И там, в этом сне, все так хорошо, все так правильно! Если бы… Если бы все так и было на самом деле!!
Двигатель ровно гудел, корпус вертолета слегка вибрировал, а Даня лежал на груде комбинезонов в заднем конце салона и захлебывался от позора и горя. Он даже не пытался думать о чем-то другом – все равно ничего не получится.
Кошмар продолжался уже неделю. Да-да, сегодня седьмой день. Последний?
А началось… Началось в салоне вертолета. Может быть, этого самого…
Им осталось лететь до базы минут двадцать, и Даня решил привести в порядок "секретку", чтобы сразу же по прибытии сдать все материалы в Первый отдел. Он так гордился, когда ему выдавали эту старую полевую сумку: изнутри к крышке и стенке привязаны две веревочки, а снаружи прилеплен кусок пластилина. Закрыв сумку, надо утопить веревочки в пластилин и оттиснуть сверху печать с номером. Его личную печать! С его личным номером!
Собственно говоря, сумка была почти пустой: в Первом отделе ему выдали только чистый блокнот-пикетажку со штампиком "совершенно секретно" на каждой странице, два старых аэрофотоснимка и лист топографической карты масштаба 1:25 000. Карта была старая, засаленная, испещренная карандашными пометками, с полустершимися горизонталями. Кто-то когда-то для удобства работы разрезал лист на восемь частей, а потом грубо склеил их лейкопластырем. Цифры координат по обрамлению листа были, конечно, срезаны под корень, но на обратной стороне каждой "осьмушки" красовался штампик с автографом начальника Первого отдела.
Вся карта Дане, конечно, была не нужна, и он, расписавшись по три раза за каждую единицу полученных материалов, сразу же отделил от листа необходимый квадратик. Все остальное, за ненадобностью, он из сумки даже не доставал. И вот теперь…
Теперь все на месте: пикетажка, снимки, карта – вся, кроме… той самой "осьмушки"! И это – конец…
Средняя школа на центральной усадьбе совхоза "Светлый путь", экзамены, общежитие техникума, занятия, практика, картошка, распределение, ослепительный призрак института в туманной дали будущего… Все было напрасно: его больше нет, жизнь кончилась. Она кончилась, даже если… Но надежда умирает последней: может быть, все-таки?..
А сон врет: в том, последнем, маршруте все было не так. Он НЕ подошел к бревну, НЕ засунул планшетку в карман. Он торопился и забыл. Да-да, она, наверное, так и лежит там, придавленная камушком. Вряд ли с тех пор кто-нибудь отходил от буровой установки за зону безопасности…
Даня столько раз прокручивал в памяти этот эпизод, что в конце концов ему стало казаться, будто он все-таки забрал тогда планшетку. Да-да, забрал, а потом в спешке вытащил и переложил в сумку только пикетажку, а карту так и оставил в кармане! Если бы… но, увы…
Нет, Даня даже не пытался что-то утаить или придумать, он сразу во всем признался! Это его и спасло – пока спасло… Даже еще допросов настоящих не было…
Ему запретили покидать здание, отобрали пропуск, его водили от одного начальника к другому, на него кричали, шипели, запугивали, его заставляли десятки раз пересказывать одно и то же, рисовать схемы: где кто стоял, что делал, как говорил и куда смотрел. Его пытались ловить на противоречиях и нестыковках, задавали какие-то странные вопросы… Даня сначала оправдывался, просил, умолял, даже, кажется, плакал, а потом просто отупел и махнул на себя рукой.
Последние два или три дня превратились в какую-то нескончаемую пытку. Был, правда, слабый просвет надежды, когда ему сказали, что охране буровой приказано обшарить лишние комбинезоны, но карты они не нашли. Даня ожил на какое-то время и опять просил, умолял: пусть хоть кто-нибудь выйдет за периметр, дойдет до обрыва (всего-то 500 метров!) и заберет карту! Ну, хоть кто-нибудь!!! Над ним смеялись, потом опять кричали…
…Была маленькая комната без окон, в которой очень плохо пахло. Было трясущееся лицо Иваныча, и Даня все никак не мог понять, зачем охранник прижимает его плечи к спинке стула. Потом он понял, и его вырвало прямо на бетонный пол.
