И она дала знак согласия – едва заметным дрожанием век. Но Грозному, вероятно, достаточно было узнать то, что у нее происходило внутри.
Они обняли друг друга – старый слепой человек и самый необыкновенный на свете пес. Вера смотрела на них, и ей казалось, что она ощущает знакомые вибрации. У нее самой повлажнели щеки, когда она заметила, как наклонился Грозный под весом внезапно отяжелевшего человеческого тела, которое начало медленно сползать на пол. Ладонь старика потянулась вперед, чтобы коснуться пальцев кисти лежавшей рядом женщины, и это было последнее движение, которое он сделал.
10
Вначале Вере хотелось бросить все и бежать, куда глаза глядят. Дом снова пугал ее кажущимся присутствием тех самых призраков, которые мерещились ей с самой первой минуты пребывания в нем. Она даже начала складывать в сумку вещи, перемежая минуты рвения с приступами безудержных рыданий и невыносимой жалости: к себе, вновь оставшейся в одиночестве, к умершим хозяевам, таким невероятным и спокойным образом лишившихся жизни, благодаря Грозному. Ей самой хотелось так же расстаться с жизнью – мирно, быстро, без боли.
Грозному не понравились ее мысли. Своим телепатическим даром, желая успокоить Веру, он насылал на нее пульсации, от которых становилось тепло внутри, не позволяя разыграться страстям, бушующим в душе девушки. Краем сознания Вера уловила в этом послании особый смысл – не стоит даже и думать, что Грозный согласится бы сделать с ней то же самое. Вызывающие головокружение хаотичные картинки вспыхивали у нее в сознании, как в прошлые разы, когда он передавал ей какую-то информацию. Она вдруг поняла, что должна быть добрая порция горя, испитая этими людьми, чтобы сверхъестественный пес согласился на такой шаг.
И это ее задело. В конце концов, кто из них главный – какая-то там собака, или человек? Что он может знать о жизни и страдании, этот молодой щенок?
– Что? Ну, что ты от меня хочешь?! – сопротивлялась она, скорее из принципа, чем по-настоящему осознанно. – Хватит с меня твоих картинок! Хватит!
Последнее слово она выкрикнула. Почти как: "Заткнись!".
А когда Грозный вдруг рассерженно зарычал в ответ, Вера отчего-то и вовсе пришла в бешенство. Она до сих пор была неодета, куталась в покрывало, и не нашла ничего лучше, чем содрать с себя непослушное облачение и, скомкав, швырнуть им в пса.
Со стороны это была сюрреалистичная картина: безумная голая девка бросает в лающую собаку плед, который в полете принимает форму хищной птицы, а на заднем фоне, за девкой и собакой, лежат рядком два мертвых тела.
Это Вера увидела свое отражение в зеркале на стене. Вся уродливость и абсурдность ситуации внезапно открылась ей. Но бешенство прошло лишь тогда, когда она схватила с секретера хрустальную пепельницу и швырнула ею в стену. Прямо в центр зеркала, тут же покрывшегося сотнями трещин. Оставшиеся в раме осколки и вовсе превратились в набор геометрических абстракций, отсвечивающих кусочками прежнего изображения.
– Простите, простите меня, – беззвучно шептала Вера, обернувшись на лица мертвых людей, которые выглядели такими умиротворенными и спокойными, что ее приступ ярости теперь казался и вовсе чудовищным и кощунственным.
– И ты меня прости, – шепнула она, подошедшему Грозному. – Я знаю, что плохая…
Грозный ткнулся мокрым носом в колено девушки и уставился на нее своими выразительными глазами: он тоже извинялся.
– Принимается, – сквозь слезы улыбнулась Вера.
Она вытряхнула сумку, в которую недавно собирала вещи, и, теперь уже не особо выбирая, надела первые же попавшие, взяв с себя обещание, что больше не станет смотреться в зеркала, если они в этом доме еще остались, да и вообще нигде. По крайней мере, в ближайшие дни.
