- Ах да! Хотя в конце концов это не совсем так… Скорее своего рода влечение. Видите ли, я с детства считала, что ваш век - самый интересный и замечательный. А потом еще - в этом веке жил единственный в нашей семье знаменитый человек. Вот я и считала этот век чудесным. Вы бы, наверное, назвали его романтичным.
- Зависит от того, что вы имеете в виду - ваше увлечение или сам век… - начал я, но она не обратила внимания на мои слова.
- Я, бывало, представляла себе колоссальный флот маленьких, смешных летательных аппаратов во время периода войн и думала о том, как они похожи на Давида, идущего против Голиафа, такие маленькие и такие храбрые. А потом еще эти большие неуклюжие корабли, медленно барахтающиеся в воде, но в конце концов добирающиеся до порта. И никто не нервничал, что они такие медленные! А эти странные черно-белые фильмы! И лошади на улицах. И трясущиеся двигатели внутреннего сгорания. А уголь в топках! И волнующие бомбежки, и паровозы, бегущие по рельсам, и телефоны с проводами, и… О, много, много еще разных вещей! А чем тогда можно было заниматься? Представьте себе, что вы приходите на премьеру новой пьесы Бернарда Шоу или Ноэля Коуарда, в настоящий театр! Или достаете совершенно новую поэму Эллиота в день ее выхода в свет! Или видите, как королева проезжает по улице, чтобы открыть заседание парламента. Замечательное, волнующее время!
- Что ж, приятно слышать, что кому-то оно нравится, - сказал я. - Мое собственное мнение о нашем веке несколько…
- Ах, этого следовало ожидать! Вы не представляете себе все это в перспективе и поэтому не можете оценить. Вам было бы полезно пожить некоторое время в нашем веке, увидеть, как все плоско, серо и однообразно… Так смертельно скучно!
Я немного замялся.
- Я не совсем… гм… жить в вашем… в чем?
- Веке, конечно. В двадцать втором. Ах, да, вы же не знаете! Глупо с моей стороны.
Я сосредоточился на разливании чая - по второй чашке.
- Ох, я знала, что это будет трудно, - заметила она. - Вам тоже трудно?
Я сказал, что трудно. Она продолжала упрямо:
- Так вот, видите ли, испытывая те чувства, о которых я вам рассказала, я решила заняться историей. Понимаете, я в самом деле могла примысливать себя к некоторым периодам истории. А потом я получила ваше письмо в свой день рождения, и это было причиной, почему я избрала середину двадцатого века темой своей дипломной работы. И, конечно же, это повлияло на мое решение заниматься в аспирантуре.
- И всему этому причиной мое письмо?
- Ну, это же был единственный способ, не правда ли? То есть я хочу сказать, что ведь другого-то пути не было, чтобы находиться вблизи исторической машины, кроме как работая в исторической лаборатории, не так ли? И даже тогда мне вряд ли разрешили бы пользоваться ею самостоятельно, если бы это не была лаборатория дяди Дональда.
- Историческая машина? - сказал я, цепляясь за соломинку во всем этом хаосе. - Что такое историческая машина?
Она была озадачена.
- Это… Это историческая машина. При помощи которой изучают историю.
- Неясно, - сказал я. - Вы бы с таким же успехом могли бы мне сказать, что при ее помощи делают историю.
- О нет, это строго запрещено! Это очень, очень серьезное нарушение закона!
- Вот как!.. - Я решил попробовать еще раз. - Так относительно этого письма…
- Я сказала о нем, только чтобы объяснить вам все. Но вы, конечно, его еще не написали, так что я подозреваю, что вам все это кажется весьма запутанным.
- Запутанным - не совсем то слово. Нельзя ли ухватиться за что-нибудь поконкретней? Например, письмо, которое, как предполагается, я написал, хотя еще и не написал. О чем оно?
Она внимательно посмотрела на меня и отвернулась. Совершенно неожиданно румянец залил ее лицо. Она заставила себя снова посмотреть на меня. Я увидел, как ее глаза заблестели. Вдруг она закрыла лицо руками.
- Нет, вы не любите меня, вы не любите меня! - простонала она. - Зачем я только пришла? Лучше бы я умерла!..
* * *
- Мне кажется, что она… фыркнула на меня, - сказала Тавия.
- Теперь она ушла и унесла с собой мое доброе имя, - сказал я. - Чудесная женщина наша миссис Тумз, но полна предрассудков. Она, вероятно, откажется от работы.
- Из-за того, что я здесь? Как глупо!
- У вас, вероятно, другие нормы морали.
- Но куда же мне было деваться? У меня всего несколько ваших шиллингов и ни одного знакомого.
- Вряд ли миссис Тумз все это известно.