Его стошнило, но безликий человек, сидящий за пустым столом, не отпустил Даню, а стал спрашивать, когда и где он раньше встречался с Иванычем. Даня честно сказал, что даже фамилии рабочего не знает. Ему не поверили, назвали фамилию, и Даня вспомнил. Нет, он никогда раньше не видел его, но… Это была та самая фамилия, которую они закрашивали тушью на обложках учебников по общей геологии.
Потом ад закончился. Или Даня просто привык к нему. На буровой опять поломка. Завтра пойдет борт с запчастями. Повезет смену охраны. Его возьмут. Он сходит и найдет карту. Если найдет.
Он найдет ее обязательно. Она, конечно, так и лежит там на бревне. Не может не лежать!!!
И тогда: "Нарушение режима секретности по причине халатности".
Никакой семьи, никакого института – он никогда не станет настоящим геологом-итээром. Армия по полной программе… Но он будет жить! У него будет паспорт!! Может быть, конечно, он станет инвалидом… Но это – не тюрьма! Это – не лагерь!
А если… Нет!! Об этом лучше не думать!
Даня оторвался от своих мыслей и посмотрел на часы: странно, уже должны быть на месте. Солдаты в салоне громко переговаривались и теснили друг друга у иллюминаторов. А вертолет… Такое впечатление, что он не на посадку шел, а летал большими кругами на одной высоте. Что там такое?!
На него обратили внимание:
– Вон, на корме пацан мается. Он здесь уже был – пусть посмотрит!
– Эй, ты, иди сюда! Иди, кому говорят?! Оглох? Пусти его к окну!
Даня прижался носом к исцарапанному грязному оргстеклу иллюминатора. Сначала увидел только холмы и лес до самого горизонта. Потом вертолет слегка наклонился на левый борт, и он рассмотрел внизу темный круг зоны безопасности недалеко от русла почти высохшей речки. В прошлый раз он занимал почетное место возле иллюминатора и картинку эту уже видел, только…
Вертолет выровнялся, и до следующего поворота Даня ничего не увидел. Что же они крутятся? Борт явно перегружен, и запасной бак, конечно, пуст: сейчас ведь горючка кончится!
Машина пошла на очередной поворот, земля внизу сдвинулась, и Даня увидел…
– Что там такое, парень? Говори, ну!!
Потные лица солдат: все смотрят на него и ждут.
– Там… там… ничего!
– Что "ничего"?!
– Там ничего нет, ребята! Ни ангара, ни буровой… Раньше было, а теперь нет.
– …!!! …!!!
– Я сам ничего не понимаю… Куда все делось?
– …!!!
– Нет, нет, это то самое место, совершенно точно! Я все помню, я же там был!
От него вдруг отстали: все повернули головы в сторону пилотской кабины. Овальная дверь с толстой резиновой прокладкой немного приоткрылась, показалась голова офицера, который что-то коротко скомандовал и захлопнул дверцу.
– Давай сюда комбезы, на посадку идем! – прорычал усатый сержант, и Даня стал подавать из кучи бесформенные серебристые комки и округлые шлемы с темными стеклами лицевых щитков. Ему самому комбинезона, конечно, не хватило…
Возня, толкотня и мат переодевания закончились только после полной остановки винтов. Наконец все угомонились, расселись на свои места и кое-как пристроили оружие. Лиц не стало – только темные щитки шлемов, только посвистывание воздуха в фильтрах. Герметичная дверь кабины чмокнула и открылась: офицер был в комбинезоне (как он сумел там переодеться?!), но с поднятым щитком шлема.
– Все на своих местах! Снаряжение проверить, оружие к бою. Салон будет разгерметизирован!
– Товарищ капитан, разрешите обратиться?
– Нет. Потом.
Он уже собрался нырнуть обратно в кабину, но заметил за ящиками Даню и остановился:
– А ты чего?!
– Я… я… я думал, комбинезон здесь дадут.
– Думал он! ……ь!! На мою голову ………!! Что с тобой делать?! ……! ……!! А ну, лезь в кабину, ……!!
– Спасибо, товарищ капитан!
