Меня это, если честно, мало заботило, я хотел спать, поэтому вырубился сразу, как только моя щека коснулась белоснежной подушки. Меня не разбудил даже Никифоров, который, вернувшись, стал устраиваться на своей кровати.
- Вставай, нам через час выходить. - Особист, толкнув меня в плечо, отошел в сторону, что-то напевая.
Быстро сев, я протер глаза и спросил сонным голосом:
- Сколько времени?
- Почти девять.
- Угу. Я ванную, - сказал я и, подхватив со спинки стула выданное полотенце, направился в туалетную комнату. После завтрака в ресторанчике на первом этаже за нами пришли.
Раздавшийся стук в дверь вырвал меня из полудремы. Пользуясь солдатской мудростью, я пытался урвать сон где только можно и сколько можно.
С интересом читавший газету Никифоров поднял голову и посмотрел на меня.
Щелкнув курком, я пожал плечами, после чего с недоумением посмотрел на пистолет в своей руке. Хмыкнув, убрал маузер с глаз долой, прикрыв его полотенцем.
"Надо же, фронтовые рефлексы и тут действуют!" - мысленно покачал я головой.
Положив на стол газету, Никифоров встал и подошел к двери.
- Добрый день. Это номер лейтенанта Суворова? Я правильно попал?
- Правильно. Вы кто?
- Я из ГлавПУРа РККА, назначен куратором к лейтенанту Суворову на все время пребывания в Москве. А сейчас буду сопровождать его на Всесоюзное радио. Машина уже внизу.
- Да? Попрошу предъявить ваши документы, - приказным тоном сказал особист. Он был в полной форме ГБ, которую, как и я, получил перед вылетом. Так что посланник немедленно предъявил удостоверение.
- Хорошо, мы сейчас спустимся, - ответил особист, возвращая документ.
- Мы? Извините, но у меня приказ доставить только Суворова, но, насколько я понимаю, вы им не являетесь, не вижу сходства с газетными фотографиями…
- Я старший лейтенант Никифоров, сопровождающий лейтенанта Суворова. На лейтенанта уже было совершенно несколько покушений со стороны немцев, так что меня приставили к нему в качестве охраны, - достаточно емко ответил особист, приглашая гостя войти.
- Да?! - искренне удивился вошедший в комнату парень лет двадцати пяти в форме младшего политрука.
- Именно, так что я сопровождаю его везде.
- Ну ладно. Хорошо. Нам пора ехать, - повторил гость, с интересом разглядывая меня. - Ах да. Меня зовут Леонид Филечкин, - опомнился он.
- Вячеслав, - протянул я ему руку.
- Старший лейтенант Никифоров, - сухо кивнул особист. Сближаться с нашим сопровождающим он явно не собирался.
- Вы уже готовы? Тогда прошу за мной.
Мы спустились в фойе, оставили ключ и вышли на улицу, где ездили редкие автомобили.
- Так мы что? В "Москве" ночевали?! - не понял я, глядя на название гостиницы.
- Да, получился такой каламбур, вы проживали в двойной Москве. Прошу в машину, - указал Леонид на стоявшую у входа машину. Что была за марка, я затруднялся сказать, но явно не детище советского автопрома. Она была мне незнакома.
Я с интересом разглядывал родной город в военное время. На окнах, как в кинохрониках, были белые полосы крест-накрест. Но налюбоваться мне не дали, не успела машина тронуться с места, как довольно быстро остановилась.
- Приехали. Выходим, - сказал Леонид и первым покинул салон.
- Да ты шутишь? - спросил я. По моим прикидкам, проехали мы меньше квартала.
- Нет. Вот здание Центрального телеграфа, именно тут вы и будете выступать с речью.
- А, ясно. Ну что, идем?
- Идите за мной.
Здание было большим, с огромными витражами, но не во всех окнах остались стекла. Большинство оказались забиты досками и затянуты мешковиной. Я его помнил, не раз проезжал мимо на своем байке, сохранилось оно до наших времен, но сейчас выглядело другим.
