* * *
Леонид Ильич Пранов вытянулся по струнке, игнорируя предложение присесть. Он пришел отчитываться и, отставной вояка, докладывал по форме. Тимур Аркадьевич слушал вполуха, перед ним на мониторе шел выпуск новостей, шевелила губами диктор, и бегущая строка сообщала подробности взрыва для слабослышащих. Или отключивших звук.
- Таким образом, - подытожил Пранов, - инициирован выход агрессии. Плановый выброс. Согласно докладам Управления ближнего прогнозирования, в ближайшее время следует ожидать всплеска националистических настроений…
- Хорошо. - Тимур Аркадьевич глянул на Пранова: невысокий, полный, нос в прожилках, костюм мешковатый, на лысину зачесаны редкие седые волосы. - Вы свободны.
Пранов разинул рот - беззвучно, как диктор, - пожевал губами. Тимур Аркадьевич шевельнул мышкой и прошел по ссылке "Видео очевидцев". Слова Пранова интересовали его в последнюю очередь, гораздо важнее было, как повел себя этот рекрут, Каверин.
Не то, не то… Качество записи паршивое, мешает дым, трясутся руки "оператора", камера мобильного не предназначена для кинохроники. Ползет, оставляя за собой кровавый след, мужчина в дубленке. К нему кидается Каверин, пытается поднять, смотрит на снимающего: "Помоги!"
Тимур Аркадьевич видел войны и видел смерть. Бессмысленность терактов до сих пор потрясала его. Люди. Только подтолкни - кинутся убивать без разбора правых и виноватых, отправляя их в разинутые пасти своих кровожадных богов.
Пранов, тихо прикрыв дверь, вышел из кабинета. Заглянула Маша, предложила кофе, Тимур Аркадьевич поблагодарил.
Что дальше будет делать наш молодчик? До завтрашнего утра у него полно времени, что же он будет делать? Как себя поведет?
Тимур Аркадьевич знал и это. Но проверить было приятно.
* * *
Выли сирены: "скорая", пожарные, полиция, автомобиль прокуратуры. Почти заглушая их, тарахтели вертолеты. Самый центр Москвы, переход, толпа на улице. Плач, вой, рев оглушали, лишали способности соображать, но Ник искал тех, кто взывал о помощи. МЧС, как всегда, не справлялось, и Ник раз за разом спускался на задымленную станцию, вытаскивал людей и помогал другим добровольцам.
Не удержался. Разбил наглому "оператору" нос, а затем и телефон. Менты сделали вид, что не заметили.
Теперь саднили костяшки, но Ник все равно волок к эскалатору грузную женщину, причитавшую:
- Мои вещи, мои вещи! Моя сумка!
Никакой сумки у нее не было. Наверное, вместе с кистью правой руки осталась на платформе. Ник перетянул женщине культю своим шарфом, прежде чем ухватить ее под левый локоть. Она шла сама, хоть и потеряла много крови, лишь слегка приваливалась на Ника. Оглушенная шоком, раненая не заметила, что лишилась руки.
- Моя сумка! Где моя сумка?!
Что у нее там? Документы, кошелек с зарплатной карточкой, деньги с продажи бабушкиной квартиры, последняя заначка, фотография любимого ребенка или погибшего мужчины?
Ник сдал даму подоспевшим врачам и развернулся, чтобы опять идти вниз. Только взглянул на небо - вечернее московское небо цвета ржавчины. И вдохнул поглубже.
Врач, забравший безрукую, спросил:
- Сам-то цел, герой?
- Цел, - ухмыльнулся Ник половиной рта. - Только ушибся. Пойду еще.
- Потом загляни к нам. Кофе налью. С коньяком.
Одни машины "Скорой" уезжали, другие прибывали, но несколько бригад дежурили на месте. Ник кивнул врачу, хмурому усатому дядьке с желтым лицом, и поспешил в переход.
Торговые палатки позакрывали, под ногами валялись оторванные пуговицы, хрустел мусор. Ник проскочил кишку перехода, сбежал по остановленному эскалатору. Дежурная тихо плакала в своей будке, турникеты отключили.
