Женщина, которая до этого лишь постанывала, пронзительно завизжала, когда рядом с ней упала отрубленная голова кромешника и на неё брызнула струя крови. Лежащий на ней кромешник поднял голову, увидел меня рядом, попытался подняться, но мешали спущенные штаны. Когда он, наконец, смог встать на колени, начал слепо шарить по левому боку в поисках сабли. Тщетно - его пояс вместе с ножом и саблей лежал в стороне. Ещё не успев отдышаться, опричник забормотал в растерянности:
- Ты чего, паря? Коли сродственники это твои, так убегай, денег надо - так зайди в дом, забери, что хочешь. - Его блуждающий взгляд наткнулся на тела убитых мною опричников. - Ты что же, сука! Изменник! Ты государевых людей порешил…
В голосе его появился металл - видимо, он думал, что я струхну. Но мне надоело слушать, и я слегка провёл саблей по боковой поверхности шеи. Там, буквально под кожей, проходила сонная артерия. Ударил фонтан крови. Опричник рукой зажал рану и встал на ноги. Он ещё не понял, что уже умирает - жить ему осталось секунды, от таких ранений не выживают - никто, никакой лучший лекарь не успеет помочь.
Опричник разинул рот, набрал воздуха в лёгкие, пытаясь закричать, позвать на помощь, но силы быстро уходили. Он смог лишь что‑то просипеть еле слышно, закачался и как‑то мягко осел на землю. Готов - даже пульс щупать не надо. Если бы не моё вмешательство, у этих уродов всё получилось бы. Но как говаривал ещё в прошлой моей жизни один мой знакомый: "Никогда не езди быстрее, чем летит твой ангел–хранитель". Кромешники попытались проглотить слишком большой кусок и подавились.
Изнасилованная женщина на коленях поползла к раненному в живот хозяину, уж и не знаю, кем он ей приходился - мужем ли, отцом, братом? Она приподняла ему голову и закричала:
- Он жив, ещё жив!
Я сделал шаг, присел на корточки перед лежащим, взял его за руку и пощупал пульс. Есть! Есть пульс, пусть и слабого наполнения, но ритмичный.
Мужик бледноват - вероятно, есть внутреннее кровотечение - но не сильное, не катастрофическое, иначе он бы уже умер. Я прикинул - если быстро сбегаю за инструментом, а женщины занесут мужика в дом, то у него есть шанс выжить - совсем небольшой, но есть. Надо попробовать.
- Тихо! Слушайте меня, обе! Я лекарь, побегу за инструментом, попробую спасти вашего хозяина. А сейчас затащите его в дом, положите на стол. Ворота запереть, никого не пускать, с убитыми разберёмся потом. Поняли?
Женщины закивали. И только я собрался выйти, как меня окликнула служанка.
- Господин, постой!
- Чего ещё?
- У тебя рубаха в крови. Подожди - я мигом.
Служанка метнулась в дом и очень скоро вернулась, неся синюю рубаху. Молодец! Вляпался бы сейчас. Коли узрела, значит - не в шоке, способна соображать. В такой передряге даже мужики далеко не все способны сохранить трезвость ума.
Я сорвал с себя рубаху, натянул принесённую чужую, саблю бросил во дворе - не бежать же с ней по улице.
Постоялый двор был недалеко, и обернулся я быстро.
Хозяина уже перенесли в дом - он лежал на столе, рубаху с него сняли. Я дал ему настойку опия, вымыл руки. Затем обработал живот самогоном, им же обильно протёр свои руки и инструмент.
Служанка находилась недалеко, готовая выполнить все мои просьбы. Вторая женщина вышла, не в силах видеть предстоящую операцию.
Я собрался с мыслями и приступил. Разрезал кожу, ушил подкожные сосуды, рассёк мышцы, вскрыл брюшину. Твою мать! Здесь просто мешанина из порезанных кишок и крови. Похоже, я вляпался. Даже в условиях хорошо оснащённой операционной, с анестезиологом, отсосами для осушения брюшной полости, отличным освещением и инструментарием у такого пациента больше вероятности умереть, чем выжить. Однако назад хода не было. Не брошу же я его с открытым животом.