- Бомба упала, - пояснил Леонид, заметив, как мы разглядываем фасад здания.
Мы прошли внутрь, где я попал в руки редактора в форме батальонного комиссара, и тут началось…
Почти три часа я заучивал речь, что была написана для меня. Некоторые места мне не нравились, я так и говорил Павлу Анатольевичу, ответственному редактору.
- Картонно больно. Не по-настоящему.
Некоторые моменты мы переписывали, другие вообще стирали, кое-что добавляли. Оказалось, Павел Анатольевич был тут так же и цензором. Совмещал, так сказать.
То, что я буду выступать по радио, редактор сообщил еще вчера вечером и подтвердил сегодня утром. И вот в два часа дня мы с диктором Всесоюзного радио Эммануилом Михайловичем Тобиашем начали нашу двухчасовую программу. Когда я услышал, сколько буду выступать, то впал в шок. Ну десять минут, двадцать, ну тридцать в крайнем случае… Но два часа!!! Что они от меня хотят? Ладно, хоть перерыв будет для ежечасных новостей. Магнитофонов не было, и сделать запись не могли, так что пришлось общаться вживую.
Что хотят, я узнал, когда прочитал свою речь и пообщался с редактором. После чего мы пробежались по тексту, проверяя, все ли я усвоил. Кстати, когда он закончил, то, встав с очень довольным видом, сказал:
- Меня не обманули, вы очень легкий в общении человек, мгновенно находите ответы на самые неожиданные вопросы. Это хорошо. Вам будет легко адаптироваться и вы не будете теряться, когда выйдете в прямой эфир. Теперь давайте еще раз, по вашим песням. Те, что вы предложили, мне понравились, но сами понимаете, все петь вы не сможете, только небольшие отрывки. Для ознакомления с вашим творчеством. Но одну споете полностью.
- Это понятно, но почему все они разные? Тут и про войну, и про любовь, и про жизнь?
- Я хочу показать, какой вы человек, а это более чем покажет, какой вы писатель. Вы не думали о карьере певца?
- Думал, но не рано ли? Война все-таки?
- Для этого не рано… Вы их уже зарегистрировали?
- Нет еще, как раз хотел, мне дали несколько дней отдыха, вот думал заняться.
- Я вам в этом помогу, но завтра. После эфира поговорим, хорошо?
- Спасибо.
- Ну что, все запомнили?
- Да, конечно, тут ничего сложного, мне фактически нужно оставаться самим собой.
- Хорошо. Давайте выберем песню, которую вы споете полностью. У вас есть, что предложить?
От песни "Я - летчик" его проняло, и после обсуждения еще с несколькими редакторами он решил выпустить ее в эфир.
- Пойдемте, я познакомлю вас с нашим диктором Эммануилом Михайловичем.
Мы только успели познакомиться, как был дан сигнал, до эфира оставалось меньше пяти минут.
- Прошу в студию, - пригласил редактор, и мы, встав с дивана, на ходу продолжая общаться, направились за ним.
- Уф-ф-ф… Однако сложная у вас работа, - сказал я, снимая наушники и вешая их на крючок рядом со столом. Передача закончилась, и можно было вставать.
- К этому быстро привыкаешь. Я сперва тоже робел из-за того, что меня слушают миллионы, но привык, и уже легче, - ответил Эммануил Михайлович.
- Это да… Как я выступил?
- Хорошо. Мне особенно песни понравились, каждая за душу брала. Кстати, вон Павел Анатольевич идет, похоже, поговорить хочет.
- Молодец! Все прошло просто отлично! Представляешь, уже из Кремля звонили, похвалили! - Редактор просто излучал энергию. Похоже, этот звонок придал ему немало сил.
- Спасибо. Я насчет завтрашнего дня хотел спросить. Все в силе?
- Да-да, конечно! Я попрошу Леонида, он вам поможет, тем более он за вами закреплен на эти дни. Что-то еще хотели спросить?
- Да. Я пою в полку, а нормального инструмента у меня нет, вот и хотелось бы прикупить аккордеон и гитару.
