- Все знают, что я застрелил Марию, так ведь? - Людей становилось все меньше, все знали друг друга, а сплетни являлись единственным развлечением. - Наверное, говорят, что я негодяй и убийца?
Рука Ани, лежавшая на его локте, напряглась. В первый раз он заговорил об этом с ней.
- Если люди вообще говорят о тебе, - мягко ответила она, - то только одно: нужно действительно любить человека, чтобы найти в себе силы освободить его от страданий и взять на себя этот тяжкий крест до конца жизни.
Но Дом не желал так просто прощать себя. Он не хотел быть несчастным героем, мучеником с трагической судьбой; он хотел, чтобы кто-нибудь как следует поколотил его за то, что он не сумел спасти свою жену. Ему показалось, что он смог разобраться в том дерьме, что творилось у него в голове и заставляло его чувствовать себя подобным образом, но это не помогало избавиться от наваждения.
- А тебе никогда не приходилось совершать поступки - необходимые, очевидные, но за которые ты потом ненавидела себя? - спросил он.
- Каждый день, - кивнула Аня. - Да. Приходится каждый день.
- Ты знаешь, что мы встретились с самой королевой Саранчи? Я думал об этом прошлой ночью, и… ведь я мог бы спросить ее. Я мог бы спросить ее, какого черта червяки нас так ненавидят, что им нужно, почему они сделали это с Марией. Но не спросил.
- Ты и правда думаешь, что она ответила бы тебе? Ты серьезно?
Аня была права, но Дом был в таком состоянии, когда человек может твердо знать одно, а верить в совершенно другое.
- Нет. Скорее всего, нет. Слушай, да ты сейчас промерзнешь до костей. Иди обратно в столовую.
- Если тебе захочется поговорить, Дом, ты знаешь, где я.
- Спасибо тебе, Аня.
- Тогда позже увидимся.
Дом пристально вглядывался в темноту, не думая ни о чем, кроме покачивавшихся фар проезжавших мимо машин. Он и сам не знал, хочется ли ему выговориться перед кем-то или нет. Может быть, он ищет прощения, но никто не сможет даровать ему прощение. Поэтому он пытался быть тем Домом, который продолжает делать свою солдатскую работу.
"Ну хорошо… сколько они еще смогут вывезти из этих туннелей?"
Сеть подземных коридоров оказалась куда обширнее, чем они могли себе представить, говорил ему Маркус; они тянулись под городом, некоторым участкам было несколько сотен лет, они были вырыты еще в начале строительства верфи. Множество хранившихся там запасов оказались бесполезны, но все равно необходимо было осмотреть каждый угол в поисках нужных вещей. Людям приходилось начинать жизнь с нуля, не было даже того, к чему они привыкли в самые худшие времена в Хасинто, и производство могло возродиться только через много лет.
"Как и где, черт бы ее побрав, королева Саранчи встретила Адама Феникса?"
Дом перехватил "Лансер" одной рукой, вторую сунул под мышку, чтобы согреть. Холод проникал сквозь перчатки и жег, как кислота.
"Она сказала это просто для того, чтобы помучить Маркуса. Хотя, возможно, именно эта сучка убила его отца".
Ну что ж, теперь ей самой пришел конец, вместе с большинством ее вонючего выводка. Дома даже расстраивало то, что они больше не натыкались на уцелевших червяков. Конец войны не принес ему никакого облегчения даже после того, как он увидел затопленные туннели, и он понимал Берни, которая чуть ли не впервые в жизни потеряла контроль над собой и захотела расчленить того червяка.
"Тогда одному Богу известно, что они сделали с папашей Маркуса. Могу поклясться, он постоянно думает об этом, но никому никогда ни слова не скажет. Смешно - я и он, мы буквально мысли друг друга можем читать, но о некоторых вещах никогда не говорим. Его мама. Его отец. Аня. Тюрьма".