Я начал осушать рану холщовыми тряпицами. Удача! Наткнулся на кровоточащий сосуд брыжейки, перевязал. Теперь можно разобраться с кишками. Так, здесь небольшой порез - наложил матрасный шов. А тут кишка перерезана пополам. Один конец кишки ушил кисетным швом, наложил кишечный анастомоз "конец в бок", чтобы избежать в дальнейшем кишечной непроходимости. Если, конечно, у мужика будет это дальнейшее.
Я провёл ревизию операционного поля - вроде сделал всё. Намочил тряпицу вином и всё вытер. Нигде ничего не кровит. Вот теперь можно уходить из брюха. Ушил послойно брюшину, мышцы, кожу. Уф, кажется - завершил. Причём - пациент жив, а у меня от напряжения дрожат пальцы. Чуть не сказал по привычке: "Всем спасибо!"
Служанка молодец, крепкая - не упала в обморок, помогала чем могла.
Я перевязал мужика, вдвоём со служанкой мы сняли раненого со стола, перенесли на постель. Мужик стонал, но пульс ровный, частит. Так и операция не из лёгких.
Служанка полила из кувшина мне на руки, подала полотенце.
- Поить и кормить его пока нельзя, поняла?
- Поняла, господин. Как звать‑то тебя, спаситель?
- Много будешь знать - скоро состаришься. Давай решать, что делать с убиенными? Вывезти бы их со двора - да в реку, и - концы в воду.
- Есть у хозяина подвода, и лошади есть. Запрягать?
- Позови для начала хозяйку.
- Не хозяйка она вовсе - дочь евонная. Хозяйка о прошлом годе от лихоманки сгорела.
- Да мне всё равно, кто она - зови!
Служанка убежала и вскоре вернулась с дочерью хозяина. Она уже успела снять разорванное платье и переоделась. Мордашка заплаканная, кожа на лице красными пятнами, глаза опухли.
- Звать‑то тебя как?
- Дарья.
- Вот что, Дарья. Мы со служанкой твоей…
- Маша я.
- С Машей поедем, убитых увезём за город.
Глаза Дарьи снова наполнились слезами.
- Отца не беспокой - он жив, но ему пока плохо; есть и пить не давай. Запомнила?
Женщина кивнула.
- Да, самое главное. Если у вас обеих будет рог на замке, всё может обойтись. Ну пропали три оглоеда - поищут, да перестанут. Проболтается кто‑нибудь - тогда пытки вас ждут неминучие и такие страшные, что сама смерть покажется желанной. Это обе уясните крепко–накрепко, коли жить охота.
Обе закивали головами.
Мы с Машей вышли во двор, вдвоём споро запрягли старого мерина в повозку. В конюшне были ещё две лошади.
- Это хозяйские, верховые - только его слушают.
Мы погрузили трупы на телегу, накрыли холстиной. Я оглядел двор.
- Так, Маша, у вас в доме песок есть?
- Есть - я котёл на кухне им чищу.
- Неси - надо кровь присыпать. Не приведи Господи - принесёт кого нелёгкая. Во дворе должно быть чисто - никаких следов оставлять нельзя.
Маша быстро сбегала на задний двор, принесла бадейку с песком, засыпала пятна крови.
Я снова осмотрел двор. Вроде - ничего. Балда! Тела кромешников погрузил, а сбоку, ближе к забору, сабли их лежат. Куда бы их деть? Сабли неважного качества, мне такие не нужны - в доме, что ли оставить? Нет, не стоит даже малую улику сохранять. Положу их к трупам и выкину вместе с телами. Я сунул сабли под холстину.
- Маш, вино в доме есть?
- А как же, - удивилась служанка, - почти полный погреб.
- Неси сюда кувшин побольше.
- Не время пить, господин.
- Неси!
Маша сбегала и принесла большой - литров на пять–шесть - кувшин с вином. Я вытащил пробку, понюхал. Хорошее вино, самому бы попить. Отпил глоток и сунул служанке:
- Сделай глоток.
Та упёрлась:
- Не буду, дел ещё полно по дому.
- Пей - глоток, не более. Надо, чтобы запах от нас был.
Служанка послушно отпила. Я положил кувшин на холстину, у передка телеги. Маша открыла ворота, мы выехали, и я остановился, поджидая, когда она вновь их закроет.
