Над плошкой заиграл огонек, лишь чуть больший, чем от зажигалки. Но стало светлее. Бабушка поставила свой светильник на такой же ветхий, как она сама, стол и указала мне на стоящий рядом чурбачок:
- Ты садись, а я поесть соберу…
- Не надо! - Я замотал головой. Не хватает еще объесть эту старушку, еле сводящую концы с концами! - Вы, бабушка, простите, что я тогда… Ну, что грубо так с вами… Нам за полицаев себя выдать надо было…
- Бог простит! - отрезала она, все же направляясь куда-то за пределы светового круга. - Вам, сынки, все Бог простит за то, шо клятых германцев бьете…
- Бабушка…
- Кожешихою меня звать, - перебила она меня.
- Бабушка Кожешиха, - я присел на указанный чурбачок, - я насчет своих ребят спросить хотел…
- То за тех двоих, шо за хатой Семки-старосты, - Кожешиха, произнеся имя старосты, от души сплюнула на пол, - постреляли?
"Постреляли!" - у меня, хоть я и был готов к этому и не особо рассчитывал на то, что ребята живы, что-то оборвалось внутри. Одно дело - предполагать, что они мертвы, и совсем другое - когда это подтверждают те, от кого хоть каким-то уголком разума надеялся услышать другое.
- О них. - Я собрал волю в кулак и кивнул.
- Ох, сынок… - Бабушка поставила на стол глиняную миску с парой тонких кусочков хлеба, кувшин и тоже присела, подперев сморщенное лицо руками. - Люди говорят, шо там много германцев полегло. Злые они тогда были - шо твои псы… Собрали всех перед церковью, та все спрашивали, хто в них ночью стрелял. Офицер у них там был - высокий такой, - так он и нас всех пострелять грозил…
- А вы что? - спросил я. - Ну, люди что отвечали?
- А шо люди скажут? Хто вас видел - так и говорили. Шо пришли полицаи какие-то, зашли до старосты…
Не зря, значит, я весь этот спектакль разыгрывал! На душе полегчало. Честно говоря, не ожидал, что здесь СС окажется… Знал бы - черта с два я сюда вообще бы сунулся. Единственное, что хоть как-то успокаивает, - если бы не тот маскарад, то вполне мог бы, вернувшись сейчас, застать здесь груду пепла с обгоревшими трупами. С "электриков" станется… А так удачно обратил все подозрения на полицаев. Пусть теперь немцы этих шакалов прессуют, отфильтровывают от подонков еще больших подонков…
- …А хлопцев твоих забрали. - Голос Кожешихи вывел меня из раздумий. - Один еще жив был…
- Кто? - встрепенулся я и чуть не забыл, что говорить следует тихо.
- Та я откуда знаю?
- Куда их увезли? - Я даже подался вперед, чуть не завалив и без того держащийся только на честном слове стол.
- Та я ж говорю, как германцы поехали, то под вечер уже полицаи пришли. Так они тех двоих - и мертвого, и того, шо живой, - на воза положили и куда-то на Тучин повезли. В сторону Тучина.
- Спасибо вам, бабушка Кожешиха! - Я поднялся из-за стола. Задерживаться здесь смысла уже нет - больше, чем узнал, я уже не выспрошу. Главное - хоть один из ребят жив! Хотя, мелькнула мысль, возможно, для него было бы лучше умереть… Но эту мысль я быстро загнал поглубже и улыбнулся бабушке. - Спасибо вам!
- Да куда ж ты?!! - всплеснула она руками и придвинула ко мне миску со скудным угощением. - Хлеба поешь, сынок!
- Я бы поел, бабушка… - Нехорошо обижать старушку, но объедать ее… - Только мне до рассвета еще много пройти надо.