- Но мы же не… то есть я хочу сказать, что мы не…
- Ночь и двое, - сказал я ей. - Этого вполне достаточно для наших условностей. По правде говоря, достаточно даже только числа два. Два. И можно предположить все что угодно.
- Ах да, конечно, я вспомнила! Тогда, то есть теперь, не было испытательного срока. У вас довольно строго придерживаются системы "как повезет".
- Это можно сказать и другими словами, но в общем… конечно, внешне, во всяком случае, так оно и есть.
- Они довольно грубые, эти старинные обычаи, особенно когда с ними сталкиваешься на близком расстоянии, но очень интересные, - заметила она. Ее внимательный взгляд остановился на мне. - Вы… - начала она.
- Вы обещали, - напомнил я ей, - дать мне более понятное объяснение всему происходящему, чем это вам удалось вчера.
- Вы мне не поверили.
- Сначала у меня захватило дыхание, - признался я. - Но с тех пор вы представили мне немало доказательств. Никто бы не смог разыгрывать такую шутку так долго.
Она нахмурилась.
- Это не очень-то любезно с вашей стороны. Я очень тщательно изучила середину двадцатого века. Это ведь моя тема.
- Да, вы об этом говорили, но это ничего не доказывает. Все историки специализируются по какому-нибудь периоду, но из этого еще не следует, что они в них внезапно появляются.
Она удивленно посмотрела на меня.
- Конечно, появляются… дипломированные историки. А иначе как же они смогут проводить тщательные, подробные исследования?
- У вас слишком часто встречается "конечно", - сказал я ей. - Предлагаю начать сначала. Так вот, это мое письмо… Нет, пропустим письмо, - сказал я поспешно, увидев выражение ее лица. - Так вот, вы начали работать в лаборатории своего дядюшки, где находится нечто называемое исторической машиной. Что это такое? Особый вид магнитофона?
- Да что вы! Нет! Это вроде шкафа, в него входишь и отправляешься в разные времена и места.
- О! - сказал я. - Вы, значит, можете войти в него в две тысячи сто каком-нибудь году и выйти из него в тысяча девятьсот каком-нибудь?
- Или в любом другом прошедшем времени, - кивнула она. - Но, конечно, не всем разрешается это делать. Для этого нужно пройти курс обучения и получить специальный диплом. В Англии есть всего шесть официально действующих исторических машин, а во всем мире примерно сто, и в отношении их существуют большие строгости.
Когда первые машины были созданы, не все понимали, какой вред они могут принести. Но через некоторое время историки, сверяя личные впечатления от поездок в прошедшие времена с существующими письменными источниками по данному периоду, обнаружили много странного. Например, выяснилось, что в Александрии еще до рождества Христова демонстрировали простейшую паровую турбину. А при осаде Сиракуз использовалось нечто вроде напалма. Задумались, почему Леонардо да Винчи рисовал парашюты, когда еще не было воздушных кораблей, с которых можно было бы прыгать. Эрик Красный открыл Америку - негласно - задолго до того, как туда отправился Колумб; Наполеон говорил о подводных лодках… ну, и много разных других подозрительных фактов. Так что стало ясно, что некоторые люди были очень небрежны, пользуясь машиной, и вызвали хроноклазмы.
- Вызвали что?
- Хроноклазмы. Это когда что-нибудь происходит не в то время, когда оно должно произойти. Кто-нибудь проявил небрежность, говорил о чем-нибудь, о чем нельзя было говорить. Так вот, большинство из этих событий не причинило вреда, насколько мы можем судить, хотя вполне возможно, что естественный ход истории был несколько изменен, а потом люди писали очень мудрые исследования, чтобы объяснить, почему это произошло. Но все понимали, что результаты небрежностей могут быть очень опасны. Предположим, что кто-нибудь, не подумав, внушил бы Наполеону, в дополнение к идеям о подводной лодке, мысль о двигателе внутреннего сгорания. Трудно сказать, что произошло бы… Так что было принято решение немедленно прекратить всякое вольное и невольное вмешательство в дела прошедшего времени и на пользование всеми историческими машинами был наложен запрет, кроме тех, которым Совет Историков разрешил функционировать.
- Одну минутку! - сказал я. - Если что-либо свершилось, оно совершено. Я хочу сказать, что, например, вот я здесь и я не могу теперь не быть здесь, даже если кто-нибудь отправится в прошлое время и убьет моего дедушку в младенческом возрасте.
- Но ведь вас не было бы здесь, если бы это произошло, правда? Да, ошибочность мнения, что прошлого не изменишь, не имела никакого значения, пока не было способов это прошлое изменять. Но когда такие способы появились и ошибочность такой точки зрения была обнаружена, потребовалась величайшая осторожность. Вот о чем приходится беспокоиться историку! Другое дело - как это все происходит. Ну, это объясняют специалисты по высшей математике. Теперь же прежде, чем получить разрешение работать на исторической машине, надо закончить специальные курсы, пройти испытания, проверку, получить допуск, принять на себя торжественные обязательства, а потом еще пройти испытательный срок - несколько лет. Только тогда вас допустят к самостоятельной работе, тогда вы можете самостоятельно посещать и наблюдать какой-либо период истории. И это все, что вам разрешается, - наблюдать. Правило очень, очень строгое.