Начинало темнеть. Успеть бы до того, как закроют ворота, выехать из города.
Маша показывала дорогу, а я правил лошадью.
У ворот остановились. Подошёл стражник.
- Куда едем, чего везём?
Я пьяненько захихикал, дохнув на стражника винным ароматом, взял кувшин и протянул ему:
- Угостись, брат, отличное вино.
Стражник откупорил кувшин, нюхнул, воровато огляделся и сделал пару крупных глотков.
- Ух ты, вкуснотища!
- Забирай весь кувшин.
Стражник махнул рукой, разрешая проехать, а сам потрусил к караулке, стараясь держать кувшин за спиной. Я обернулся, провожая его взглядом, и похолодел. За нашей телегой тянулся след из крупных бордовых капель, отчётливо видимых в дорожной пыли.
- Держи вожжи!
Я соскочил с телеги и пошёл за нею, загребая, как будто спьяну, пыль и стараясь затоптать капли. Это была кровь, натёкшая с трупов. Недосмотрел, а ведь когда выезжали со двора - да и во дворе тоже - ничего не капало. Чуть не влипли. В телеге три убитых кромешника - это даже не смертная казнь, если попадёмся. Отдадут нас в руки опричников, а те уж придумают, как сделать, чтобы мы подольше помучились. Вспомнились деньки моего юношества, эпизоды из "Белого солнца пустыни", когда героя спросили: "Желаешь просто умереть или помучиться?"
Эти паразиты–кромешники обычных людей - не врагов даже - живьём в котлах варили, что уж про меня говорить, попадись я им в лапы. Каюсь - недосмотрел, надо было на дно телеги ещё холстину бросить. А теперь надо быстренько–быстренько убираться подальше от города.
Я вспрыгнул на телегу и хлестанул коня. От неожиданности мерин рванул, и Маша упала бы на трупы, не поддержи я её.
- Что случилось?
- Кровь с телеги капает, вот что. Хорошо, что вино взяли, стражнику глаза отвели.
- Какой догадливый, а я уж грешным делом подумала, что сам пить будешь. Ох и не люблю я пьяниц. Мой тятька от пьянки сгорел, а детей в семье было восемь душ. Вот маменька и определила нас сызмальства в прислуги, чтобы с голодухи не померли. - Маша помолчала. - Грех ведь на тебе - людей поубивал.
- Грех отмолю, тем более - это не люди. Обличьем похожи, а повадками - исчадье ада, помощники сатаны.
- А ведь и верно говоришь.
- Тем более - троих я сегодня жизни лишил, а одного - твоего хозяина - спас. Как думаешь, там, - я указал на небо, - мне зачтётся?
- Ох, не знаю, господин.
- Хозяин‑то хоть хороший?
- Справный хозяин, меня никогда не обижал. На праздники завсегда подарки дарил - платочки там или пряники медовые. И от хозяйки его дурного слова не слышала. Дочка у них славная, да не повезло ей: замуж вышла, а детей Господь не дал, вот муж её и бросил. Чуть руки с горя на себя не наложила.
- Как звать хозяина? А то из‑за него на душегубство пошёл, а как зовут человека и не знаю.
- Илья он, по батюшке - Тихонович, купец в третьем колене.
- Фамилия‑то какая?
- Ох ты, господи, - не сказала? Черкасов.
- Давно в доме служишь?
- А что я - считала? Годков двадцать.
Мы отъехали от Пскова вёрст на пять, прежде чем я заметил удобный съезд к реке Великой. Выехали на берег, я развернул телегу задом к воде. Надо бы что‑нибудь тяжёлое к телам привязать, не то всплывут.
Я поискал камни, нашёл парочку валунов, подкатил к телеге. Откинув холстину, дал Маше нож:
- Режь холстину на узкие полосы.
- Добро хозяйское без разрешения переводить не дам.
- Дура! Она всё равно в крови. Надо к телам камни привязать. Делай, что сказал.
Пока служанка споро резала холстину, я сбросил с телеги два оставшихся тела. Узкими полосами холстины привязал к каждому по булыжнику, сбросил трупы в воду. Туда же закинул и сабли опричников.
