.
- Во-первых, не всякий год случается война, а народу нужны развлечения, - рассудительно ответил Гилмор. - А во-вторых, брат Рикардо, не верь всему, что написано. Так что же, просить Пачангу, чтобы нашел другое убежище?
* * *
В ту ночь Саймон долго ворочался на циновке, прислушиваясь к тихому дыханию Марии. Снизу, из дворика, где спали Проказа и Филин, доносился заливистый храп, но в пальмовой роще и бамбуковых зарослях царило молчание; только раз прозвучал короткий, оборвавшийся стоном обезьяний визг - видно, Каа удалось разжиться ужином. Ветер стих, небо было ясным, и лунный полумесяц висел над плоской кровлей, словно лезвие боевой секиры канида.
Некоторое время Саймон размышлял о девушке, доверчиво прильнувшей к нему, и о других своих спутниках, о Майкле-Мигеле, о Пашке и Филине, чей сон охранял затаившийся где-то во мраке зеленый змей. Помня об этом, Саймон мог бы считать их всех в безопасности, но - и это казалось странным - обычная уверенность покинула его. С внезапной остротой он ощутил себя человеком, не воином-тай, не Тенью Ветра и не агентом ЦРУ, а просто человеком, который инстинктивно страшится одиночества, нуждается в добром слове и поддержке, а потому окружает себя другими людьми. И эти люди были Ричарду Саймону небезразличны.
Однако не совершил ли он ошибки, разыскав и приблизив их? Ведь одиночество - тоже оружие, тоже сила; одинокий отвечает лишь за себя самого, и в опасном мире он - как скала без трещин, как цитадель без ворот и мостов над глубокими рвами. Он закован в непроницаемый панцирь и каждый свой шаг соразмеряет только с пользой дела; если он гибнет, то гибнет один, и сколь бы мучительной ни оказалась его смерть, он не страдает чужим страданием и не тревожится за близких. Но если близкие появились, он уже не одинок, зато уязвим. Тот, кто имеет близких, уязвим всегда - через них, допущенных к сердцу, враг способен поразить его, растоптать, приневолить и уничтожить.
Жизнь принадлежит сильным, говорил Чочинга, однако для тайят быть сильным не означало быть одиноким. Спускаясь в лес, самое ценное и дорогое они оставляли в мирных землях и в них же возвращались, доказав свою храбрость, - или умирали в спокойствии, зная, что самый жестокий враг не прикоснется к их женщинам и детям. Но люди сражались иначе, с коварством и изощренностью высокоразвитой расы; люди, чтобы сломить сильного, били слабых, и потому лишь одинокий был несокрушим. Разумеется, в той мере, в какой позволяли обстоятельства и случай.
Не сменить ли в самом деле убежище?
С этой мыслью Ричард Саймон уснул, и приснились ему бесконечные коридоры арсенала на ледяной планете Полигон, что являлась базой и тренировочным центром Карательного Корпуса. Будто идет он по этим гулким коридорам, раскрывая дверь за дверью одним лишь мысленным усилием, как это случается во сне, и из глубоких камер, послушные его командам, выпархивают "ведьмы" и "ифриты", потоком идут "саламандры", выезжают глайдеры с реактивными установками и стратопланы с десантными капсулами, выдвигаются серые туши "СИГов" - самонаводящихся импульсных гаубиц, грозят стволами разрядников и фризерных метателей армады боевых космолетов - ракетоносцы и заградители, штурмовики и крейсера, тральщики и истребители. Вся эта техника двигалась следом за Саймоном в торжественной и нерушимой тишине, словно он выводил ее на парад, к необозримому плацу, куда выходили все коридоры, на широкое ровное пространство под открытым небом, тускло подсвеченное прожекторами. Над плацем пылали холодные синие звезды, а в самом зените висела Луна - неправдоподобно огромная, яркая, какой на Полигоне, лишенном спутников, отродясь не бывало; и все машины, космические, воздушные и наземные, салютовали ей беззвучными струями огня. Внезапно Саймон понял, что это не парад, не тренировочный марш и не маневры, а боевая операция: под сокрушительным обстрелом спутник рухнет вниз, раздавит арсенал, сотрет его с поверхности планеты и разлетится сам на тысячу кусков. Глупо задумано, мелькнула мысль, на удивление глупо; к чему такие жертвы?
Но тут он вспомнил про передатчик на Луне и, догадавшись, в чем смысл операции, приказал усилить бомбардировку. Игра стоила свеч.
