– А про то, касатик, кто их отдать должон, не твоя печаль,– последовал ласковый ответ.– Ныне мне ужо не до того – праздник, посему, коль про ключик не надумал поведать, ступай-ка ты обратно да умишком своим скудным раскинь, яко оно да что. А коль к завтрему не образумишься, то у нас с тобой иная говоря пойдет, куда серьезнее,– многозначительно пообещал он.– А покамест мы вот так поступим.– И Оладьин, взяв исписанную бумагу, неспешно разодрал ее один раз, затем, испытующе поглядывая на меня, еще и еще. В заключение он подбросил вверх образовавшиеся мелкие клочки и сожалеючи заявил: – Тако ж и с волей твоей станется, добрый молодец. Микишка,– позвал он стрельца,– отведи-ка его сызнова туда, игде он прежде пребывал, коль он добрым словесам не внемлет.
Вот гад! Не иначе как взял тайм-аут на раздумье. А если он захочет и рыбку съесть, и... все прочее? Аппетит-то у канцелярских крыс известно какой – слоны обзавидуются. Если на мои условия пойти – один "откат" вернуть придется, а вернуть для крапивного семени слово дрянное и даже ругательное. Зато если часики не возвращать, а самому вручить и меня Голицыну подставить, то тут сразу два "отката" светит.
И как тут быть?
То, что тучи над моей головой сгустились не на шутку, я окончательно понял, едва угодил в прежнее подземелье – смрадное, холодное и битком набитое народом. В нос вновь ударила нестерпимая вонь, от которой я успел отвыкнуть, сидя в спецкамере, и у меня сразу заслезились глаза, но человеку свойственно привыкать ко всему, а потому через часок, притерпевшись, я принялся размышлять, как быть и что делать дальше.
Получалось не ахти, особенно с учетом того, что отыскать Квентина в церкви так и не удалось, о чем Алеха успел шепнуть мне при встрече, а походить у царских палат, выглядывая новоявленного учителя царевича, у него не получилось. Хотя моими стараниями он давно был приодет и выглядел довольно-таки прилично, но все равно охрана на него недовольно косилась, а спустя час стала подозревать невесть в чем, для начала попросту шуганув и посулив, что если и дальше станет тут околачиваться, то мало ему не покажется. Он, конечно, заверил меня, что попробует еще как-нибудь, но...
Значит, оставалось и дальше выкручиваться самому. В конце концов, черт с ними, с часами,– свобода стоит дороже. Да, жаль. Да, было бы неплохо сохранить их. В будущем "атлантик" запросто можно продать или и впрямь подарить царю, но раз уж такой расклад, лучше расстаться с ними, пока цел и невредим. Однако, как я уже сказал, свобода грозила мне минимум – солидными побоями с не менее солидными увечьями, а максимум – дубовым гробом и местом на кладбище близ Козьего болота. И как всегда извечный вопрос: "Что делать?"
Но поискать на него ответ у меня не получилось – вновь подсел позавчерашний мужичок и занудным голосом принялся клянчить кафтанец. На сей раз он уже не сулил замены, а просто просил его подарить. Я поначалу никак не реагировал, но потом, когда мужичонка бесцеремонно полез щупать ткань и подкладку, не выдержал и оттолкнул наглеца.
С воплем "Ратуйте, люди добрые!" тот с готовностью откинулся на спину и, жалобно причитая, стал отползать. Пространство возле меня расчистилось в мгновение ока.
– Ты почто мальца неповинного изобидел?! – грозно осведомился оказавшийся тут как тут один из здоровяков.– Мыслишь, коль вымахал в сажень, дак и изгаляться можно? Ан есть на Руси добрые люди, кои за сироту горемышную вступятся. Верно, Никандра? – повернулся он ко второму, неспешно подходившему следом.
– Верно, Никанорушка,– прогудел тот.– Мы ета, завсегда сироту того.
Ответа от меня не ждали ни тот, ни другой. Посчитав, что пары фраз для словесной прелюдии вполне хватит и пора переходить к делу, здоровяк Никанорушка, стоящий чуть спереди, для начала решил приложиться с левой, чтоб вышло послабее.
Однако желаемого соприкосновения его кулака с моей челюстью не получилось. Непонятно почему вместо нее оказалось одно из крепких дубовых бревен стены, в которое и врезались со всей дури костяшки его пальцев. Здоровяк охнул от боли, но, как оказалось спустя мгновение, это были цветочки. Впрочем, вкуса "ягодок" Никанор не ощутил, потеряв сознание от точного удара в подбородок, нанесенного острым носком сапога.
Моего, разумеется.
Второй из здоровяков, который Никандра, поначалу не понял, что происходит. Готовый подключиться и вволю помесить рожу наглецу, дабы к утру она и впрямь походила на квашню с тестом, он даже не успел вовремя отпрянуть, и затылок бесчувственного главаря основательно шмякнул его по зубам.
– Добить или пусть поживут? – громко произнес я, всецело полагаясь на мнение коллектива, и тот меня не подвел.