- Подсказать, где это можно сделать?
- Да, если вас это не затруднит, - кивнул я.
- Сейчас напишу один адрес магазина музыкальных инструментов, дадите записку заведующему, он меня знает, он поможет.
- Спасибо.
- Да не за что.
Поужинав в буфете, мы в сопровождении Леонида вышли на улицу и подошли к стоянке машин, где сели в свою и поехали в гостиницу. Требовалась разрядка - слишком я перенервничал, несмотря на свой легкий стиль в эфире, и сон, по моему мнению, был самым лучшим лекарством.
- Ну так я заеду за вами к девяти утра?
- Это насчет авторства?
- Да. Павел Анатольевич просил помочь вам, - кивнул Леонид.
- Да, конечно, мы будем готовы, - ответил я, и мы с Никифоровым вошли в гостиницу.
Войдя в свой номер, я после душа тут же свалился в кровать и мгновенно вырубился.
Несмотря на то что гостиница находилась рядом с Кремлем, выбраться посмотреть на все теперешние прелести, такие как Красная площадь или Мавзолей, мы смогли только в последний день, перед отъездом. Первые два были заняты оформлением всех бумаг. Я не только подал заявку на регистрацию восьмидесяти песенных текстов, начав с вечера и закончив утром, записав их в большую тетрадь, но и дал заявку на прием в Союз Писателей поэтом-песенником. С рекомендациями должен был помочь Павел Анатольевич.
Вечерами мы гуляли по Москве, я заново узнавал свой город, а Никифоров был тверским и в Москве был всего пару раз и то проездом, так что мы оба гуляли с большим удовольствием.
Меня узнавали. Причем сразу, стоило где-то появиться. Один раз меня пригласили выступить на заводе "ЗиС" по просьбе комсомола, а так как я состоял в этой организации, то пришлось пойти навстречу.
Попытки пригласить нас к себе и выпить за знакомство превысили всякие пределы, причем большинство приглашающих были женщины самого что ни на есть репродуктивного возраста. Однако тут меня спасал Никифоров, который строгим голосом служивого человека объяснял, что товарищ Суворов должен выступить с речью там-то и там-то, так что никак нельзя. Обломщик, блин. С парой десятков девушек, что нас приглашали, я был не прочь познакомиться поближе, но особист, как сторожевая собака, был всегда начеку. Мне-то ладно, хоть и не постоянный, секс у меня все-таки был, так что о себе я особо не беспокоился, а вот он…
После всех утрясаний по заявке на прием в Союз Писателей СССР мы решили сходить по тому адресу, что дал нам Павел Анатольевич, то есть в музыкальный магазин. Он не обманул, там действительно приняли меня хорошо. Пользуясь добрым расположением заведующего магазином Абрама Мойшевича, я долго отбирал и подгонял под себя инструменты, пока не остановился на прекрасно выполненной гитаре в испанском стиле с черным грифом и на новеньком аккордеоне. Прикупил я также и чехол для гитары, у аккордеона он шел в комплекте.
Потом мы занялись подарками для однополчан. Причем оба. Никифоров тоже что-то закупал. О том, что все покупки можно просто организовать через дежурного по этажу или администратора, я узнал позже.
К обеду пятого дня мы стали собираться. Вылет был назначен на семь вечера, а вызова из Кремля, на который я надеялся, так и не было.
Я не знал, что Сталин вдумчиво прослушал меня и, узнав, что вручение наград назначено на пятнадцатое августа, велел записать на встречу с ним.
Моторы самолета монотонно гудели, унося нас на такую привычную войну, где были наши друзья-однополчане.
Сидя на лавочке, я глядел в иллюминатор. Там, освещаемая садившимся солнцем, лежала наша земля. Такая родная и такая близкая.
- Облачность, придется над облаками идти, - крикнул нам борт-стрелок.
Кивнув в ответ, я посмотрел на спящего Никифорова, который, снова устроившись с самым возможным комфортом, спал, храпя во всю мощь легких. Вот загадочный человек. В одном номере жили - так я звука от него не слышал, а тут!!! Странный все-таки организм у человека.