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
Телефон был большим, неуклюжим, в деревянном корпусе, из которого выступали похожие на вилы рычаги, с массивной бронзовой трубкой. Но он обеспечивал надежную связь - гораздо более надежную, чем коротковолновые ламповые радиостанции "штыков", где все голоса становились похожими на последний хрип умирающего. Правда, телефонный кабель удалось протянуть лишь к четырем точкам в окрестностях Рио - в Форт и полицейское управление Центрального округа, а также в гасиенду Алекса под Синей скалой и на остров к Хайме. Последняя из работ стоила жизни пяти ныряльщикам, однако дон Грегорио Сильвестров не вспоминал о таких мелочах. Другие мысли бродили в его голове, когда он касался трубки: он думал, что кабель в старых запасах иссяк, а новый, не ржавеющий под водой, вряд ли удастся изготовить. Спецы "штыков" умели делать орудия и карабины, гнать из нефти бензин, выдувать примитивные радиолампы и тянуть проволоку, но вот нанести на нее водостойкую изоляцию оказалось для них непосильной задачей. И оттого проложенная к Хайме линия была единственной и неповторимой. Впрочем, с кем еще говорить в океанских пространствах? Только с хитрым старым Хайме, чьи предки с мудрой предусмотрительностью воздвигли островную цитадель.
Дон Грегорио поднял трубку. Пока его соединяли с островом, он занялся сигарой: откусил кончик, раскурил ее и выпустил к потолку кабинета пару идеально ровных колечек. Кабинет размещался в левой угловой башне, и сквозь окно были видны небо в первых звездах и густая листва сейб, подсвеченная пылавшим в кратере огнем.
Голос Хайме был хриплым; видно, его подняли с постели.
- Случилось что, милостивец мой?
- Трясунчик мертв. - Грегорио затянулся сигарой. - Нашли его дохлым у лужи с корабликами. Часа четыре назад.
- Ах-ха… - Старик протяжно зевнул. - Так об этом я знаю, Сильвер. Культя моя чешется, а это - к приятным вестям. Вот если б ломило и зудело…
Временами осведомленность Хайме казалась дону Грегорио удивительной; он с полным основанием подозревал, что у дерибасовских было не меньше топтунов и стукачей, чем в его собственном ведомстве. Пока это шло на пользу общему делу, однако со временем…
Отложив сигару, он произнес:
- На теле - ни единой раны, никаких следов. Представляешь?
- А вот об этом я не слышал, - отозвался Хайме. - Большой искусник поработал, а? Как его? Брат Рикардо? Пожалуй, я его к себе возьму, качком либо отстрельщиком… Не возражаешь?
- Смотря кого отстреливать, - усмехнулся Грегорио.
- Ну, не тебя же и не Алекса, пока он детишек не наплодил, внуков твоих. Может, Хорхе?
- Может быть. Но не раньше, чем мы разберемся с наследством Трясунчика.
- Согласен. Тебе - кораблики и морячков, мне - склады да гавани. А вот с бойцами их что делать? Бойцы под Сергуном ходят. Договоришься с ним?
- Не уверен, - произнес Грегорио после непродолжительного раздумья. - А что бойцы? Ими, как порешили, пусть занимается Алекс. Его проблема.
- Алекс их перережет или в Разлом продаст, а зря… ах-ха… - Хайме снова зевнул. - Лучше бы сделать так: пустим слух, что с Трясунчиком разобрался Хорхе. Глядишь, "торпеды" мстить захотят. Так пусть Хорхе их и режет, не Алекс. А?
- Труп-то не поврежден. Поверят ли, что это - работа крокодильеров? - с сомнением сказал Грегорио.
- Чего ж не поверить, милостивый дон? Ты нанял Рикардо-искусника через десятые руки, а ведь его и Хорхе мог нанять. У него тоже счеты с "торпедами". Недаром их в Харбохе пощипали!
Дон Грегорио Сильвестров прищелкнул языком. Порой хитроумие Хайме поражало не меньше, чем его осведомленность; всякое событие, случай, факт он умел повернуть к собственной пользе - а значит, и к пользе триумвирата. Пока… Но категория "потом", как полагал главарь смоленских, для Хайме не существовала; слишком был он стар, чтоб захватить инициативу через пару лет, когда наступит время делиться властью. Правда, у Хайме имелись сыновья, но бог не наделил их особым хитроумием, и можно было согласиться, что в обозримом будущем - "потом" - все они останутся живы. Или хотя бы один из них.
Двусмысленно ухмыльнувшись, дон Грегорио произнес в трубку:
- Согласен.
Хайме тут же отозвался:
- Раз согласен, сообрази, как Сергуна с Хорхе стравить. Время-то подходящее…
- Это почему? - Лоб Грегорио пошел складками. Временами он не поспевал за извилистой мыслью старика.
