Те, кто слишком долго и много видели смертей, обычно делятся на две категории.
Первая звереет и превращается в скотов - они уже не могут без крови. После войны по всем участвовавшим странам была сильнейшая вспышка преступности. Люди привыкли к убийствам и перестали бояться последствий, как и уважать закон. Оружие в руках очень меняет человека. Совсем по-другому себя чувствуешь. Сильным, смелым. Нет для тебя преград, и никто остановить не может. Только пуля.
Вторая возвращается к нормальной жизни, но стоит случиться чрезвычайному событию, как вся эта муть моментально всплывает. Нет у меня в душе уважения к чужому неприятному существованию рядом. Не трогай меня - и я тебя не трону. Нормальный человек должен думать: а что будет дальше - и в принципе не стучать ближнего и дальнего своего по башке топором или выпускать ему кишки ножом. А мне как-то фиолетово. Нет, в тюрьму попасть не мечтаю, как раз наоборот, но чего-то сдерживающего явно не хватает. Смахивает на то, что я не вполне нормален, но абсолютно комфортно себя чувствую. Впрочем, по бытовухе еще никого не прикончил и не собираюсь. Разве что по роже противной настучать, да и то нечасто. Надо ж иметь какие-то границы!
Ну а если не соображаешь, что бывшего фронтовика не стоит задевать без веской причины, - придется ответить. И буду я скакать на манер принца на белом коне, спасать красну девицу, вполне заслужившую собственным поведением серьезного воспитательного процесса. Уж хорошую оплеуху она, без сомнений, получит. Не потому я собираюсь работать спасателем, что весь из себя замечательный, а исключительно по той причине, что не хватило силы настоять на своем. Надо было послать ее, к шайтану, домой и самому лезть в чужую квартиру. Выходит, сам и виноват со всех сторон.
- Я это, - нетерпеливо сказал бывший шофер в потемневший глазок у двери. - Мы привезли журналюгу, - поспешно добавил он, правильно реагируя на толчок "Вальтером" в спину.
Замок заскрежетал, и дверь начала открываться. Мой шофер диким вепрем прыгнул внутрь, сметая с пути встречающего, и завопил: "Wasser!"
При чем тут вода, я не понял, но раздумывать было некогда. Пуля попала ему в спину, и доблестного бегуна швырнуло на стену. Знал же, что вся эта покорность показная, но не ожидал такого идиотизма. Он что, думал, я стану кричать: "Стой, руки вверх"? Предупреждал я его словесно и пример предоставил в виде покойного жлоба, но до некоторых ничего не доходит. Судьба. "Аллах никогда не отсрочит человеку смерти, если настал его смертный час".
Лапающему карман, из которого он никак не мог извлечь пистолет, второму немцу я выстрелил в голову. Это бывает, когда от неожиданности вгоняет в ступор. Тысячу раз проделывал, и вроде бы никаких сложностей, но в самый ответственный момент что-то там цепляется. На гаком расстоянии сложно промахнуться, и пуля, войдя в глаз, вышла из затылка, снеся половину черепа. Явно неподходящий экземпляр на роль идеологического лидера Народной партии. Наличествуют мозги, запачкавшие стену. Ему бы воспользоваться ими по назначению и постараться меня кулаком достать, но молодой еще и неопытный камрад. На войну не успел и в атаки не бегал. Оно и хорошо: в ближнем бою молодость может уделать опытность.
Я для спокойствия выстрелил повторно в моего недолговечного таксиста, скребущего пальцами полированный паркет. Зачем ему мучиться и мне на нервы действовать, отвлекая. Перешагнув через него (не вырастет уже, бедняга), не стал с диким воплем врываться в комнату. Если "язык" не соврал, должен быть еще один. А если пытался мне лапшу на уши повесить, то и больше. Вбегать - подставляться. А спешить мне некуда. Законопослушные бюргеры уже должны телефонировать в полицию. Не трущобы, чай, какие. Вполне приличный дом, и стрелять здесь в вечернее время запрещено.
Запасной обоймы у меня нет, зато есть запасной пистолет. Всегда лучше, когда много патронов. Меняем "вальтер" жлоба на "вальтер" шофера, становимся сбоку и осторожно толкаем ногой дверь. Очень удачно, что она была приоткрыта. Мне совсем не улыбается трогать ручку и проверять, пробьет пуля доску или нет.