В этот момент Дом принял решение. Когда он сменится с дежурства, то серьезно поговорит с Маркусом. Он наконец скажет ему, чтобы он перестал издеваться над Аней и что ему следовало бы запомнить тот урок, который он получил тогда, когда думал, что она погибла. Только что он был вне себя из-за того, что не может связаться с ней, а в следующее мгновение уже разговаривал с ней так, словно они просто друзья.
"Дерьмо собачье! Хорошо, что ты не знаешь, как это больно - потерять любимую женщину, Маркус".
На асфальте напротив будки КПП валялась бутылка с отбитым горлышком. Дом некоторое время рассматривал ее, размышляя о том, откуда она здесь взялась, давно ли лежит на дороге и почему никто не подобрал ее, чтобы использовать в хозяйстве, как подбирали любую мелочь в Порт-Феррелле. И почему она посверкивает в слабом свете, льющемся из окошка будки. До него не сразу дошло, что бутылка двигается. Через небольшие промежутки времени она вздрагивала.
"Это ветер".
Он продолжал наблюдать за бутылкой, постепенно позабыв обо всем остальном. Она зазвенела о бордюр тротуара.
"Нет".
Бутылка дрожала.
"Черт!"
Дом не сразу поверил своим глазам. Со дня атаки на Лэндоун ему приходилось видеть немало странных и совершенно нереальных вещей; в основном галлюцинации были сосредоточены на Марии, и врач сказал ему, что это последствия контузии и стресса. Он нажал на кнопку на наушнике, просто чтобы убедиться в том, что у него не едет крыша.
- Восьмой КПП вызывает Центр, это Сантьяго.
"Молчи, не говори ерунды. Это ветер, и ты прекрасно об этом знаешь".
Он не сразу получил ответ от Матьесона. В Порт-Феррелле было гораздо спокойнее, не было обычной лавины радиосообщений, к которой привыкли в Центре, и Дом ожидал, что ему ответят немедленно. Он перешел на открытую частоту, чтобы понять, не происходит ли чего-то необычного; его оглушила болтовня водителей, военных, занятых перевозкой грузов, и патрульных, охраняющих лагерь. Теперь все подряд разговаривали на открытой частоте, обязательные прежде процедуры летели ко всем чертям.
"Это пятьдесят седьмой. Тридцать девятый, вы собираетесь убирать отсюда это барахло? Мне нужен пандус".
"Тридцать девятый пятьдесят седьмому: извини, дружище, дай мне две минуты".
"Центр, эти чертовы собаки снова в хранилище. Я слышу, как они там царапаются. Нельзя ли с ними пожестче разобраться, а?"
Внезапно Дом заметил, что город, лежащий у него за спиной, притих. Это была не обычная тишина морозной ночи. Казалось, лагерь, перепуганный до смерти, внезапно затаил дыхание.
"О боже, значит, не только я это заметил…"
Дом понял это - все его чувства были обострены до предела пятнадцатью годами войны. Инстинкт заставил его взглянуть на асфальт под ногами. Инстинкт заставил его снять "Лансер" с предохранителя и оглядеться вокруг, целясь в темноту. Инстинкт приказал ему приготовиться к бою.
Битая бутылка слабо, но настойчиво постукивала о бетонный бордюр - звяк-звяк-звяк-звяк…
А затем тишина в его наушнике взорвалась, в ухе у него загремели крики, и он понял, что кошмар реален.
"О боже, боже, боже!.."
"Дерьмо, они здесь!"
"Где вы? Где вы, мать вашу?"
"Огонь!"
Крики и вопли продолжались пять безумных секунд, а затем земля у Дома под ногами задрожала, и он бросился бежать. Он мчался в сторону города, не думая ни о чем, отдавшись во власть рефлексов. Тротуар впереди лопнул, возникла узкая длинная щель, словно расстегнулась молния, и он отскочил в сторону, но трещина потянулась в другую сторону, прочь от него; бетонные плиты обваливались внутрь, обрушивались куски асфальта, и разлом устремлялся к центру Порт-Феррелла. Дом уже слышал крики. Гражданские скопились в южной части покинутого порта, и они не хуже любого бойца понимали, что происходит.
Черви вернулись.