На станции почти никого не осталось. Два мента пронесли мимо Ника носилки, накрытые черным. Думать и осознавать было некогда, Ник привычно осмотрел вестибюль. Девчонке в длинном полосатом шарфе уже не поможешь, живой человек так голову не повернет, но все же Ник проверил пульс. Шея уже успела остыть. "Жаль", - отметил Ник. После он пожалеет всех и каждого.
Подходя к пострадавшим, Ник всматривался в их лица, опасаясь увидеть знакомого или своего студента. В раскуроченный состав он не совался - хватило кровавых брызг, мелких, будто из пульверизатора, на облицовке колонн. Ребята в форме, морщась, что-то обсуждали. Пашка тоже может быть где-то здесь.
- Эй! - крикнули хрипло, громко, и Ник обернулся. - Эй, парень!
Ника передернуло от отвращения. Бомжиха. Где она была в момент взрыва, в вагоне или на платформе?! Обрюзгшая, красные брыли свисают чуть ли не до плеч, губы лиловые, глаза заплывшие, под правым - синяк. На бомжихе несколько слоев одинаково засаленных вонючих тряпок, шапки нет, к голове прилипли редкие седые волосенки.
- Эй! Парень! Мне плохо!
Она, пошатываясь, приближалась, и Ник не знал, что делать. Менты заметили, но на помощь не пришли - Ник примелькался, бегал туда-сюда, даже когда поставили оцепление, его не останавливали, не заворачивали назад.
- Наверх ступай! - крикнул, пятясь, Ник.
Помочь - ей?! Обхватить жирную тушу руками, позволить опереться на себя?! Метра за три от бомжихи несло вокзальным сортиром и блевотиной. Она, конечно, человек…
Бомжиха остановилась, склонила голову к плечу, кокетливо выпятила губы:
- Па-арень! Помоги!
Дым, к счастью, не рассеялся и отчасти заглушал ее "аромат".
- Я ранена!
Ник сплюнул на пол. Ранена она. Не опохмелилась, наверное! В мире было достаточно вещей, с которыми он пытался бороться и которые ненавидел. Бомжей-алкашей, по мнению Ника, можно было отстреливать. Эти люди сами выбрали свою "жизнь". И сами ее угробили.
Тетка принялась раздеваться. Замерев, как в кошмаре, Ник наблюдал. Слетела на пол верхняя тряпка, бомжиха задрала первый свитер, второй… Ника замутило. Он подозревал, что, если ее отмыть, найдется майка. Когда бомжиха завернула наверх задубевшую рубаху, ткань хрустнула.
Ник против воли уставился на иссиня-белую, в серых потеках кожу. Посреди брюха, отвисшего, с глубоким провалом пупка, зияла рана. Теперь, когда бомжиха отодрала тряпки, кровь капала на плитку.
Баба посмотрела на Ника:
- Во. Вишь? Раненая я!
Она прекрасно знала, что Ник должен ей помочь, и улыбнулась, показав черные пеньки зубов.
Должен?! Нет уж.
- Раненая? Ну и сдохни! - Ник развернулся и бросился вверх по эскалатору.
Завидев его, усатый врач поднял руку:
- Сюда давай!
За открытой дверью "скорой" кто-то причитал, кто-то ругался. Усатый курил рядом. Он поделился с Ником сигаретой, сунул ему в руки крышку от термоса, полную черного кофе.
- Кончились? Всех вывели?
- Почти, - прихлебывая осторожно, чтобы не обжечься, ответил Ник. - Я вроде больше не нужен. Пойду.
- Иди. - Врач затянулся и выпустил в небо облачко дыма. - Ты с родными хоть связался? Мобильники хреново пашут, я никому дозвониться не могу.
Ник поперхнулся кофе. Он не то что не связался - даже не вспомнил, что мама волнуется. Полез в карман за мобильником. Связь была, но плохая, на одну полоску. Подумал и набрал номер Артура.