Я размышлял.
- Простите, если мой вопрос вам покажется нелюбезным, но не нарушаете ли вы сейчас очень много правил каждую минуту? - спросил я.
- Конечно, нарушаю. Поэтому они и пришли за мной.
- У вас отнимут право, если вас поймают?
- Что вы! Я никогда и надеяться не могла, что получу право. Я отправлялась сюда, в двадцатый век, тайком, когда в лаборатории никого не было. То, что эта лаборатория дяди Дональда, облегчало дело, потому что, если б меня и поймали на месте преступления, у машины, я всегда могла бы сделать вид, что выполняю какое-нибудь его особое задание.
Мне нужно было достать соответствующую одежду, чтобы прийти сюда, но я не решилась пойти в обычную историческую костюмерную, поэтому я сделала зарисовки некоторых вещей в музее и по ним сшила себе кое-что. Как они вам нравятся?
- Все очень удачно и идет вам, - уверил я ее, - хотя насчет обуви что-то не так.
Она посмотрела на свои ноги.
- Так я и думала! Я не могла найти в музее ничего относящегося именно к этому периоду, - призналась она. - Ну, а затем, - продолжала она, - мне удалось совершить несколько коротких пробных поездок. Пришлось ограничиться короткими путешествиями, потому что длительность времени постоянна, то есть час здесь равен часу у нас, а мне не удавалось заполучить машину в свое единоличное распоряжение надолго. А вчера в лабораторию вошел один человек, как раз в тот момент, когда я выходила из машины. Он увидел на мне эту одежду и сразу понял, что я сделала, так что мне оставалось только сразу же вскочить обратно в машину - мне больше никогда не удалось бы к ней и близко подойти. А они бросились за мной, не потрудившись даже переодеться.
- Вы думаете, они снова придут? - спросил я.
- Да, думаю, придут. Но в следующий раз они будут одеты соответствующим образом.
- Они способны пойти на крайние меры? То есть, я хочу сказать, будут ли они стрелять или что-нибудь в этом роде?
Она покачала головой.
- О нет, это может вызвать довольно сильный хроноклазм, особенно если они убьют кого-нибудь.
- Но то, что вы здесь, наверное, уже вызвало целый ряд довольно мощных хроноклазмов? Что же хуже?
- Мои хроноклазмы все учтены. Я это проверила по историческим источникам, - ответила она довольно непонятно. - И они успокоятся, как только тоже догадаются проверить это.
Она на мгновенье замолчала. Затем с таким видом, будто нашла более интересную тему, заговорила снова:
- Когда в ваше время люди женятся, они надевают специальную одежду, да?
Казалось, что эта тема ее очень привлекает.
* * *
- Мне, пожалуй, нравится замужество в двадцатом веке, - сказала Тавия.
- И в моем мнении оно тоже поднялось, дорогая, - признался я. И в самом деле, я с удивлением отметил, насколько оно поднялось в моем мнении за последний месяц.
- В двадцатом веке супруги всегда спят в одной большой кровати, дорогой? - спросила она.
- Неизменно, милая, - уверил я ее.
- Смешно, - сказала она. - Не очень гигиенично, конечно, но все-таки очень мило.
Мы задумались над этим.
- Милый, ты заметил, что она больше не фыркает на меня? - спросила Тавия.
- Они всегда перестают фыркать, когда им предъявляют свидетельство, дорогая, - объяснил я.
Некоторое время беседа мирно текла по руслу личных тем, не слишком интересных для других людей. Наконец я сказал:
- Похоже на то, дорогая, что нам больше нечего беспокоиться по поводу твоих преследователей. Они бы уже давно явились, если б волновались так, как ты думаешь.
Она покачала головой.
- Мы должны по-прежнему, соблюдать осторожность. Но вообще что-то странно. Наверно, это из-за дяди Дональда. Он плохо разбирается в технике. Ты можешь судить об этом по тому, как он настроил машину, чтобы прийти к тебе, - с ошибкой на два года. Но нам ничего не остается делать, как ждать и соблюдать осторожность.
Я поразмыслил немного и сказал:
- Мне вскоре придется устроиться на работу. Тогда будет труднее следить, чтобы они не застали нас врасплох.
- На работу! - воскликнула она.
- Двое не могут прожить на те же деньги, что один. И жены всегда стремятся поддержать определенный уровень, и это справедливо, в меру, конечно. Та небольшая сумма, которая у тебя есть, недостаточна.