- Русский, - сказал голос за дверью, - ты кино про ковбоев любишь?
- Я люблю хорошее кино, а про ковбоев или про любовь - мне без разницы.
- Ну тогда не будем устраивать дуэль под траурную музыку. Ты очень шустрый оказался. Я стрелять не буду, и ты тоже не сможешь. Заходи!
- Любка, - позвал я по-русски, - он там один?
Заодно и проверка. Есть она внутри или уже с Аллахом беседует о прегрешениях тяжких.
- Один. И он меня держит, - ответила вполне нормальным голосом.
- Один я, - ответил по-русски мужчина. - Извини, на вашем языке полноценно общаться не получится. Я все больше по военному справочнику учился. "Руки вверх!", "Где штаб?", "Как проехать в населенный пункт?". Так что дальше отвечай по-немецки. А хитрить не надо. Сказать сложно, а понять смогу.
- Он не будет стрелять, - сдавленно сказала Любка.
Я шагнул в комнату, настороженно глядя туда, откуда звучали голоса, и увидел почему. Низкорослый крепыш, со шрамом на щеке и плохо бритой мордой, стоял, прикрываясь Любкой и держа очередной "вальтер" у ее головы. Вид у девушки был растрепанный, но вполне здоровый.
- Сейчас ты медленно, по стеночке пройдешь в тот угол, - сообщил крепыш, - при этом пистолет опустишь и будешь вести себя абсолютно спокойно. Заметь, я даже не требую его бросить, всему есть границы. А мы вдоль противоположной стенки пройдем к выходу.
- Или?
- Или я ее застрелю.
- Очень глупо. Ты - ее, я - тебя.
- А что делать? Полезли вы в нехорошие игры, еще и мальчиков моих пострелял. Думаешь, я повернусь к тебе спиной? Так что не устраивай здесь очередного кинофильма. Отдай чужие бумаги, и будущее будет светло и прекрасно. А для гарантии она пройдет со мной.
"Ага, - подумал я. - Если у меня есть эти бумаги и я заглянул в них, то после всего этого уже не жилец. Даром что ни шайтана не понял".
- Я - журналист, - сказал вслух, постаравшись улыбнуться как можно паскуднее, и вытащил левой рукой второй пистолет. Если не дурак - догадается. - Нашей братии чем больше покойников, тем лучше. Сенсация! А если еще и невинная девушка погибнет - вообще отлично. Можно излить множество негодования на современные нравы, преступность и плохую работу полиции.
Он мгновение думал, потом лицо исказилось от ярости. Пистолет оторвался от Любкиной головы и пошел в мою сторону - что и требовалось. Я выстрелил. Потом еще и еще, каждый раз делая шаг вперед, пока не встал прямо над телом и "вальтер" не щелкнул бессильно.
Девушка вцепилась в меня, судорожно всхлипывая. Не слишком приятно, когда тебя тащит за собой, вцепившись в плечо, труп, старательно пачкая кровью. Да и у меня в ушах от выстрелов в помещении звенело.
Я обнял Любку, погладил по спутанным волосам и забормотал что-то успокоительное, не особенно задумываясь о смысле. Нотации про невыполнение обещаний читать не ко времени. Сам в это время лихорадочно прикидывал, что делать дальше. Бегать и скрываться глупо - не мой город. Да и смысла ни малейшего. Свидетелей нет, можно болтать что угодно, если не слишком завираться. Но ведь не оставят в покое. Пока мы вопроса не решим, все равно надо иметь запасной выход. Отправить ее на Русь?
- Где Арам? - спрашиваю.
- Он не раньше завтра вернется. По делам уехал в Гамбург, - шмыгая носом, отвечает.
Это тоже отпадает. Не хочется, но придется…
- Все? - интересуюсь, вытирая Любке слезы не слишком свежим платком, добытым из кармана брюк. - Успокоилась?
- Да.
- Надо звонить в посольство. Мы все-таки честные граждане Руси. Совершенно не требуется неприятностей с полицией. Ее уже наверняка вызвали соседи.