Ночью мы совершили посадку на нашем аэродроме. Выгрузившись, с помощью дежурных развезли все вещи по нашим землянкам - раздача вкусностей была назначена на завтра.
Несмотря на столь поздний час (одиннадцать вечера!), в землянке эскадрильи не спали, ждали.
- Ну здравствуйте, соколы!!! - поприветствовал я, спустившись вниз.
- Здрав желаю! - рявкнули они.
- Товарищ лейтенант, первая эскадрилья для чествования лейтенанта Суворова построена! - выйдя вперед, шутливо отрапортовал комэск.
- Вольно! - с улыбкой скомандовал я.
- Ну что, к столу? - потирая руки, спросил вечно голодный Гатин.
- А! К столу! - бесшабашно махнул я рукой.
- От винта!
Запустив мотор, я выглянул наружу и прислушался.
Стоявший у левого крыла Семеныч довольно кивнул - мотор работал ровно.
Разрешение на пробный вылет уже поступило, так что, проверив, как работает управление, я махнул рукой, дождавшись, пока технари оттащат колодки в стороны, закрыл фонарь и тихонько дал газу, выгоняя свой ястребок из капонира.
Сделав длинный разбег, я приподнял нос, оторвал ЛаГГ от поверхности земли и почти сразу, пролетев меньше пятидесяти метров, опустился на ВПП.
Докатившись до конца полосы, развернулся и, снова дав газу, пошел на взлет. Поднявшись на сто метров, сделал неглубокий вираж, следя за состоянием машины, после чего полез уже на верхотуру. Через десять минут, на пяти тысячах, стал понемногу крутиться, проверяя состояние самолета после ремонта. Когда горючее почти закончилось, сделал петлю Нестерова, сорвал ЛаГГ в штопор и, выйдя из него на двух тысячах, повел машину на посадку.
- Ну как? - спросил Семеныч, как только я подогнал самолет к капониру.
- Норма. Как на новом. Спасибо, Семен Викторович. Хорошая работа.
Вместе с командой старшины, состоявшей из оружейника и моториста, закатив ЛаГГ в капонир, направился в штаб - следовало доложить Запашному о готовности самолета к боевой работе.
Вчерашняя пирушка, которую устроила первая эскадрилья, как-то превратилась в общую. Представляете, не очень большая землянка на двадцать человек сумела вместить в себя около шестидесяти? Люди сидели на стульях, двухъярусных кроватях, на коленях, в конце концов, но всем было хорошо. Я сбегал за Мариной, и она, пользуясь теснотой, спокойно заняла мои колени, так и просидев на них, пока меня не заставили спеть что-нибудь новенькое.
Раздача подарков не заняла много времени. Девушкам - духи, Марине - особые, дорогие. Командованию по бутылке коньяку - десять бутылок привез для командиров обоих полков, умаялся тащить. Остальным - по мелочи. Первой эскадрилье - шахматы, второй - домино, третьей - лото. Пусть отдыхают в свободное время.
Семенычу набор инструментов - попался он мне на глаза в одном из магазинов. В общем, никто обделен не был. Так что гуляли до трех часов ночи в полной гармонии.
Сейчас попавшийся навстречу один из летчиков второй эскадрильи полка Никитина шел в крайней степени похмелья. Это я один сок пил, не налегая на алкоголь. Ну не считать же алкоголем сто граммов коньяку, выпитого с командованием полка? Это так, губы помазать.
- Привет, Лех, - поздоровался я с ним.
- Привет, Сев, поздравляю тебя, - отозвался он, морщась от головной боли.
- Чего?
- Ой, там тебе объяснят, а я пойду, отлежусь, - держась за голову, ответил он.
- Может, похмелишься? - участливо спросил я.
- Не, переболею. Ну все, давай.
- Пока.
С чем он меня поздравлял, я узнал в штабе.
Пройдя мимо почтовой полуторки, спустился в штабную землянку, где меня встретил не только Запашный, но и Никитин.