Дышать в кабине было гораздо легче, чем в салоне, но сидеть негде, хотя экипаж состоял только из двух пилотов – кресло штурмана занимал капитан. Даня долго стоял, прижавшись спиной к переборке, слушал чужой разговор и не решался поднять глаза.
– Какого же … вы не заменили фильтры?!
– А на что их менять? А? Правый на левый, нижний на верхний, да? Сильно умные все… А я уже забыл, как выглядит новый фильтр! Ребята вон уже на самодельных летают… и …!
– Ладно, не …! Они хоть успеют до вечера?
– Ты что, оглох на левое ухо? Твой же родной майор сказал, что к вечеру будет борт с горючкой! Зальемся, и ф-р-р-р!
– Это МОЙ майор сказал! А ваше начальство промолчало!
– Ясен перец, промолчало! Они дураки, что ли?! Или не знают, что у 83 – 46-го двигатель на профилактике? А у 57 – 13-го вся электрика накрылась? Или ты думаешь, что ради нас они соседей просить будут?! Жди, как же! Да и бочек-то на базе нет: пустячок, а приятно! Их же все сюда перетаскали! А назад, между прочим, ни одной не вывезли! Где они, капитан? Ну, где?! Что, черт побери, все это значит?!
Даня наконец решился поднять глаза и посмотреть вокруг сквозь прозрачный колпак кабины.
Вертолет приземлился именно там, где обычно, – на вытоптанном пятачке у восточного края периметра. Весь круг, диаметром метров 200 – 250, перед ними. Только в этом круге ничего нет. Совсем ничего, даже обычного бытового мусора, словно три десятка человек не топтались тут постоянно последние две недели.
Нет, кое-какие следы есть: виден большой прямоугольник, где раньше был ангар, вот темное пятно – там стояла легкая буровая установка, а вот здесь были соштабелированы бочки с горючим. Где все? И проволоки нет, и кольев… Странно… А люди? Люди-то куда делись?!
Тоска накатила сокрушительно и внезапно: что ему, Дане, до всего этого?! Весь мир может взорваться и лететь к чертям, а ему нужна карта!! Замызганный квадратик бумаги 20 20 см с синим штампиком на обороте! Это – больше чем жизнь, это…
Капитан снял с головы наушники и бросил их на пульт рядом со шлемом.
– Допрыгался, командир? – ухмыльнулся пилот, слушавший ту же частоту. – Говорили тебе: сиди и не рыпайся! Будешь нужен – вызовут, рация-то на ходу! Доволен?
– …! …!!!
– Ну-ну, разомнетесь немного! Твои там уже скисли, наверное, в салоне. Вот и погуляете!
– Заткнись! Никуда я людей не поведу.
– Правильно: не торопись выполнять приказ – может, еще и отменят!
– Пускай присылают спецгруппу! Наше дело – охрана объекта, а не…
– Вот и охраняйте! Только где он, объект-то?
– Ты, по-моему, со страху так разболтался, что и остановиться не можешь!
– Есть маленько, капитан… Жить-то хочется! Керосину бы литров двести!
– Двести до базы не хватит…
– Нет, ну где же бочки?! Может, их куда в кусты закатили, а?
– Какие кусты?! Тут до ближайшего леса во все стороны… Эх!
Они подавленно молчали минут пять. Потом пилот подал голос:
– Капитан, а капитан… Василь Василич! Может, это… пошлешь кого-нибудь пошарить вокруг, а? Не могло же две тонны горючки испариться вместе с бочками?!
– Ты о…л, Вова?! Где тут шарить? Все как на ладони!
– Ты не понял, Вася… Ведь это – Мертвые земли. Ты всерьез думаешь, что нас будут вытаскивать?
– А ты…
– Ага, как 23-25-й в семьдесят третьем, как 13-44-й в восемьдесят втором, как… Продолжать? Вместе с экипажем и пассажирами.
– Ты веришь в эти сказки? С нами же ничего не случилось! Всего-то и надо: подбросить нам сюда горючки на обратную дорогу.
– А с ТЕМИ что случилось? Что стряслось с 63-24-м? У меня там кореш был штурманом…
– Что ты предлагаешь?