- А что говорить? - с интересом спрашивает Любка, поднимая голову.
- Правду. Всю правду и ничего, кроме правды. С одной маленькой поправкой. Ни в какую чужую квартиру мы не заходили и абсолютно точно ничего там не брали. Если спросят, где были после Лассе, - гуляли по городу. Он ничего не скажет: самому неприятности не нужны, да я и предупреждал. Так что ничего у них не найдется. А мы… Могу я пройтись с красивой девушкой по улицам без всякой задней мысли?
- Со мной можно, - согласилась она.
* * *
- Да ничего я не брал с его паршивого трупа, - с тоской заявляю, услышав обвинение в третий раз. - Хотите, на Коране поклянусь?
- Когда мусульманин клянется на Коране, это ровным счетом ничего не значит. Клятва на Коране перед неверным недействительна, - устало сказал Груббер.
Ему бессмысленный допрос надоел не меньше, чем мне. Предъявить нам все равно нечего. Чистая самозащита. Трое вооруженных людей в чужой квартире. Следы обыска, синяки у Любки, которые она после первого же неприятного вопроса предъявила, закатав рукав и сделав попытку с рыданиями задрать юбку. Мне в принципе не показалось, что она действительно в истерике. К приезду крипо вполне успокоилась и больше изображала на публику. Она желала сидеть рядом со мной, старательно цепляясь за единственного знакомого и пуская слезу, и категорически отказывалась побеседовать со следователем отдельно. Не самый глупый вариант поведения.
Был еще зарезанный жлоб в машине у подъезда, но я сразу покаялся чистосердечно во всем. Там, в машине, наверняка остались отпечатки пальцев - было не до того, чтобы все тщательно протирать, да и увидеть могли, как мы выходили. При большом желании можно долго нервы мотать, поэтому врать с ходу не стоило.
- Ой-ой, - изумился я, - нашелся знаток Святой книги. Еще речь про джихад, агрессивные желания и страшную жажду крови конкретно у русских. Заполировать противостоянием двух миров и нашей восточной ментальностью, которой цивилизованному человеку не понять, и будет замечательный образчик военной имперской пропаганды. Чем обвинениями бросаться, вспомнили бы про бесконечные нарушения договоров в европейской истории. Если не стесняетесь своих единоверцев обманывать, предъявлять претензии нам не стоит. "А с теми неверующими, с которыми вы заключили договор, и они не нарушали его и никому не помогали против вас, надо завершить договор до конца и соблюдать его". У нас как говорят? Как аукнется, так и откликнется. В исламе разрешается обманывать только в трех случаях. Во-первых, на войне - врага, это называется военной хитростью. Во-вторых, чтобы помирить людей, и это очень правильно. В-третьих, можно соврать своей жене, делая ей комплименты, иначе лучше повеситься. Женщины ненавидят, когда им говорят правду. А любая другая клятва является харамом.
- Какое счастье, - с чувством заявил Груббер, - что у вас отделили школу от религиозных учреждений. Сразу видно довоенную закалку. Насколько лучше беседовать с нормальными людьми, не знающими Корана наизусть. При желании в Коране можно найти все. Призыв к миру и согласию - и тут же воинственный боевой клич. Навязывание веры и предопределенность в отправке таких, как я, в геенну огненную. Восток - дело коварное.
- Если с пристрастием почитать книги христиан, там тоже много чего найти можно. Процитировать? Я хорошо учился в медресе. "Inimicus Crucis, inimicus Europae".
Вошел очередной полицейский и, наклонившись к уху Груббера, что-то тихо сказал.
- Пусть заходят, - ответил тот. И, посмотрев на меня, добавил: - Вы ведь понимаете что это не конец, и те не успокоятся, пока не получат свое? А я ничем не смогу помочь.
Ага, помощь от полицейского. Чистосердечное признание утяжеляет наказание.
- Аллах знает все ваши добрые деяния и воздаст вам за них! - "обрадовал" Я его.