Когда я уже стоял на пороге, Кожешиха вдруг прекратила сокрушаться о том, что впервые из ее дома гость ненакормленный уходит, и сказала:
- Ты, сынок, сюды не приходи больше. Один из полицаев, сама слышала, говорил, шо скоро какие-то "эйнзацы" приедут и горячо партизанам придется…
Я застыл как вкопанный. Айнзацкоманда? Сюда?!! Да они первым же делом перевешают тут всех без разбору - имеет человек какое-то отношение к партизанам или нет! И им ведь абсолютно без разницы - выдавали мы себя за полицаев или нет. Даже спрашивать не будут! "А чего ты ожидал после своих художеств?" - спросил самого себя. Ведь и так здесь охота на партизан объявлена. Лес прочесывают… Эсэсовцев вон подогнали… Кстати, а сами те эсэсовцы, которых мы постреляли, не из айнзацкоманды? Впрочем, какая уже разница?
- Бабушка Кожешиха, - я повернулся и посмотрел в часто моргающие, подслеповатые старушечьи глаза, - у вас родственники есть?
- Та какие там родственники! - махнула рукой она. - Муж еще в ту войну пропал, сыны в двадцатом где-то под Киевом полегли…
Я помолчал, дивясь этой женщине, которая потеряла всю свою семью. Потеряла на войне. И явно муж ее воевал в Первую мировую по другую сторону фронта, а дети - в войске Пилсудского. Муж, скорее всего, пал от русской пули в Первую мировую… Дети - от шашек буденновцев, гнавших Пилсудского от Киева до самой Польши… А вот она помогает мне, советскому партизану… Можно сказать, преемнику тех самых русских солдат и буденновцев…
- Вы, бабушка, утром соберите самое необходимое, - сказал я дрогнувшим голосом, - и уходите в лес. И людям, всем, кому можно доверять, передайте, чтобы уходили. В лес, по родственникам… Главное, чтобы не оставались здесь.
- Та куда ж я, старая, пойду? - всплеснула руками Кожешиха.
- Айнзацкоманда приедет сюда, чтобы уничтожить село. - Глядя прямо ей в глаза, я чеканил слова. - Повесят, а может, и еще хуже, всех. Сожгут все. И правых, и виноватых.
- Та шо ж они - не люди… - запричитала Кожешиха.
- Не люди, - кивнул я. - Это не те немцы, которые в четырнадцатом были. Это - не люди.
- Не пойду я, - покачав головой, махнула рукой бабушка. - Людям передам, а сама - не пойду. Пожила уже свое. А ежели убьют меня, то на том свете хай черти их за это лишний раз вилами штрикнут!
- Бабушка, самоубийство - это тоже грех, - напомнил я. - В лесу вы, может, выживете, а здесь…
И самое паскудное - я не мог ей указать на то место, где расположился наш отряд, а она даже не попросила у меня этого. Я ведь и сам понимаю, что обрекаю эту старушку на верную смерть… Сколько шансов у нее выжить в лесу? Пусть не одной, а с остальными односельчанами? Не намного больше, чем если она дождется прихода карателей. Но как я скажу ей, где находится отряд, если среди местных может оказаться такой, кто тут же побежит с докладом к немцам? Или она сама, увидев мучения оставшихся (а такие будут!) односельчан, не выдержит и, чтобы спасти их, расскажет немцам?
Выйдя из дома и оглянувшись в последний раз на Кожешиху, я зашел за угол и побежал. Не скрываясь и не заботясь о том, что кто-то может меня увидеть или услышать. Настолько паскудно на душе было… Да, я могу убить немца. Зарезать, как свинью, полицая, покрывшись при этом с ног до головы его кровью. Я могу пережить смерть товарищей. Смерть в бою или от ран. Но эта старушка… Она помогла мне - дала надежду. Знала, что ей не пережить ни карателей, ни скитаний по лесу… И она, так же как и я, знала, что я могу помочь и ей и людям. И она, так же как и я, знала, что я не имею права им помочь больше, чем уже помог. Парадокс! Но все же - какая же я сволочь!
Я пришел в себя, только перемахнув через остатки ограды за огородом. Упал на колени и перевел дух. В висках стучало, сердце бешено колотилось… Я со всей силы впечатал кулак в землю. Успокоиться! Не время сейчас рефлексировать, мать твою!