– Ты не слышал? Искать горючку, заливаться и сматываться! Хоть ведрами, хоть кружками! Отправь людей, капитан!
– Может, еще раз выйти на связь?
– Какая связь?! У тебя же приказ обследовать территорию, а ты еще сидишь в кабине!
И тогда Даня решился:
– Товарищ капитан, разрешите…
– Что тебе?!
– Можно… Можно, я схожу?
– Куда ты пойдешь? Без комбинезона?!
– Я… мне… Мне все равно не жить!
Пилот горестно вздохнул и понимающе качнул седой головой:
– Пусть прогуляется, Василич! У него, я слышал, проблемы с Первым отделом. Ты прикрой его огнем, в случае чего. Ему терять нечего – он уже все потерял.
Люк захлопнулся, и Даня остался один. Тихо и пусто, только потрескивает что-то за спиной – наверное, остывает двигатель вертолета. Рядом, за серыми дюралевыми стенками, сидят восемнадцать человек – живых, теплых. Они могут дышать, думать, разговаривать, а он здесь один – абсолютно, бесконечно, ослепительно один…
Никто никогда не рассказывал Дане, как чувствует себя человек в самом сердце Мертвых земель – без защитного комбинезона, без шлема, без воздушных фильтров. Поначалу он пытался спрашивать, задавал вопросы. Молодые смеялись или непристойно шутили, а те, кто давно работал близ границы, как-то странно смотрели и молчали. В конце концов добрая тетенька из канцелярии доверительно шепнула Дане, что с его любопытством он не только никогда не получит вторую форму допуска, но может лишиться даже третьей. Больше он никого не расспрашивал.
Нет, он не думал, что умрет на первом же вдохе, но… Сколько ни тяни, а дышать нужно, и Даня начал. На глазах почему-то выступили слезы – наверное, ему было жалко себя. Воздух как воздух, прохладный и чистый, припахивает вертолетным выхлопом. А как, собственно говоря, должны пахнуть все эти токсины, бактерии, радиация и черт его знает что? И как долго надо дышать этой гадостью, чтобы…
Нет, наверное, это просто дает о себе знать инстинкт самосохранения: чего ему бояться, если с ним уже все случилось? А чего от него хотят эти, которые остались в вертолете? Он что-то должен сделать? Что-то найти? Но тут ничего нет – пусто и ровно до самого леса… Нет, лес ему не нужен, он пойдет вон туда, за выжженную полосу, к обрывам, а потом…
За спиной кто-то стучал в стекло пилотской кабины изнутри, что-то кричал или говорил ему, но Даня не стал прислушиваться, он даже не оглянулся, а просто запахнул штормовку, накинул на голову капюшон и побрел вперед.
Он пересек зону безопасности и зачем-то оглянулся назад – вертолет казался отсюда совсем маленьким, а за ним, за Даней, тянулась неровная цепочка рубчатых следов от его старых ботинок со стоптанными каблуками. Казалось, что он уже достиг дна и погружаться еще глубже в тоску и безысходность просто нельзя, потому что некуда. Оказывается, можно: эти ботинки подарила ему бабушка, когда он учился еще на первом курсе. В тот год она умерла – как раз, когда он сдавал весеннюю сессию. И все… Начальству даже не придется беспокоиться: если он умрет, никому сообщать не нужно. Может быть, потому его и направили сюда? А если он не умрет? Точнее, если он умрет не сразу? Если он будет долго-долго лежать в больнице и медленно распадаться на части? Ведь у него нет ни родственников, ни девушки, ни настоящих друзей… К нему никто не будет приходить, он никому не нужен… А врач на обходах будет шагать мимо его койки не останавливаясь, потому что он безнадежен…
Дане очень хотелось заплакать, но не получалось – накатывали спазмы, а слез не было. Почему?
Он оказался на краю обрывчика и даже не сразу вспомнил, зачем сюда пришел. Наверное, он все-таки плакал, потому что никак не мог рассмотреть то, что находится внизу. Он потер глаза грязными пальцами и вдруг… задышал! Уф-ф-ф!!