Первым делом нужно было похоронить супругов. И это казалось самым трудным, поскольку девушка понимала, что необходимо было все делать, как полагается, по всем правилам. И положить для этого все силы, попытка же отказаться от этого, струсить и бросить их будет выглядеть предательством. И не будет ей прощения. Быть может, и не накажут призраки, охраняющие дом (если они все-таки существуют), но сама себя она не простит. Но откуда взять силы? Не к кому ей было обратиться за поддержкой, кроме как к Грозному. Нужно было только доходчиво объяснить щенку, что она хочет сделать.
Интуитивно догадываясь, чего Вера добивается от него, и вкрадчиво заглядывая в глаза девушки, Грозный вновь начал распространять пульсирующие волны.
Все вышло как-то само собой. Когда Грозный, желая понять ее беспокойство, проник в ее сознание, Вера вспоминала давно позабытую картину из своей жизни, когда она, еще девочкой, была на похоронах. Это произошло в деревне, куда ее, городскую белоручку, сослали родители, почти на месяц, к дальней родственнице. А та все норовила использовать маленькую Веру в качестве помощницы, и действовала по-старчески беспощадно. Быть может, оттого и не терпела Вера с тех пор любой физический труд. Но эти дни скрашивало знакомство с двумя соседскими девочками, в играх с которыми она забывала и о родителях, и о вредней тетке-хозяйке. Очень забавной им казалась игра в "ведьму" – таковой они считали уродливую горбатую старушку, жившую на другом конце улице. Придумывали о ней несусветные истории. А чтобы пощекотать нервы, приходили к ее дому, заглядывали в окна, и выжидали момента, когда старушка, опираясь на клюку едва ли не одного с ней роста, выберется на улицу. И тогда с визгом и криком разбегались по сторонам. Но однажды старушка, которую они так привыкли бояться, умерла. Узнав от взрослых, что она скончалась, девочки втроем бегали на кладбище, смотреть, как роют могилу. Им было интересно, детишкам, и ничуть не жалко старуху – ведь та была некрасивая и страшная как сама смерть в тех сказках и фильмах, которых они успели насмотреться за свою короткую жизнь. Немного со страхом, но, опять же, без тени сопереживания, а больше из интереса, они наблюдали за тем, как двое мужчин по очереди роют большую яму. Возвращаясь домой, громко обсуждали, действительно ли старуха умерла, или только притворяется, а на самом деле только и ждет, чтобы о ней забыли, и тогда она начнет ходить по улицам, заглядывать в окна и пугать. Девочки так увлеклись своими выдумками, что две ночи до похорон Вера не могла спокойно спать. Каково же было ее потрясение, когда на третий день в деревню нагрянули родственники той старушки. Сколько их было? Не вспомнить. Быть может, сто человек, а то и больше. И кладбище казалось сплошь залитым цветами и венками, которые люди несли к могилке от самого дома пешком, следуя за неправдоподобно маленьким красным гробом, который несли в руках четверо взрослых. И было много детей – внуков и правнуков той женщины, со многими из которых Вера успела в тот день познакомиться, а некоторые взрослые на кладбище принимали ее за дочь каких-то своих многочисленных родственников. А когда старушку опускали в могилу, взрослые дяди и тети, многие сами убеленные сединами, принялись плакать навзрыд, и Вере вдруг стало так стыдно за те выдуманные истории, над которыми она потешалась с подружками, что она готова была провалиться сквозь землю, пусть даже в эту черную и глубокую могилу, лишь бы никто и никогда не узнал о ее проступке. И вдруг нашелся кто-то рядом, кто взял девочку за руку и повел к могиле. И она уже смирилась со своей участью, ей было так горько на душе, что Вера и не думала о страхе, а только об ответственности – что вот сейчас пришло ей наказание. И бросят ее в эту черноту, и закопают. Теперь на нее навалился страх. Она уже готова была молить о прощении, кричать и сопротивляться. Но незнакомый человек вдруг взял в левую руку горсть земли и бросил в могилу. Велел то же самое сделать Вере. И девочка поняла вдруг – это ей разрешили вместо себя кинуть сейчас эту влажную мягкую горстку. Словно прощение. И стало ей вдруг невообразимо легко и светло на душе. И когда она по обычаю мыла руки, не имея, конечно, никакого понятия о каких-либо обычаях, в ней уже не было прежнего страха, а только чувство невероятной свободы и благодарности. Ко всем этим людям, и к той старушке, которую она пообещала помнить всегда – и вот, оказывается, до сих пор держит это обещание…
Едва прошли головокружение и тошнота, Вера поняла, что Грозный увидел ее воспоминание и неведомым образом воспринял и понял все, что она сейчас вспомнила. Вероятно, ему даже понравились такие подробности. И он тоже подарил ей в ответ часть своих воспоминаний, связанных с трагической потерей матери.