- Об этом нечего беспокоиться, милый, - заверила меня Тавия. - Ты ведь можешь что-нибудь изобрести.
- Я? Изобрести?
- Конечно. Ты ведь довольно хорошо знаешь радиотехнику, да?
- Ну, я прослушал курс по радиолокации, когда служил в КВФ.
- Ах, КВФ, Королевский Воздушный Флот! - воскликнула она восторженно. - И подумать только, что ты и в самом деле принимал участие во второй мировой войне! А ты был знаком с Монти или с Айком Эйзенхауэром?
- Лично - нет. Я служил в других частях.
- Какая жалость! Но вернемся к другому. Тебе надо будет достать какие-нибудь работы по радиоэлектронике, только посложнее, и я покажу тебе, что изобрести.
- Ты!.. Ага, понимаю. Но ведь это не очень этично, - произнес я с сомнением.
- Не вижу почему. В конце концов эти вещи должны же быть изобретены кем-нибудь! Иначе как я могла бы изучать их в школе?
- Я… мне надо немного подумать. - сказал я.
* * *
Наверно, это было простым совпадением, что именно в тот день я заговорил насчет преследования; по крайней мере это вполне могло быть совпадением. С тех пор как я встретил Тавию, я стал с подозрением относиться к совпадениям. Как бы то ни было, в это самое утро Тавия, выглянув в окно, сказала:
- Дорогой, там кто-то машет нам из кустов.
Палка с привязанным к ней белым носовым платком медленно раскачивалась из стороны в сторону. В бинокль я разглядел, что ею орудовал пожилой мужчина, почти совсем скрытый кустарником, который растет на склоне холма. Я передал бинокль Тавии.
- Ах, это дядя Дональд! Пожалуй, нам надо его принять. Он, кажется, один.
Я вышел из дому, прошел до конца дорожки и помахал ему рукой. Вскоре он вылез из кустов, неся палку с платком, как знамя. Его голос слабо донесся до меня: "Не стреляйте!"
Я поднял руки, чтобы показать, что я не вооружен. Тавия тоже вышла на дорожку и встала со мною рядом. Подойдя к нам, он переложил палку в левую руку, а правой приподнял шляпу и вежливо поклонился.
- О сэр Джеральд, как приятно вновь встретиться с вами, - сказал он.
- Он не сэр Джеральд, дядя, он мистер Ляттери, - сказала Тавия.
- Ай-ай-ай, как глупо с моей стороны!.. Мистер Ляттери, - продолжал он, - я уверен, что вам будет приятно узнать, что рана оказалась скорее неудобной, чем серьезной. Все кончилось тем, что бедняжке придется некоторое время полежать на животе и кушать стоя.
- Бедняжке? - спросил я, ничего не понимая.
- Тому, кого вы подстрелили вчера.
- Подстрелил?
- Это произойдет завтра или послезавтра, - быстро вставила Тавия. - Дядя, вы действительно не в состоянии правильно устанавливать рычаги. Это ужасно!
- Принцип-то я понимаю, моя дорогая. Но на практике немного путаюсь.
- Ну, неважно. Раз вы уже здесь, входите, - сказала она ему. - А платок можете убрать в карман, - добавила она.
Когда он вошел, я обратил внимание на то, что он быстрым взглядом окинул комнату и удовлетворенно кивнул, как бы одобряя достоверность обстановки. Он сел. Тавия сказала:
- Прежде чем мы начнем, дядя Дональд, мне кажется, ты должен знать, что я вышла замуж за Джеральда… за мистера Ляттери.
Доктор Гоуби пристально посмотрел на нее.
- Вышла замуж? - повторил он. - Зачем?
- Ох! - сказала Тавия. Затем она терпеливо объяснила: - Я люблю его, и он любит меня. Поэтому я стала его женой. Здесь это делают так.
Он покачал головой.
- Разумеется, мне известна твоя сентиментальная привязанность к двадцатому веку и его обычаям, моя дорогая. Но ведь тебе совсем не обязательно становиться туземкой… гм… точнее, тувременницей.
- А мне нравится, очень! - сказала Тавия.
- Молодые женщины любят романтику, я знаю. Но ты подумала о том, какие неприятности ты можешь доставить сэру Дже… То есть мистеру Ляттери?
- Наоборот, я ему помогаю, дядя Дональд! Здесь ведь фыркают, если ты не женат, а мне не нравилось, когда на него стали фыркать.
- Я не столько думаю о том времени, пока ты здесь, сколько о том, когда ты уйдешь. У них очень много правил относительно предполагаемой смерти, доказательств того, что жена бросила тебя, и тому подобное. Очень длительный и запутанный процесс. И он не сможет больше ни на ком жениться.
- Я уверена, что он и не захочет больше ни на ком жениться, правда, милый?
- Конечно, нет! - подтвердил я.
- Ты уверен в этом, милый?