- Маша, теперь вымой телегу. Холстина осталась?
- Половина почти.
- Вот ею и вымой как следует. Назад днём поедем, посветлу следы крови видны будут, потому старайся.
Я распряг мерина - пусть попасётся. Ноги предусмотрительно спутал.
Служанка принялась за дело - мочила холст, оттирала доски подводы. Я же рукой зачерпывал влажный песок с берега и оттирал низ подводы. Плохо, что стемнело, и лишь луна давала скудный свет.
Часа через полтора–два мы закончили.
Я сбросил сапоги и рубаху, закатал брючины, за шёл по колено в воду и оттёр руки, вымыл лицо. Маша немного поколебалась, потом отошла в сторонку, сбросила платье и голышом залезла в воду. Шумно поплескалась и вылезла.
Натянув платье на мокрое тело, она уселась на облучок.
- Чего теперь делать будем?
- Утра ждать. Ночью городские ворота закрыты, в город не пустят.
- Ох ты, беда какая - одна ведь Дарьюшка с отцом.
- Бог даст - выживет. К тому же утром надо телегу осмотреть - не осталось ли где крови.
Я посмотрел на луну - время было к полуночи. До утра далеко, надо немного вздремнуть.
Я залез в телегу, улёгся во весь рост, закрыл глаза. Может, бросить всё, берегом добраться до корабля - и гори оно всё синим пламенем? И чего мне так "везёт" на кромешников? Или это я такой, что неприятности ко мне липнут? Нет, корабль отменяется: деньги остались на постоялом дворе - сумма изрядная, я из‑за них в Стамбуле сколько корячился, да и на охране корабля саблей помахал.
Послышался голос служанки:
- Тебе не боязно на телеге лежать? Кровь на ней!
- Бояться живых надо, Маша, а не мёртвых. Только живой может делать тебе пакость. А коли умер человек - воздай ему по заслугам. Доброго - схорони по христианскому обычаю, а плохого… на труп плохого плюнь и кинь в канаву, как падаль.
- Жестокий ты.
- Кабы не моя жестокость, хозяин твой, Илья, умер бы уже часов шесть назад, а с вами обеими кромешники поразвлеклись бы всласть да и животы бы вспороли.
- Ох, какие страсти! Холодно что‑то стало, с реки прохладой тянет.
- Не надо было на мокрое тело платье надевать - замёрзнешь.
Я закрыл глаза. Надо обдумать ситуацию.
Телега немного качнулась, рядом со мной улеглась Маша.
- Холодно, совсем озябла. Не прогонишь?
- Места, что ли, жалко? Лежи, вдвоём теплее, может - удастся вздремнуть. Чую - день завтра колготной будет.
Однако ситуацию обдумать не удалось - волновала близость женского тела. Это сколько же у меня женщины не было? Я начал вспоминать. Ё–моё, да после временного переноса сюда вроде как и не было. Что‑то я совсем плохой стал, то о деньгах, то о деле пекусь.
Соблазнять или уговаривать Машу не пришлось. Я ощутил женские пальчики на своих чреслах. Естество моё восстало, я завалил Машу на спину, задрал платье и набросился на неё, как голодный тигр на мясо. Маша лишь пискнула слегка от такого напора.
Когда я отвалился от женского тела, как клоп, насосавшийся крови, Маша прошептала:
- Мне тепло стало. Ты сильный.
М–да, не учёл я того обстоятельства, что женщины всегда тянутся к сильным, способным постоять за себя мужчинам.
В общем, ночка удалась на славу, Маша оказалась темпераментной особой, и проснулись мы, когда солнце уже встало.
Умывшись, я снова осмотрел телегу, не пропустив ни одной щели, ни одной доски. По–моему, телега была такой чистой только тогда, когда её сделали.
Теперь бы и покушать, да нечего.
Я поймал и запряг мерина, и мы отправились в город.
Чем ближе подъезжали к городу, тем больше мрачных мыслей лезло мне в голову. Не хватились ли опричники пропавших подельников? Знает ли их начальство, куда, в какой дом они пошли, или это было их самодеятельностью? Жив ли ещё Илья?
Городские ворота были давно открыты, и даже обычная в это время очередь из крестьянских возов перед ними уже рассосалась.