- Командир, ты чего так драпанул оттуда? - Симонов подкрался незаметно. - Немцы в селе?
- Тебе кто-то разрешал пост покинуть? - рыкнул я так, что боец отшатнулся.
- Я… - пролепетал он.
- Ладно, хрен с тобой. - Я отдышался и немного успокоился. - Нет там немцев. Забирай Шпажкина и давай к остальным.
Когда все снова оказались в сборе, я кратко обрисовал ситуацию. Немцев в селе нет, один из моих бойцов жив, и его увезли в неизвестном направлении, точнее - в известном, но неизвестно куда. Об айнзацкоманде я умолчал. Надо все хорошенько обдумать.
- Выдвигаемся!
Итак, что у нас получается, по словам бабки Кожешихи? Мы нашумели в этом селе, положив местных полицаев и нескольких эсэсовцев. Теперь немцы хотят примерно наказать за это жителей села. Настроение, которого и так практически не было, стремительно падало, грозя вскоре достигнуть самой земли и начать зарываться вглубь. Нет, я не могу позволить, чтобы эти люди погибли. Хватит с меня и того, что на моей совести камнем висит гибель Семена и Филиппа. Даже пусть один из них был только ранен, когда прикрывал наш отход, - можно считать, что он погиб. Все равно я ничего не смогу сделать, чтобы его спасти. И что теперь? Как ты, гость из будущего, собираешься спасать это село? Ясно, что времени возвращаться в отряд уже нет. Вряд ли немцы станут затягивать с этой акцией. Как бы не опоздать, бегая к Коросятину и обратно.
Я шел, практически не разбирая того, что было под ногами. Ступал автоматически, лишь самым краешком сознания отмечая неровности почвы и находящееся впереди. Сколько немцы пошлют солдат в Сенное? Солдат! Я фыркнул про себя - не стоит этих палачей называть солдатами. Даже свои, солдаты вермахта, презирали СС, а особенно - карателей. Кстати, в этом есть свой плюс. В том, что придется - а я уже решил, что придется?!! - столкнуться не с боевыми частями, с карателями. Вряд ли немцы, тем более зная, что никого, кроме местных жителей, в селе не будет, пришлют сюда крупное подразделение. Максимум, они могут ожидать, что кто-то из крестьян припрятал на сеновале винтовку, и пальнет, когда поймет, какая участь его ожидает. Одна-две машины? Возможно, еще пара мотоциклов и, вместо машин, бронетранспортер. Хотя зачем карателям бронетранспортер? Да, думаю, что стоит ожидать не более чем два грузовика, в которых будет от силы тридцать человек, и еще один или два мотоцикла - плюс еще максимум четверо. А полицаи? Чуть подумав, я пришел к выводу, что вряд ли на такое дело пошлют кого-то из местных. Слишком уж жуткие методы устрашения у карателей - даже предатели могут не выдержать. Разве что один-два человека в качестве проводников.