Голова закружилась, ноги ослабли, и Дане пришлось сесть на краю обрыва. Так счастлив он не был даже тогда, когда увидел свою фамилию в списке принятых на первый курс геолого-разведочного техникума. Он тогда все никак не мог уйти: отходил, возвращался и снова читал и перечитывал, читал и перечитывал… Вот и теперь: если бы его держали ноги, он бы отошел от края, а потом подошел и посмотрел снова.
Когда-то давно, еще на втором курсе, их группу водили на выставку. Там было много картин всяких художников. Тетя-экскурсовод говорила, что это прекрасные произведения… Она была не права, самое прекрасное произведение, самый красивый пейзаж вот этот: поросшая редкой травой галечная коса, и на ней лежит толстое дерево с обломанными ветками и ободранной корой. А на нем – вон там, ближе к комлю – белеет квадратик. Это его планшетка. В нее вставлен кусочек карты, на которой нарисована как раз вот эта речка и вот этот обрывчик. С ней ничего не случилось: ее не сдуло ветром, не размочило дождем. Она так и лежит там, где он ее оставил неделю назад.
Вот теперь Даня почему-то смог заплакать по-настоящему (ну и что, ведь никто же не видит!). Потом он успокоился и впервые за много дней почувствовал, что он живой, что он человек, что у него еще вся жизнь впереди!
Здесь было совсем невысоко, но эйфория кончилась все-таки раньше, чем Даня оказался внизу. Он подумал, что планшетку придется нести в руках, потому что ни в один карман штормовки она не влезет. Это у комбинезона был большой карман на груди… Да, у него нет комбинезона, он гуляет здесь беззащитный и голый. И теперь, наверное, все равно умрет. Может быть, очень скоро… Или нет? Ведь он ничего такого не чувствует!
Картонный квадрат лежал там же, где он его и оставил, – на относительно ровной части ствола возле обломанного сучка. Даня протянул руку и…
Что такое?! Как это?! Он же точно помнит, что придавил планшетку плоским окатанным камушком. Да-да, он поднял его, обтер о штаны и положил сверху. Он положил его, а теперь!..
Он вспомнил, когда и где видел такие штуки – была экскурсия на завод еще в восьмом классе. Их делали на конвейере, а потом складывали в деревянные ящики с ручками. Они там лежали ровными рядами – новенькие и блестящие. А эта… а этот… старый и ржавый, но…
Ничего нигде не изменилось, все было так же неподвижно и тихо, но в голове у Дани опять зашумело: сверху планшетка была придавлена ржавым браслетом наручников со сломанным замком и обрывком цепочки.
Это, наверное, просто посыпались камушки с обрыва, потревоженные им во время спуска. Даня вздрогнул и поднял глаза: прямо напротив него, метрах в семи, стоял человек. Из-за куста были видны только голова и плечи, но Даня сразу узнал его: тот самый, что разговаривал с ним в маленькой комнате без окон. Той, где Иваныч… Дане показалось даже, что он чувствует тот запах… Человек смотрел на него и улыбался. Он улыбался как… как… как череп в школьном кабинете биологии!
Рубашка под штормовкой как-то вдруг сразу стала мокрой. Даня зажмурился и сделал жест правой рукой. Где-то когда-то, очень давно, наверное, в совсем раннем детстве, он это видел, и теперь рука пошла сама. Зачем? Для чего?
Он открыл глаза: никакого человека за кустами не было. "Показалось?! Померещилось? Но я же ясно видел! Нос, рот, глаза, зачесанные назад редкие волосы, серый пиджак… На нем был пиджак? Ч-черт, я же смотрел только в лицо! Нет, наверное, все-таки померещилось: здесь же просто негде спрятаться! Не за этими же кустами, которые просматриваются насквозь?! Подойти? Ладно, и так все видно. Надо сматываться скорее назад, к вертолету, – может быть, еще не сильно надышался отравой, может быть, еще…"
За шумом собственного дыхания, за стуком и шорохом камней, сыплющихся из-под ног, Даня не сразу расслышал новый звук. Звук повторился, его нельзя было не узнать, и последние метры Даня лез как попало – обдирая колени и руки, пачкая песком и глиной заветную планшетку. Вот он, край обрыва, вот сейчас уже…