Вот и знакомый уже дом.
Я перелез через забор, открыл ворота, завёл коня с телегой во двор. Служанка сразу побежала в дом. Я же распряг коня и завёл его в конюшню. Зашёл в дом, вымыл руки и прошёл к давешнему пациенту.
- Здрав буди, Илья!
- И те… бе… то… го… же, - просипел пересохшими губами хозяин.
Я осмотрел повязку. Терпимо - сукровица есть, но крови нет. Пульс ровный. Надо же, выдюжил мужик. Загадывать рано, как пойдёт дальше, но начало обнадёживающее.
- Дарья, дай водички отцу - два глотка, не более.
Больной с жадностью припал к носику кувшина с водой.
- Ну–ну, будет, нельзя тебе более. Всему своё время.
- Пить охота.
- Конечно, охота, понимаю, но не всё сразу. Дарья, по два глотка через два часа воду давать будешь. Если уж сильно просить будет, намочи тряпицу, дай пососать. А кормить пока нельзя.
Илья махнул рукой, вернее - хотел, получилось слабо, но я понял, наклонился.
- Чего с этими?
- Дарья, выйди.
Дождавшись, когда женщина, капризно передёрнув плечиками, вышла, я сказал:
- Всех троих я во дворе твоём порешил. Трупы со служанкою твоею вывез за город на телеге и утопил в реке. Землю во дворе песком присыпал, следов никаких нет. Ты это хотел услышать?
Илья кивнул, на лице расплылась довольная улыбка.
- Ты кто?
- Лекарь, звать Юра. В Пскове никогда не бывал. Вчера первый день как здесь - и тут на тебе!
- Спасибо! За себя и за дочь спасибо. Видел я, как её сильничали, сделать только ничего не мог.
- Не разговаривай, лежи, набирайся сил. Ежели придёт кто из знакомцев, скажи - живот прихватило. А боле никому ничего не говори.
- Сам об этом просить хотел.
- Всё, потом поговорим - я утром и вечером приходить буду, пока не выздоровеешь.
Я вышел в коридор, ещё раз обговорил с Дарьей и Машей, как ухаживать за раненым и где меня найти, если будет нужно. Дарья помялась:
- А может ну его, постоялый двор? Перебирайся к нам - дом большой, места хватит, да и нам спокойней будет. Отец слаб, а я всю ночь от страха тряслась. Хоть ворота и заперты, а двери на доме нет - вчера выбили.
А, чёрт, и в самом деле. Мельком я отметил, когда заходил, что дверь висит не на петлях, а стоит рядом, прислонённая к стене.
- Ладно, быть посему.
Я вышел из дома, отправился на торг. Нашёл там в работном закутке плотника, привёл к дому:
- Навесь двери, как положено. Вчера перебрал немного, - врал я, - да силы не рассчитал.
Плотник оглядел меня, видимо, решил, что я и в самом деле могу двери по пьяни вынести, кивнул и взялся за работу. Руки у мужика росли из правильного места, и вскоре дверь висела на петлях. Я проверил, легко ли закрывается, хорошо ли ходит по пазам дубовый запор, похвалил работу и рассчитался. Дарья попыталась вмешаться, чтобы расплатиться самой, но за спиной плотника я показал ей кулак, и она отошла.
Когда плотник ушёл, она обиженно сказала:
- Ты чего кулаки показываешь?
- Не мог же я ему сказать, что дверь сломали кромешники, пришлось врать, что был пьяным, сломал. Он меня за хозяина принял, а ты с деньгами лезешь. Впредь никогда такого не делай, что бы ты от меня не услышала, не встревай - можешь подвести.
Я направился на постоялый двор, рассчитался с хозяином, забрал свои скудные пожитки и деньги и вернулся в дом Ильи.
Завидев меня, обе женщины обрадовались. Видимо, со мной они и в самом деле чувствовали себя в безопасности.
Мне показали отведённую комнату. Небольшая, но уютная, окно её очень кстати выходило на передний двор, так что я мог видеть часть улицы и ворота.
Я снял сапоги и решил прилечь отдохнуть - предыдущая ночь выдалась почти бессонной. Сон сморил почти сразу, едва голова моя коснулась подушки.