А если это все ловушка? - пришла в голову мысль. Если полицай специально сболтнул об айнзацкоманде, ожидая, что его слова достигнут нужных ушей? Тогда нас будет ждать большой сюрприз… Нет, я отмел эту мысль. Все равно я не имею права так рисковать. Ведь на кону жизнь десятков людей! Целого села! Но лезть вот так, без оглядки… А если устроить засаду - ведь все равно с имеющимися в моем распоряжении людьми в открытый бой вступать нельзя! - где-нибудь по дороге к Сенному? Я покрутил в голове такой вариант и так и эдак. Как раз за взрывчаткой идем. Что-нибудь сообразим, чтобы заминировать дорогу - это, считай, минус один грузовик, а второй изрешетим пулями. Только какую именно дорогу минировать? Мысли в голове понеслись со скоростью табуна диких лошадей. Немцы поедут со стороны Ровно. Возможно, направят какую-нибудь часть, находящуюся восточнее, но я в этом сомневаюсь. Ровно - довольно крупный город по меркам этого времени. Возможно, там даже расположилась какая-нибудь немецкая администрация, заведующая местными делами…
"Нет, - я покачал головой, следуя своим мыслям, - давай-ка подойдем к этому с другой стороны. Как можно подъехать к Сенному? С севера - сразу же отметаем этот вариант. На севере к селу примыкает лес, в котором, немцы знают, есть партизаны. Да и откуда там взяться карательным частям? Там леса чуть ли не до самой Белоруссии. Запад, восток или юг. Дорога, входящая в Сенное с востока, тоже проходит через лес. Гораздо разумнее для немцев объехать этот лесной массив южнее. Через Коросятин или, петляя, грунтовками через поля. В любом случае и те грунтовки, и путь через Коросятин указывают на южную дорогу из Сенного - полевые грунтовки вливаются в дорогу метров на пятьсот южнее села, и путь через Коросятин - та самая южная дорога и есть. А если поедут с запада, из Тучина? Вроде бы оттуда приехали те эсэсовцы, которые так некстати на нас наткнулись? Там дорога тоже немного по лесу идет… Плюс ко всему мы ведь взорвали все мосты через Горынь, от Тучина и до Гощи. Так что, если та айнзацкоманда не расквартирована в самом Тучине… Но вдруг мосты уже восстановили?"
Таким образом я гадал почти до самого Коросятина. Ребята, видя на моем лице отражение напряженных раздумий, меня не беспокоили, за что я был им очень благодарен. И все-таки я так и не был на все сто процентов уверен в том или ином варианте. Хоть монетку подбрасывай! Я улыбнулся, поняв, что воспринимаю вариант с монеткой вполне всерьез. В конце концов, я остановился на южном въезде в Сенное. Почему? Если немцы боятся партизан, то они постараются избегать лесов и выберут ту дорогу, на которой сложнее всего организовать засаду. А южная дорога идет через поля. Кроме того, удобно подъехать по шоссе к Гоще, переправиться через реку и по хорошей дороге свернуть на север. А дальше - уже по прямой. Значит, там мы и подождем карателей. Приняв решение, я почувствовал некоторое облегчение. Идиот! Какое облегчение? От того, что сам голову в петлю суешь? Сплюнув, я постарался прогнать от себя подобные мысли. Если на моей совести повиснут десятки жителей Сенного - повиснут в прямом смысле, пусть даже их повесят руки карателей! - то я тогда точно в петлю полезу. Тоже - в прямом смысле.
К минному полю мы вышли, когда уже рассвело. Легко сказать - "вышли"! За неполную ночь нам пришлось одолеть около десяти километров, два из которых - по лесу. Бегом по лесу, стараясь не переломать ноги. Пять минут отдышаться, и бегом по полям, чуть ли не перемахивая одним прыжком через изредка попадающиеся дороги. Слава богу, наши враги уже пуганые - ночью малыми группами стараются нигде не появляться, а большим группам на этих третьестепенных дорогах делать нечего. Так что никаких последствий нашего рывка, кроме гудящих ног и ноющей печени, не было. Зато последствиями грозил наступивший день - чтобы не тратить времени на пробежку к минному полю из ближайшего леска, расположенного более чем в пяти километрах, и не пытаться потом извлечь из земли и разрядить мины трясущимися от усталости руками, я решил провести день где-то в укромном местечке среди полей. Благо рельеф позволял спрятаться. Но ведь тот овражек - пять метров на три, - пусть и заросший непролазным кустарником, все равно не лес… А в двадцати метрах уже белеют педантично расставленные таблички, на которых, готов поспорить, написано что-то вроде "Ахтунг! Минен!". Еще метров пятьдесят - небольшая грунтовка, в километре от которой проходит уже приличный тракт. Вот по этому тракту и частью по грунтовке с рассветом началось движение.
- Командир, смотри какая колонна! - шепчет Селиванов.