И он хотел лишь одного: добраться до них в тот момент, когда они появятся на поверхности. Связи с подземными складами больше не было, поэтому он решил, что червяки появились именно оттуда; они добрались до города, пользуясь туннелями, любезно вырытыми для них людьми много лет назад. Это была лишь горстка врагов, остатки огромной армии, но это не имело значения. Они по-прежнему были смертельно опасны. Их, можно сказать, впустили в клетку, набитую людьми, именно в тот момент, когда род человеческий находился на грани исчезновения.
"Ведь ты хотел свести с ними счеты, в последний раз, разве забыл?
И подумать только, именно мы нашли эти туннели! Они пришли сюда из-за меня!"
- Центр, это Сантьяго. Я следую вдоль обрушивающегося туннеля. Видите что-нибудь?
- Они появляются около мест скопления людей. Раздача продуктов, медицинские пункты, общественные туалеты. Всем подразделениям - к бою!
- Сколько их? Я спрашиваю, сколько?
Но ответ затерялся в беспорядочном потоке слов. Дом различил голос Матьесона, затем до него донесся крик Маркуса, который просил огневой поддержки. Битва разгорелась в центре города. Дом видел вспышки и слышал гул взрывов. Теперь ему приходилось пробиваться сквозь толпу гражданских, бежавших навстречу: женщины в одних ночных рубашках тащили на руках детей, некоторые несли с собой сумки с предметами первой необходимости - люди были приучены держать их под рукой на случай тревоги. Противника не было видно. Возможно, гражданские бежали навстречу новой волне червяков, но он не мог знать этого, не мог остановить их. Ему нужно найти свой отряд.
"Где Аня? Вот черт! Может, она не добралась до командного центра?"
Впереди раздался грохот. Дом увидел, как ему сперва показалось, столб дыма, но это была пыль; по пути ему пришлось дышать этой пылью, огибать каменные глыбы, разбросанные по дороге. Это рухнуло какое-то здание. Выбравшись из облака пыли, он оказался на городской площади, где находился центр распределения продовольствия, и здесь он обнаружил червяков.
В центре всегда было много народу. На распределение продуктов и раздачу обедов уходил целый день. Берни и Бэрда он сразу заметил в группе солдат, стрелявших из укрытия, потому что они никогда не носили шлемов, но ни Маркуса, ни Коула видно не было. Дом подумал было попытаться вызвать Аню по рации, но инстинкты подсказывали ему иное, и в конце концов он прижался к ближайшей стене, стреляя из укрытия - из-за угла полуразрушенного здания, в котором когда-то находился банк.
Десятка два червяков поливали продовольственный центр огнем из автоматов, пока гражданские пытались бежать или скрыться в здании. Берсеркер, пошатываясь, металась по площади, обезумев от жажды смерти; цепь, свисавшая с ее упряжи, бешено молотила ее по спине. Возможно, она выследила людей по запаху, потому что червяки женского пола умели делать только это - они были тупыми, жестокими тварями, даже по меркам червяков. Дом подождал, пока она обернется; она загородила его от вражеских стрелков, и тогда он бросился к Бэрду.
Берсеркер остановилась и развернулась, затем заметила Дома.
"Вот дерьмо!.."
Сейчас он выяснит, сколько магазинов нужно истратить, чтобы покончить с ней. Его застигли на открытом месте. Внезапно ему стало все равно.
"Ну и что? Что с того? Я хотел бы перебить их всех, но если я убью одну сучку, то помешаю ей плодить потомство".
Дом бросился на нее, стреляя на ходу, почему-то решив, что сможет пробить ей брюхо, и зная, что погибнет, пытаясь это сделать. В этот момент жизнь предстала перед ним с необыкновенной четкостью, она стала разумной, упорядоченной, словно островок спокойствия в центре тропического циклона. Он знал, что нужно делать, и больше ему не придется беспокоиться о том, как жить дальше после того, как схлынет волна адреналина.
Никакого "дальше" уже не будет.
Берсеркер приближалась. Дом чувствовал ее запах. Он уже забыл, как жутко воняют червяки, даже живые.