- А потому, что надо внимание отвлечь. Банк-то грохнули! И тут не в убытках дело, а в том, кто и как? Убытки - что, убытки я возместил - из нашей общей кассы. Ну а ты распорядился болванов-охранничков закопать. Карло твой, наверное, закапывал? Да не один же? Еще топтуны твои - те, что злодеев ищут. Выходит, многим известно, что случилось, - а случай-то небывалый! Загадочный, можно сказать. Слухи пойдут, сплетни…
При одном напоминании о банке сигара начала горчить. Раздавив ее в пепельнице, дон Грегорио буркнул:
- Не пойдут. Карло самых доверенных людей в розыск направил.
- И что они нашли, твои доверенные? - не без ехидства поинтересовался Хайме.
- Пока ничего. Но найдут! Найдут проклятых отморозков! Я их даже в Хаосе достану - и на крюк!
Обычное спокойствие покинуло дона Грегорио, и Хайме, почувствовав это, сказал:
- В Хаосе, милостивец мой, не достанешь, и соваться туда не след. Ты не кипятись, ты жди терпеливо, как я ожидаю. Жди и следи. Ведь деньги зачем крадут? Не для того, чтоб с ними в Хаос закопаться, а чтоб потратить с удовольствием и толком. Пропить и с девками прогулять либо иным манером покуражиться. Значит, где-то что-то всплывет, если уже не всплыло. Как в городе? Тишина?
- Тишина. Так, шебуршат по мелочи, шестерки из вольных.
- Ну, эти всегда шебуршат. А что до денег, всплывут они, не сомневайся! Сумма-то немалая. Всплывут! В Рио или Севасте, а может, в Харке или Буэносе. Тут мы злодеев возьмем да расспросим, что они с дверью намудрили и чем споили охранничков. Слышал я, есть мексиканский гриб, так от него с лошадьми обморок случается.
- Это вряд ли, - возразил дон Грегорио. - Все спали, а запаха никакого не было. И дверь… Дверь не сломана, а вскрыта. Такая дверь! Не забыл, откуда ее взяли? Еще во времена домушников?
- Не важно, откуда взяли, а важно, куда поставили. Двести лет простояла - и надо же! Значит, еще один искусник у нас завелся, кроме братца Рикардо. Ну, тебе видней, ты у нас о здоровье общества печешься. Только я думаю, может, Сапгиевы людишки в банке пошалили, а? Что скажешь, Сильвер?
- Зачем им это?
- Может, чтоб песюками нашими от бляхов откупиться. Может, Сапгий их бросил, а жить-то надо - и хочется жить хорошо. А если по существу, так попугать хотят: мол, есть у нас ключики к самым хитрым вашим замкам и всякие газы, что в сон вгоняют. Почему бы и нет?
Дон Грегорио хмыкнул и нахмурил брови. Хитер Хайме, хитер. Если заводит речи об агентах срушников, значит, что-то пронюхал, старый лис. Или хочет по ложному следу пустить?
Дверь в Первом Государственном когда-то вела в компьютерный центр "Полтавы", и Грегорио не сомневался, что никто на всех шести земных материках, считая с остатками Северной Америки, не сумеет ее открыть. Никто! Кроме служащих банка, тех дерибасовских, которым доверялись электронные ключи… кроме самих хранителей сокровищ. А где сокровища и дерибасовские - там, разумеется, Хайме.
Эта мысль мучила Грегорио уже второй день.
ГЛАВА 9
Гробовщик оказался дельным помощником; что бы ни двигало им - корысть, любовь к авантюрам или стремление к власти, - он пунктуально выполнял приказы и не слишком лез с советами. Еще одним положительным качеством Пако являлось отсутствие любопытства; он не спрашивал, как достигается тот или иной результат, если они казались приемлемыми. Мешки с песюками в подвале "Красного коня" были таким приемлемым результатом, как и позиция, которую Пако теперь занимал - уже не главарь маленькой шайки вольных, а пахан при крепком доне, сколачивающем новое бандеро. И то, что дон появлялся и исчезал с таинственной внезапностью, не говорил ни слова о своем убежище, не поминал о прошлом, не делился планами, но был суров и грозен - словом, все это рассматривалось Гробовщиком как свидетельства компетентности и силы вожака. Воистину сильный человек всегда молчалив и целей своих не раскрывает. А дон "железных кулаков" был, несомненно, сильным человеком. Очень сильным!