- Товарищ подполковник, пробный вылет на истребителе бортовой номер…
- Вольно, лейтенант. На, читай! - ухмыльнувшись, протянул мне газету подполковник Запашный.
Открыта она была на странице списка награжденных бойцов и командиров.
"Так вот в чем дело, все-таки подписали!" - обрадованно подумал я, увидев свою фамилию на верхней строчке.
"…Дважды представленный к высокому… О как, сразу две вручать будут, ну ничего себе! В моем мире я такого не припомню, не было вроде подобного. Так, а что там ниже?.. О, и Запашный, и Никитин, смотри-ка, и их тоже! Тарасов тоже. Никифорова не вижу, нет его. Сомов… посмертно. Черт, и Карпов. Блин, пацаны!.."
- Своих увидел? Садись, воды выпей, - велел Запашный.
- Нормально все, товарищ подполковник. Поздравляю вас и вас, товарищ подполковник, с присвоением вам…
Обоим командирам полков тоже дали Героев. Кроме них еще Сомину, посмертно. Карпову - орден Боевого Красного Знамени, тоже посмертно. Список был длинным, не все из нашего полка, конечно, всего одиннадцать фамилий, но и это тоже очень хорошо.
- Скоро должен прийти вызов в Москву, на вручение. Вместе полетим, - сказал Никитин.
После взаимных поздравлений я подхватил один из пяти номеров и побежал к Марине, хвастаться.
Пока я сидел у своей девушки, эта столь ожидаемая всеми новость со скоростью МиГа разнеслась по обоим полкам.
Когда я вышел из санчасти, поздравления сыпались со всех сторон, с улыбкой отвечая, я принимал их и приглашал после вручения наград на пирушку.
- Товарищ лейтенант, заранее приглашать - примета плохая, - сказал один из механиков.
- Да? - удивился я.
- Проверено, - веско ответил он.
- Ну тогда больше не буду. - К приметам летчики относились серьезно, не отставал от них и я.
Праздничная лихорадка от таких новостей не прервала боевую работу полков. К обеду пришла заявка на истребительное прикрытие переправы, страдающей от постоянных налетов.
- Работаем парами. Смелов, ты на нижнем эшелоне. Горелик - на среднем, ну а ты, Суворов, как всегда в одиночку, на высоте. Будешь прикрывать нас сверху.
- Понял, товарищ подполковник, - как и все, сказал я.
В полку осталось всего одиннадцать латаных-перелатаных "чаек", которые на своей крепкой спине выносили первые месяцы войны.
Машина капитана Горелика, насколько я знал, была подбита пять раз. Пять раз она садилась на вынужденную, сменила двух летчиков, пока не остановилась на Горелике, державшемся на ней уже две недели. Своеобразный рекорд.
Глядя, как "чайки" пошли на взлет, я допил свой чай и махнул рукой, приказывая заводить.
Выносной компрессор запустил мотор, пока я накидывал лямки парашюта и застегивал их. Дождавшись, когда Семеныч покинет кабину, я залез на свое место, махнул рукой, приказывая убрать башмаки, закрыл фонарь и дал газу.
Вылетел я позже на три минуты. По подсчетам наших штабистов, с такой разницей во времени мы должны были прибыть на место одновременно. Посмотрим, не даром ли они едят свой хлеб.
Штабисты ошиблись, я прибыл первым и сразу увидел привычную дюжину бомбардировщиков. Саму переправу они не бомбили, мост оставался цел, они работали по скоплениям войск на обоих берегах.
- Добыча-а! - прорычал я в ларингофон. Радиостанция была включена, так что в динамике, что висел у штаба, все меня слышали.
- Клин, я Лютик. В районе переправы наблюдаю немецкие бомбардировщики в количестве двенадцати штук. Атакую. Как слышите меня? Прием.
Понятное дело, говорил я не открытым текстом, а своеобразным кодом, который мы разработали в нашем полку. Так что те, у кого на руках нет листка с подсказками, не смогут понять, о чем мы говорим.
- Лютик, я Клин. Вас поняли. Атакуйте!