* * *
Снежные хлопья падали на лобовое стекло, таяли и тотчас размазывались "дворниками". Алексанян тактично молчал, ждал, когда Ник отойдет от потрясения и сам все расскажет. Сигаретная пачка второй раз выскальзывала из пальцев Ника на колени, зуб на зуб не попадал. Наконец он выудил сигарету и нервно затянулся. Артур опустил стекло и даже не стал возмущаться - поглядывал на друга с интересом, как врач на пациента.
Ник зажмурился. По ту сторону сомкнутых век - вытаращенные глаза, разинутые рты, кровавые пятна на полу, белые халаты, серая форма полицейских. Не покидало ощущение, что он упустил что-то важное. Вот оно, дразнит смутной тенью, но посмотришь - ничего.
Памятью отмотать события назад. Двери закрываются. Бритоголовый хам с бельмом ломится к выходу из вагона, теребит ремень сумки, дергает веком. Ремень… Сумка…
- Ты матери хоть позвонил? - не удержался Алексанян.
Ник кивнул:
- О теракте она узнала от меня, телевизор не смотрит, думала, я в институте, мне же не нужно на "Третьяковскую". - Ник глянул на часы: без двадцати восемь. - Надо же, прошло только сорок минут!
Смутная тень начала приобретать очертания, но из-за разброда в мыслях сконцентрироваться не удавалось. Ник погасил сигарету, потер виски, стимулируя мыслительный процесс, и спросил чужим голосом:
- Что говорят о теракте? Кто организатор?
- Шахиды, как обычно. Дочь погибшего боевика отомстила за отца. Папаша был известным беспредельщиком, как же его… Забыл, вспомню - скажу. Ну и конечно, в блогах вопят, что взрыв организован ФСБ, чтобы отвлечь граждан от забот.
Лица, лица, лица. Бомжиха, зареванная девочка. Где же, где? Тепло. Парень с телефоном, женщина с оторванной кистью, требующая сумку. Еще теплее. Нет, не вспомнить. Надо успокоиться и поразмыслить над этим дома.
- Знаешь, что ребята решили? - стараясь отвлечь Ника, спросил Алексанян. - Бойкотировать лекции Опы. Причем эту идею поддержали даже старшекурсники.
- А она, естественно, подумала, что это я, неспособный поступить по-джентльменски, подговорил студентов, - буркнул Ник, думая о своем.
Догадки и предположения напоминали зуд между лопаток - хотелось почесаться, но Ник не мог дотянуться. Пришлось развлекать себя разговором в надежде, что зуд ослабнет.
- Если я скажу, что ни при чем, ты поверишь?
- Поверю, - кивнул Алексанян и откинулся на подголовник. - Ты для них - авторитет, они страдают из-за того, что ты уходишь. Я не ожидал, что Опа настолько глупа и уволит тебя в такой момент.
- Ученость и ум - разные вещи, - заметил Ник. - Да, это она посоветовала мне уйти, и я не стал возражать, а тут работу предложили.
- Зарплата какая?
- Сто двадцать тысяч да на испытательном сроке! Обещали повысить.
Алексанян вскинул брови, присвистнул и вцепился в руль:
- Кажется, тронулись! Ненадолго, думаю. Вечно пробки, и лучше не будет. Ты спроси, может, им философ нужен, а то что-то меня зарплата не устраивает. И Опа - тоже. Хотя кому сейчас нужна философия…
- Не нуди, - попросил Ник.
- Я не нудю. Просто я - реалист.
Алексанян свернул с Кутузовского во дворы. Мимо музея-панорамы "Бородинская битва", мимо церкви, направо к заводу, налево… Бесполезно - все дороги забиты автомобилями.
- Ну я же говорил, - вздохнул Артур. - И тут пробки.
- Наверное, родительское собрание. - Ник завозился с ремнем безопасности. - Гимназия же, родители пешком не ходят, даже детей водители возят, няньки и бонны… А ты куда?
Алексанян снял с магнитолы "морду", убрал ее в бардачок и заглушил машину.
- Провожу тебя до дома. Судьба - не дура, я всегда говорил. Если ты из теракта без царапинки выбрался, значит, жди неприятностей. Пойдем уже.