И с каждым днем становился сильнее - по мере того, как росло его воинство. Хрипатый - тот, с соструганным носом, - привел пять десятков головорезов; не меньше набралось у Челюсти с Монькой Разиным; Пономарь с подельщиками, Холерой и Алонзо Бровью выставили шестьдесят, а Бабуин - тощий, заросший бурой шерстью мужичонка - оказался главарем сотни лихих молодцов, промышлявших к северу от Рио, в лесах на плоскогорье. Большей частью они охотились на обезьян и капибар, не забывая про домашний скот; ну а когда подворачивались обозы с "черной" или "белой" данью, обезьянам с капибарами давалась передышка. Обозы были, конечно, соблазнительней: кроме бочек с пулькой и мешков с зерном, лесовики добывали оружие и одежду, снятую с мертвых охранников. Особо ценилась зеленая форма "штыков", но синей смоленской молодцы Бабуина тоже не брезговали.
Вливались в бандеро и другие шайки, соблазненные звоном монет или возможностью расквитаться с обидчиками. Где отыскивал их Гробовщик? В порту и на верфи, в переулках за гаванью и у железной дороги, на складах и фабриках, в окрестных кибуцах и деревушках, в лесах и горах. Люди всех оттенков кожи, бородатые и безбородые, белолицые и смуглые, шоколадно-коричневые, как Кобелино, и черные, как Мигель. Был среди них даже индеец с Амазонки, невысокий крепыш со странной кличкой Не-Трать-Патронов-Зря; он единственный из всех попавшихся Саймону изъяснялся по-русски с акцентом. Вся эта пестрая братия напоминала кулачных бойцов из Сан-Эстакадо, ибо не каждый тут мог похвастать целыми пальцами, парой ушей и носом; тот же, кто мог, имел иные потери, от скальпа до выбитых зубов.
Но Саймона внешний вид волонтеров не тревожил, поскольку все они были людьми боеспособными. Даже слишком: деньги не задерживались в их руках, а превращались в чарки, кружки и стаканы; кошели пустели, но креп боевой дух, и всякая попойка заканчивалась дракой. Пили обычно в гавани и били чужих, то есть портовую шваль и синемундирных, так что Саймон не рассматривал это как нарушение дисциплины. Он лишь велел буграм не выдавать боеприпасов и не жалеть кулаков, если начнется пальба, - кабацкие потасовки считались обычным делом, а вот побоище могло бы нарушить его планы. Собственно, побоище не исключалось, и даже наоборот, однако Саймон намеревался осуществить его в другое время и в другом месте. В каком точно, он пока не знал.
За пару дней Гробовщик при активном содействии Разина и Хрипатого приобрел карабины, взрывчатку и бензин - для грузовых автофургонов, нанятых Пономарем, и для изготовления напалма по самой упрощенной технологии, какую мог припомнить Саймон. Динамит и горючее достали у "черных клинков", оружие - у "торпед"; Сергун, один из паханов покойного дона Хосе, услышав про сети и рыбу, не отказался посодействовать. Челюсть и Алонзо Бровь, имевшие своих людей на верфи и металлическом заводе, занялись катапультами; их, по мысли Саймона, требовалось штук десять-пятнадцать, с дальностью боя на четверть лиги. Бабуин, назначенный паханито, запасал продовольствие, мясо, копченую рыбу, пиво и сухари. Их подвозили на склад, принадлежавший Гробовщику, и в небольшой пакгауз у железной дороги, штаб-квартиру Пономаря.
Саймон появлялся здесь и там, устраивал смотры и проверки, карал и награждал, следил, как формируются боевые отряды, кто в них старший, кто сядет за руль фургона, кому доверят взрывчатку и пулемет. Пашка и Филин повсюду сопровождали его - не ради безопасности, а потому, что дон не мог появляться перед своими людьми без качков; это было бы пренебрежением традицией и свидетельством легкомыслия. Авторитет дона требовал, чтобы при нем были качки-телохранители, пусть всего лишь двое, зато из самых сноровистых и крутых. Качки ценились высоко, выше отстрельщиков и ликвидаторов, и в иерархии бандеро стояли вровень с буграми. Поговаривали, что качки Хорхе Смотрителя могут сломать хребет крокодилу, а дон Грегорио предпочитает метких стрелков из Харки-дель-Каса; что у Эйсебио Пименталя есть команда чернокожих амазонок, а старый Хайме набирает телохранителей лишь из пленных гаучо, у которых отрезаны языки. На этом фоне рыжий Пашка и молчаливый Филин не поражали экзотикой, однако были вполне надежными.
В городе царила тишина, но Саймон считал ее обманчивой, не сомневаясь, что топтуны смоленских ищут след пропавших песюков. Это заставляло торопиться; формирование его отрядов не проходило бесследно, а всякий след, как говорил Чочинга, будет разнюхан и найден, коль не кормить гепардов пару дней.