Вера догадывалась, что с помощью волшебного пса могла бы заглянуть в любые глубины своей памяти, еще заблокированные "сумрачной" болезнью. И надеялась, что он когда-нибудь позволит ей сделать это.
С интересом приняв ее историю, Грозный в благодарность направил Вере в ответ новый посыл. И опять вместе с пульсирующей, всепроникающей силой, девушкой овладела дурнота.
Она не могла бы объяснить, что и как произошло, но у нее словно открылись границы знания, и в голову вползли подробности, о которых она и понятия не имела. Она теперь могла бы с точностью сказать обо всем, что находилось сейчас в доме, во дворе и саду: стоило о чем-нибудь подумать, и тотчас нужный образ возникал в голове. Создавалось впечатление, что Грозный вобрал в себя все знания хозяев дома или каким-то образом сумел прикоснуться к информационному каналу, к той памяти, которая, возможно, существует где-то в виде непознанной энергии и остается после смерти человека!
Впрочем, ей уже не приходилось удивляться.
Она нашла сарай, стоявший возле гаража, и в нем необходимый инвентарь. И, разумеется, лопаты. Все они были тяжелы и неудобны, страшны на вид, и жутко было представить, какая работа ее ожидает.
Это была самая странная ночь в ее жизни. Почти без остановки Вера выкапывала могилу. Достаточно широкую и глубокую, чтобы навсегда приютить в себе два тела. Но трудилась девушка не одна. Помогал Грозный, опять фантастическим образом посылавший свою энергию, которая трансформировалась в твердую решительность и выносливость. И пока он был рядом, этой решительности и выносливости хватало на долгие часы работы.
Похоронив хозяев, она была вольна и свободна. Позаботившись о мертвых, теперь Вера могла подумать о себе и Грозном. Пес рвался искать своего друга, Андрея Рокотова. Вере же хотелось его найти хотя бы для того, чтобы рассказать ему об отце. Но, впрочем, ей и без того необходим был рядом мужчина, которого она могла бы назвать своим избранником, верным и единственным.
Уже на рассвете, приняв горячий душ, от которого легче стало измученным мышцам, Вера подставила Грозному онемевшие, покрытые волдырями ладони, а он вылизывал их. Со слезами на глазах Вера мучилась от жуткой, на пике терпения боли, но не отдергивала рук, неведомым образом зная, что станет лучше. А пока она легла спать. Но это вовсе не был сон, девушка погружалась в какое-то странное состояние, брожение своей и чужой памяти, из которых формировалось цельное и теперь уже собственное знание.
Часть 4. Грозный – повелитель душ
1
Андрея заперли в клети обесточенного грузового лифта – это оказался самый надежный вариант для содержания пленника. Кабина располагалась в торце широкого коридора, у входа в который поставили двоих сторожей. В помещении было темно, а солдаты экономили фонари. Поскольку заняться было нечем, Андрей решил провести время с пользой и постарался уснуть, усевшись в углу на дне кабины. Его разбудили сменщики. Спросив, сколько прошло времени (проспал всего три часа), Андрей решил поинтересоваться судьбой капитана.
– Как там Кит, нашли? – крикнул он, едва разбирая в полумраке фигуры сторожей.
– Не нашли! – откликнулся один.