"Я умру, но заберу тебя с собой, сука".
Он отскочил в сторону, вставляя новый магазин. Дом чувствовал странное спокойствие и легкость. Кто-то заорал на него, и он различил слово "козел", но не обратил на это внимания, пока справа от него не пронесся ревущий "Кентавр". В следующее мгновение его швырнуло на спину, на него навалилась какая-то тяжесть, и у него перехватило дыхание; затем прогремел мощный взрыв, и его осыпало обломками. Перестрелка продолжалась. Он попытался подняться. Над ним пролетали снаряды из гранатомета.
- Ты что, рехнулся, мать твою? - Это был Маркус. Это он придавил Дома к земле. - Ложись!
Огромные шины промелькнули так близко от головы Дома, что он почувствовал их запах, ядовитый, как вонь берсеркер: удушающий запах резины, который застрял у него в глотке. Он с трудом повернул голову, чтобы рассмотреть, что происходит. Танки ехали, чтобы покончить с червяками.
"Черт!"
- Чисто! Получите, сволочи! - В нескольких метрах от них раздался голос Коула. - Ага, с вами все кончено, твари! У кого-нибудь есть огнемет? Надо здесь почистить…
Маркус встал и несколько мгновений смотрел на Дома сверху вниз, прежде чем подать ему руку. Дом резко перенесся обратно в реальность, недавнюю отстраненность как рукой сняло. Он дышал прерывисто, сердце колотилось как бешеное.
"Вот черт, я свихнулся".
- Дом, не делай так больше. - Маркус схватил его за локоть, словно собирался встряхнуть и вправить ему мозги. - Тебе придется справиться с этим и жить дальше. Зачем, по-твоему, мы победили этих гадов - чтобы ты загубил свою жизнь?
Дом теперь достаточно точно мог читать мысли Маркуса. Его снова захлестнуло чувство вины, но на этот раз не из-за Марии. Он постарался снова стать прежним, не только ради себя, но и ради Маркуса.
- Прости, друг. На меня что-то нашло.
Маркус выпустил его плечо, затем начал переходить от одного трупа червяка к другому, словно подсчитывая их и кивая на ходу.
- Я понимаю. Ты просто запомни, что снаряд из "Кентавра" в заднице способен испортить тебе день - и мне заодно.
Наводчица "Кентавра" выглянула из верхнего люка танка и окликнула их. Со своего места ей хорошо было видно поле боя.
- Их немного. По-моему, и сорока нет. - Она подняла на лоб очки и, нажав на наушник, некоторое время слушала. - Ага, горстка охотников. Придется нам какое-то время еще добивать остатки, но, по крайне мере, остались одни самки.
- Не крупные, по нашим меркам, - заметил Маркус. - Но все равно страшно, когда они появляются среди гражданских.
Дом смотрел, как уносят раненых.
- Рано или поздно мы перебьем всех. Их становится все меньше.
Какая-то женщина с ярко-рыжими вьющимися волосами подошла к нему, держа на руках мальчика лет четырех или пяти. Дом подумал было, что она хочет попросить его о помощи; но, когда она подошла ближе, он увидел, что ребенок мертв. Голова его была запрокинута, в груди виднелось отверстие от пули. Тяжелее всего Дому было видеть убитых детей.
- Нам говорили, что мы здесь в безопасности, - сказала женщина; глаза ее были сухи, но ее трясло. - Вы должны были охранять нас, сволочи. Что я теперь скажу его отцу?
Эти слова были для Дома подобны пощечине, и он хотел было ответить, что отлично знает, каково это - потерять ребенка, но не знал, с чего начать. Женщина ушла, ее увели прочь санитары, а Дом застыл на месте, готовый разразиться рыданиями и рухнуть на землю. Но он постарался вычеркнуть из памяти эту сцену - у него не было иного выхода. Маркус повел его в казармы.
Мимо шли гражданские с узлами. Они направлялись прочь из лагеря, - по крайней мере, солдатам так показалось. Маркус остановил какого-то человека средних лет, с которым шли два подростка.