Вошли двое. Один представился третьим советником Русского посольства или чего-то в этом роде. Был он со страшно интеллигентным лицом, в круглых очках. Второй пробурчал что-то невразумительное про юридическую защиту и имел соответствующие габариты. Защитник сирых и обездоленных. Он назвал фамилию Иванов. Очень правильная фамилия. У нас, на Руси, Ивановых - как собак нерезаных. Каждый второй ихван со временем превратился в Ивана, а потом и в Иванова. Не умели мужики правильно произносить слабо звучащую букву "х", вот и стала фамилия самой распространенной в стране, без всякого глубокого умысла. Наверняка и в кармане соответствующее удостоверение имеется.
Некоторое время очкастый с Груббером препирались, выясняя, в чем нас обвиняют, потом следователь раздраженно махнул рукой и вышел.
- Не будет помилован тот, кто сам не проявляет милосердия к другим, - сообщил я ему вслед.
- Мне бы хотелось побеседовать с госпожой Мясниковой наедине, - сказал интеллигент. - В другом месте.
Я посмотрел на Любку и кивнул. Она нехотя встала и, оглянувшись у двери на меня, послушно проследовала на выход. А собственно, куда? Во второй комнате и в коридоре покойники и толпа полицейских. Где он собрался беседовать? На лестнице?
- А я тебя только сегодня вспоминал, - сказал я, доставая сигареты. - Помяни старого знакомого - а он уже здесь.
- А ты как хотел? - удивился Радогор, прикуривая. - Дело, - он прищелкнул пальцами, - государственной важности.
- Я? - искренне изумляюсь. - Нет, я морально устойчив, Родину еще не продавал и вообще белоснежен как ангел, спустившийся с небес, но чтобы спасать меня прислали… хм… специалиста твоего уровня…
- Ты о себе слишком высокого мнения, - стряхивая пепел на пол, задумчиво сказал он. - Первая стадия мании величия. Нам гораздо интереснее герр Штенис. Пора шалуну дать по рукам. Короче, я человек занятой, разговоры разговаривать некогда, и желания выдирать зубы плоскогубцами для ускоренного взаимопонимания нет. Рассчитываю на старое дружеское знакомство. Тем более что ты меня вспоминал добром: я не икал. Где?
- Утром отдал консьержу в доме, с просьбой вернуть только мне, - дисциплинированно доложил. - Но ты уж тоже сделай одолжение - объясни, кого шантажировать будешь.
- Никого, - отрицательно помотал Радогор головой. - Тому не надо искать шайтана, у кого он за плечами. Но ты все равно не поверишь. Газетчики в жизни столько вранья наслушались, что уже никому не верят. В этом мы сходимся. Профессиональный заскок. - Он раздавил недокуренную сигарету и встал. - Поехали!
Трупы из коридора уже вынесли, но рисунки мелом, с пятнами крови, и следы на стене смотрелись живенько. Как на картине абстракциониста. Смелый мазок здесь, не менее красивый там. Искусствоведа еще сюда, и он подробно изложит, что именно хотел сказать художник. Много нового можно узнать про себя. Хорошая профессия - мели языком, употребляя сложносочиненные выражения и ссылаясь на неведомых авторитетов, и люди завороженно смотрят в рот, обнаруживая неведомые глубины на мели.
Любка действительно стояла на лестнице в компании третьего секретаря и нервно курила.
- Все, - сказал довольно очкастый. - Обвинений не предъявлено. Выезд из страны временно запрещен, но мы еще поборемся. Какое право имеют русских подданных, ни в чем не замешанных и подвергшихся нападению, так унижать? - Он был искренне возмущен несправедливостью полиции и явно не при делах. Его задача была - махать удостоверением и жаловаться по инстанциям. Науялис стоял с ничего не выражающим лицом и делал вид, что его не касается. Он человек маленький.
Я задумчиво посмотрел на него и мысленно дал зарок изобразить его в очередном сценарии в виде английского контрразведчика. Нельзя такого колоритного типа не вставить. С плоскогубцами в руках. Главное, чтобы потом не побил.
- А ты куда? - спросила меня Любка настороженно.
- Домой. Раз все кончилось…
- Нет! Я здесь одна не останусь! Мне страшно, - тоном ниже сказала она.
- Ну поехали, - без особой охоты соглашаюсь. Принц я или не принц? Спас или не спас? Теперь придется и в дальнейшем отвечать за девицу красную.