– Да помер он, наверно, – хмуро произнес второй. – Кровищи-то сколько было!
– А тело где тогда? – заспорил первый.
Из их дальнейших реплик Рокотов понял, что кровавые следы уходили в цокольный этаж. Сержант Кропаль велел прочесать территорию, но солдаты никого не обнаружили, а судя по тому, как подозрительно быстро они вернулись, углубляться в коридоры полуподвального помещения вовсе поостереглись. Кропаль велел задраить лестницу между этажами, мол капитан сам сдохнет. – А че не ушли-то? – спросил Рокотов. – Собирались же сами по себе жить.
– Сержант передумал, – с неохотой ответил кто-то из них. – Он теперь у нас командир.
Некстати упомянутый, вскоре явился Кропаль. Он пришел, светя себе мощным фонарем и держа в руках складной стул. Вероятно, разговор предстоял не короткий. Поставив фонарь на пол, он раскрыл стул перед сетчатым заграждением лифта, уселся и некоторое время молча разглядывал Рокотова. Даже в отраженном свете Андрей заметил воспаленные глаза, опухшие веки, тремор на пальцах сержанта. Видать, Кропаль жил на тех же таблетках, что и капитан, не давая себе спать.
– Ну что, пленничек, не заскучал тут? – произнес, наконец, сержант. – Поговорить надо, дядя.
– О чем?
– Эдик сказал, что у тебя какая-то информация была для капитана. Важная.
– Ну, допустим… – уклончиво ответил Рокотов.
– Поторговаться хочешь? – Кропаль усмехнулся. – В твоем положении невыгодно ставить какие-то условия.
– В твоем тоже. Ведь это у меня информация, а не у тебя.
– Это правда. Но я могу потянуть тебя медленно за кишки, и ты сам все расскажешь.
– А если не расскажу?
Кропаль перестал улыбаться.
– Тогда сдохнешь. Как капитан.
Андрей понял, что ставить условия сержанту себе дороже. Да, впрочем, он и не собирался ничего диктовать. Ему бы только вырваться отсюда как-нибудь.
– У меня пока есть предварительная информация. Мне нужно продолжить исследования.
– Говори пока, что есть, а там видно будет.
– Вчера я исследовал кровь. Брал у всех. У солдат, и у того сумасшедшего, у раненых и у погибших бойцов тоже. И обнаружил одну закономерность…
– Ну!
– У всех первая группа крови и резус отрицательный фактор, – произнес Андрей. И снова выделил: – У всех!
– И что? – непонимающе уставился на него сержант.
– Это очень странно, – недовольно протянул Андрей, не понимая, как можно не удивляться такому открытию. – Слишком необычное сочетание, чтобы быть просто совпадением!
Видя, что сержант все еще не въезжает, Рокотов поспешил объясниться:
– Всего примерно семь процентов человеческой популяции имеют такую кровь. Какова вероятность того, что в одном и том же месте рядом окажутся люди с кровью первой группы и с отрицательным резус-фактором? Она не высока, – сам же ответил он.
– Так значит, поэтому все мы еще в своем уме и не превратились в "тулова"? Из-за особой крови?
– Нет, – мотнул головой Андрей. – Так пока еще нельзя говорить. Это лишь видимая сторона правды. И то, лишь часть ее. Тут наверняка есть еще какие-то причины. Тот боец раненый, который единственный уцелел…
Андрей запнулся.
– Что? Да продолжай. Ты же знаешь, я в курсе насчет того, что у нас в отряде "тулово".
– Теперь вы его прикончите? Того солдата. – Рокотов упорно не хотел называть бойца "туловом".
Кропаль усмехнулся.
– Это уже не имеет смысла. После того как мы опробовали девочек!
Сержант засмеялся, видя, как помрачнел Рокотов.
– Да чего ты? Живы и здоровы, как видишь!
– Я вовсе не за тебя переживаю, – ответил Андрей.
– А, понимаю, понимаю. Девочек жалко. А чего их жалеть? Они, небось, и в прошлой жизни "мочалками" были. Но, я тебе скажу, сиськи у них крепенькие. Классные! Если хочешь, и тебе дадим подержаться.