- Все кончено, - сказал Маркус. - Можете идти домой.
- Какой, в задницу, дом, - ответил мужчина. - У нас больше нет дома. Мы идем искать ближайшее поселение бродяг. Они-то выживают.
Дом посмотрел им вслед. Они были не одиноки в своем решении; еще несколько десятков человек встретились им на пути к бывшей школе. То, что объединяло людей в Хасинто, уже теряло свою силу.
- Вотум недоверия, - пробормотал Маркус. - Ваш ход, господин Председатель…
Дом не был уверен в том, что даже красноречие Прескотта способно убедить людей остаться в Порт-Феррелле. Это походило на автокатастрофу: выкарабкавшись из обломков живыми, жертвы испытывают облегчение, но потом понимают, что ранены, до дома очень далеко и никто не может помочь им добраться туда.
Сейчас жертвой было человечество, и спасательная служба не спешила на помощь.
- Да, плохи наши дела, - сказал Дом.
ГЛАВА 6
Не утаивайте от меня ничего, господин Председатель. Даже свои мысли. Я не могу выполнять свою работу, пока вы не будете со мной откровенны. Нас осталось слишком мало, хватит играть в эти дурацкие игры с секретностью.
Виктор Хоффман, в частном разговоре с Ричардом Прескоттом, Порт-Феррелл
Квартира Хоффманов, Хасинто, четырнадцать лет назад, приблизительно за неделю до применения "Молота"
- Виктор, ты не спишь?
Он плохо спал с того дня, как Прескотт принял решение устроить конец света. Хоффман понимал, что, если он лежит с открытыми глазами, это воспринимается как приглашение к беседе, но обсуждать свои проблемы с женой ему хотелось в последнюю очередь.
Голова у него гудела от переутомления, во рту стоял металлический привкус.
- Который час?
- Пять утра, - ответила она. - Ты просил разбудить тебя.
- Я уже проснулся. Спасибо.
Маргарет была женщиной педантичной, и он уважал ее за это. Она была юристом. Ей не было равных в ведении перекрестного допроса и выявлении лжи.
- Ты не хочешь рассказать мне, что произошло? - спросила она.
Хоффман перебрался через нее и отправился в душ, размышляя о том, скоро ли в городе перестанет работать водопровод.
- Ну что я могу тебе сказать? Идет война, наши дела плохи, у нас скоро закончатся мешки для трупов. А больше ничего особенного.
- Не надо разговаривать со мной таким тоном. Мы женаты почти двадцать лет, и все это время шла война, с перерывом в шесть недель. Что-то изменилось.
Хоффман включил холодную воду.
- Поражение уже близко. Но ты сама это знаешь.
- Ты опять принимаешь боевой душ, Виктор.
- Что?
- Ты обливаешься холодной водой каждый раз, когда собираешься на передовую.
Маргарет знала его слишком хорошо. Хоффман в последнее время принимал душ реже и мылся холодной водой, чтобы подготовить себя к лишениям, которые придется переносить на поле боя. Но сейчас он и сам не сообразил, что делает. Подсознание говорило ему, что он скоро снова возьмет в руки автомат и займется настоящим делом.
"Черт!"
Он выключил воду и вытер конденсат со шторки душевой кабины, чтобы взглянуть на часы, висевшие на стене: три с половиной минуты. "Я знаю, сколько прошло времени, значит, я посмотрел на часы, прежде чем войти". Он знал, что у него есть странности, но такое?
- Все уже не просто плохо, верно? - спросила Маргарет.
По крайней мере, на этот счет ему не придется ей врать. Возможно, настало время подготовить ее к тому, что скоро должно произойти, и объяснить, почему это произойдет.
- Хуже уже некуда. Рано или поздно они победят.
Она стояла в халате, глядя на него, сложив руки, слегка наклонив голову набок, словно ожидала, что он сломается и признается во всем перед судом присяжных. Как, черт побери, сказать ей о том, что через пару недель большая часть Сэры превратится в выжженную пустыню? И как утаить это от нее?