- Вижу, - отвечаю я. - Значит, не восстановили еще полностью тот мост!
По тракту ползет на восток нескончаемая череда грузовиков, шныряют туда-сюда юркие мотоциклы. Только бы никому не пришло в голову заинтересоваться нашим овражком! Понимаю, что вряд ли немцы попрутся к нам через минное поле, но все равно душа уходит в пятки, а в голове бьется "Только бы не…".
- Танки, командир! - шепчет Денисенко.
- Вижу, - повторяю я, наблюдая за ползущими в туче пыли нелепыми гробами. Вроде "двойки"?
- А это что? - Селиванов аж привстал. - Наши?!!
Позади танковой колонны идут три танка, по силуэтам отличающиеся от остальных.
- Наши на запад должны идти, - сквозь зубы цедит Денисенко. - Танки-то наши, да вот ездят на них теперь немцы.
- Трофейные, - подтверждаю я, вспоминая фотографии тридцатьчетверок с крестами на башнях, которые видел в будущем.
- Как это - "трофейные"? - переспрашивает Шпажкин.
- Вот как "парабеллум" у меня трофейный, - ответил я, - так и наши танки у них…
Еще пару минут мы наблюдали за дорогой, а потом я опомнился:
- Так, бойцы, чего разлеглись здесь всем табором? У кого есть чем писать?
У Селиванова нашлась затертая тетрадь, которая оказалась исписана практически полностью. Я только бросил на нее взгляд - что-то явно пропагандистского толка. И хоть самому это все читать - даже меньше чем не хочется, но идейку на соответствующую полочку отложил. Надо будет Селиванову поручить пропаганду населения. Работа эта в теперешних условиях немаловажная и как раз по плечу Сергею. Кроме тетради, у одного из бойцов нашелся коротенький огрызок карандаша.
- Селиванов, отмечаешь, что, куда и сколько движется по дороге. На грунтовку тоже обращай внимание, но основное - тракт. Остальные - по одному человеку по сторонам оврага. Смотрите, чтоб никто не подобрался. Никому не надо напоминать, что стрелять ни в коем случае нельзя? Вот и хорошо. Потом вас сменят. Остальным - вниз и отдыхать.
Я понаблюдал еще минут десять за дорогой, за Селивановым, который, высунув от усердия кончик языка, что-то отмечал в своей тетрадке, и присоединился к расположившимся у небольшого родничка бойцам. Надо и мне отдохнуть. Ночью еще та работа предстоит…
В голове почему-то крутится момент из мультфильма о Карлсоне. Тот самый, где отец отчитывает Малыша за прогулку по крышам. "Ну зачем? Зачем ты туда полез?" Я ползу в высокой траве, чувствуя, как по спине ручьями течет пот и как ее сверлят глаза товарищей, оставшихся в овражке. Поскольку никто из моих ребят опыта в обращении с заводскими минами и их разминировании не имеет - ползу сам. Ха! Можно подумать, у меня есть такой опыт! Ну на хрена оно мне надо было вообще - вспоминать об этом минном поле, вызываться прощупать его? Мало тебе брошенных мин и снарядов по лесу валяется? Так устроил бы налет на склад какой-нибудь! Много ли делов-то - поручил бы разведке выяснить, где такой склад есть, придумал бы, как по-тихому туда пробраться… Нет же, понесло тебя по минному полю ползать!
Ползу медленно. Даже не как муравей, не как улитка, не как черепаха… Думаю, мою скорость можно измерять сантиметрами в час. Аккуратно, очень плавно и под углом втыкаю перед собой в землю штык-нож. Проверяю чуть ли не по сантиметру. С учетом "выноса". В общем, перед тем, как продвинуться на десять сантиметров, штык-нож "прострачивает" передо мной линию из нескольких десятков дырок, широкой дугой охватывающую все, куда может попасть какая-либо часть моего тела. И начал я это кропотливое занятие еще за несколько метров до белеющих впереди табличек. Мало ли - вдруг ошиблись гансы с определением границ минного поля.