Андрей молча отодвинулся от решетки.
– Ты праведника-то из себя не строй! Ладно, так что там с чернявым? У него тоже первая отрицательная группа? Чего молчишь-то?
– Да, – выдавил Рокотов.
– А у того безумца, который все деньги собирает?
– И у него тоже. И у того парня, которого убили в степи. У них у всех первая и отрицательная. У нас у всех, – уточнил он. – Возможно, это объясняет, почему мы живы, хотя не дает ответа, почему мы еще хоть что-то соображаем. И эти провалы в памяти – их я пока объяснить не могу.
– И это все, что ты выяснил?
– Если я не продолжу исследования, кто-нибудь может оказаться на месте чернявого, – выпалил Андрей. – Может быть, я. Или ты!
– Это мы еще поглядим, – спокойно ответил Кропаль.
Андрей думал, что сержант продолжит расспросы, да ведь собственно, зачем-то он приходил, но сержант отчего-то молчал.
– Скажи, зачем я тебе был нужен? – не выдержал Рокотов.
Кропаль шевельнул ногой и уронил фонарь. Он наклонился, чтобы поправить его, фонарь теперь светил сильно вверх, задевая лицо Кропаля и превращая ухмылку в жестокий оскал.
– Может, я тоже хочу, как капитан Кит, завести себе личного врача. Мало ли какие болезни начнутся. После девочек-то.
– Не верю, что за этим, – ответил Андрей.
– А что ты хотел?
Рокотов не ответил.
Сержант тоже некоторое время молчал, словно обдумывая что-то. Он наклонился, и стульчик под ним недовольно заскрипел.
– А ведь я к тебе, правда, за другим пришел. Анализы, это конечно, хорошо. Но есть кое-что поважнее. Помнишь ту собаку, про которую Гарик и Рыло трепались? Не твоя ли, случайно, псина? Уж не с той фермы ли?
– Откуда знаешь? – нахмурился Рокотов.
– А это ты у Эдика спроси. Ты ведь хотел, чтобы он для тебя кое-какое задание выполнил. Как видишь, теперь и я в курсе. Тебя это удивляет?
– Он расшифровал все файлы? – с беспокойством спросил Андрей.
– Пока частично. Но я кое-что сам домыслил. Так вот, есть у меня некоторое подозрение, что вы там на ферме чем-то не богоугодным занимались.
– Я не имею никакого отношения к тем опытам! – оборвал его Рокотов. – И к ферме тоже.
– Откуда же у тебя файлы, которые ты дал Эдику на расшифровку? – рассмеялся сержант.
– Случайность. Ничего более.
– Так я тебе и поверил! Но, даже если это правда, все равно ведь собака твоя неспроста там в степи оказалась! Она ведь за тобой шла, тебя искала, верно? И что, если найдет? У меня почему-то такое предчувствие, что непременно найдет. И тогда что – отомстит нам? Мне, к примеру. За то, что я ту псину подстрелил! Этого я, конечно, утверждать не берусь, но такой вариант исключать не могу. Поэтому мне выгоднее будет держать тебя взаперти. А собачку твою попытаться изловить. Чую, она может пригодиться… В общем, договоримся так. Вы с Эдиком даете мне возможность заполучить вашу собаку, я отпускаю вас на все четыре стороны. Без собак, естественно. Тем более что он со своей псиной тоже заперт. Готовимся к встрече. Я теперь подозреваю, что Линда с твоим песиком законтачила там в степи, и никакая змея ее не кусала.
Андрею неприятно стало от мысли, что сержант путем логических рассуждений пришел к таким же выводам.
Кропаль с жестокой усмешкой разглядывал его.
– Я хоть и просыпаюсь по утра с почти пустой головой, но ты не надейся, – сказал он. – Хотя бы пару дней продержусь, пока не получу с тебя, что требую. В городе и так собаки чересчур поумнели. А, может, и вообще везде.
– Поумнели?