Припарковались у соседнего дома, на тротуаре. Ник прикурил очередную сигарету, сунул руки в карманы и зашагал рядом с Алексаняном, петляя меж автомобилями.
Все окна школы, стоящей напротив дома Ника, светились - родители желали знать об успехах и проступках своих чад. Несколько раз в год Ник ненавидел родную гимназию - во время последнего звонка и выпускного бала, когда машины заполоняли двор и из спортзала по всему району разносилась музыка, а нетрезвые школьники, сбежав от учителей, громили детские площадки. И конечно же когда человек сто двадцать подростков в три часа утра шли на кораблик кататься.
Свернули к третьему подъезду. На лавочке сосед с седьмого этажа, мелкий и хлипкий вэдэвэшник (как он сам говорил) Гриша, бухал с корешами.
Это было нормальное для Гриши повседневное занятие - прикладное пьянство. Однажды он на спор с другом полночи бил о голову бутылки. Пластиковые. Из-под пива. А в другой раз на него сожительница из окна фикус скинула. Гриша увернулся, но был настолько под градусом, что потом ползал, осколки горшка собирал и пытался несчастный цветок реанимировать…
Три головы в кепках повернулись на звук шагов. Три пары мутных, как у вареного порося, глаз уставились на Алексаняна и Ника. Сфокусировались. Гриша вскочил, у Ника мелькнула мысль - мелочь попросит, догнаться.
- Эй ты! Чурка! - Гриша, набычившись, качнулся в сторону Артура.
Алексанян опешил, отступил, сутулясь. Захлопал глазами.
- Иди сюда, чурбан!
Гришка был Артуру по плечо, и Артур мог бы его свалить одним ударом. Если бы рядом с Гришкой не встали два его дружка - такие же мелкие шакалы, агрессивные и наглые.
- Иди давай, это тебе не метро взрывать! Будь мужиком, овечий хахаль!
- Спокойно. - Артур выставил руки ладонями вперед. - Спокойно, ребята, я - москвич, все нормально…
Это он зря.
- П'наехали, - сплюнул в сторону Гришка. - Чурки нерусские! - И засучил рукава облезлого пуховика.
Один из его дружбанов вынул то ли металлический кастет, то ли нож.
Нику надоело представление. Во-первых, Артур растерялся и расстроился - он ненавидел фашизм во всех его проявлениях. Во-вторых, драка могла закончиться поножовщиной.
- Гришка, - Ник шагнул вперед, отодвинув Артура за свою спину, - ты чего это? Мой двор, мой друг, а ты бычишься.
Ник говорил насмешливо, стараясь сбить с Гришки спесь. Обычно такое поведение срабатывало: трогать соседа в понимании гопника - моветон. Но сейчас Гришка не один, с ним были друзья и алкоголь.
Ник сделал к лавочке еще шаг. Свет от фонаря упал на него, и улыбка сползла с Гришкиного лица: Ник был в крови. Чужой, но Гришка этого не знал. А друзья Гришки не знали Ника - "интеллигентишку" и "профессора". Увидев окровавленного чувака, прущего на них, пришлые разом Ника зауважали.
- Ты это, - Гришка потряс головой, - ты чего, а? Не, мы не это… мы не против чурок, мы это…
Небогатый словарный запас Гришки капитулировал под натиском эмоций.
- Долбёна кочерыжка, бляха-муха, чтоб меня перекорячило! - Вооруженный гопник спрятал нож (Ник его таки разглядел) в карман. - Мужик, блин буду, не узнали! Ребзя, это тот же, этот, Ленин, долбить-копать, Чегевара долбаный, я его по телику видел!
- Точня-ак… - протянул второй.
Гришка развел руки в стороны, широко, будто собирался обнять мир:
- Так это сосед мой! Никита, значит. Ник, мы это… извини, попутались. И ты, мужик, извини. Обознались. За чурку приняли.
Артур протяжно вздохнул. Извинения его, видимо, не удовлетворили. Ник обернулся к другу:
- Давай-ка я тебя обратно к машине провожу. Во избежание. Все нормально, мужики, ща я вернусь, побазарим!