– А ты не трудись, добрый человек! – азартно выкрикнул кто-то невидимый – крохотные прорези-оконца, расположенные под потолком, к этому времени выдавали ровно столько, чтобы разглядеть очертания тел соседей, но не более.– Остатнее мы и сами доделаем.– И призывно выкрикнул в темноту: – Робя, навались-ка!
Во мраке со всех сторон что-то зашелестело, и сползшиеся черные тени через несколько секунд сомкнулись над лежащими громилами. Лупили с душой, увлеченно, но молча, предпочитая не тратить силы на пустопорожние присказки. Время от времени слышалось только азартное хэканье и гаканье. Ах да, еще и оханье, но это из-под самого низу.
– Славную ты вырубил дубинку на их спинку. Да яко лихо их уложил-то! – В голосе тяжело дышавшего соседа, вернувшегося минут через десять после побоища на прежнее место, явно чувствовалось восхищение.– Никак из ратных холопов, не иначе.
– Считай, что так,– не стал я его разубеждать.
– Вот я и сказываю: лихо,– подтвердил тот.– Благодарствуем тебе от всего нашего опчества, а то спасу от их не было. Ишь ты! – крякнул сосед.– Они мыслили, будто силушкой всего добьются, ан, стало быть, на силу всегда иная, что поболе, сыщется. А по виду, признаться, и не скажешь, что ты умелец до кулачного бою.
– Могем,– солидно согласился я.
– А сюды тебя за какие грехи? – осведомился сосед.
– Да все за то же – боярские дети полезли, ну я им и...– кратко пояснил я, решив, что в подробности ударяться не с руки.
– Вона как! – пришел в еще больший восторг сосед.– Енто ты молодца! Хошь и не видал, но верю – не брешешь. Ты, егда в острог попадешь, ежели ранее меня, так и поведай тамошним людишкам, мол, Игнашка Косой чрез меня всему сурьезному народу привет шлет да обещается вскорости сам подойти. Ну а коль мне ранее туда доведется попасть, я и сам тебя встречу.
– А что же вы до меня их терпели? – не выдержав, поинтересовался я.
– Да оно, вишь, поздновато я сюды угодил,– повинился Игнашка.– Они к тому времени народец так запужали, что те и помышлять не смели, дабы отпор дати... Тока егда ты Никанору ентому врезал, расчухали, что их времечко пришло.
– За доброе слово спасибо,– вежливо поблагодарил я,– но мне кажется, что у меня обойдется и без острога.
– За боярчат-то? – усомнился Игнашка и задумался.– Ну так даже лучшее,– несколько разочарованно заметил он чуть позже.– Хотя... ты – молодец из бедовых, стало быть, не ныне, дак завтра все одно в острог угодишь, потому мое слово попомни. А почто ты решил, будто с тобой по совести поступят? Приказной народ поганый. Бывает, обещает одно, а на деле...
– Да нет, просто выяснили, что не виноват,– пояснил я.– Потому дьяк вроде бы и обещал отпустить. Но тут иное худо – один из бояр уж больно злобствует, что я его сыну рожу начистил, да вдобавок еще и зуб выбил. К тому же я и ему самому нос набок свернул. Чую, сговор у них с дьяком, чтоб тот предупредил боярина заранее, когда меня выпустят. Так что ждать меня будут, а это куда хуже.
Я бы не стал делиться с первым встречным своими опасениями, но, учитывая передаваемый привет всему сурьезному народу острога, стало понятно – среди блатного мира Игнашка, может, и не первый, но и не в задних рядах, поэтому как знать – глядишь, и посоветует что-нибудь эдакое. Однако и тут меня постигло разочарование – тот лишь шумно вздохнул и грустно заметил:
– Были б на воле, я супротив них за единый часец вдвое боле молодцов сыскал, да таких, что... Но тута сидючи, сам пойми...
– Я понимаю,– согласился я.– Только от того мне не легче. Хоть посоветуй тогда, куда бежать да где через забор сигануть.
– Тын тут, почитай, повсюду крепок да высок,– буркнул Игнашка.– А вот куда идти...– протянул он и задумался, но потом встрепенулся.– Погодь, а тебя игде ждать-то станут?
– Они мне не докладывали, но, скорее всего, сразу на выходе отсюда.
– А то и вовсе худо,– вновь сильнее прежнего вздохнул Кривой.– Там тебе и впрямь не вырваться. На резвость бери. А бить первого старайся старшого, да так, чтоб с ног долой. Прочие непременно потеряются, замнутся, вот тут ты оным и попользуйся. Запомнил?
– Да уж не забуду,– твердо заверил я.– А ты сам-то за что здесь?..
Разговор затянулся далеко за полночь, сопровождаемый время от времени жалобными стонами зверски избитых здоровяков и тоненькими всхлипываниями мужичка-провокатора, которому, судя по всему, тоже досталось на орехи.
Зато на следующий день я предстал пред Оладьиным целым и невредимым. Дьяк не удивился – караульные сторожа уже успели доложить о ночном побоище. Неодобрительно покрякав, Оладьин кисло осведомился:
– Надумал ли, мил-человече, про ключик поведать?
И оторопел, когда я согласно кивнул:
– Надумал.
– Ну вот и славно,– засуетился он.– Сказывай, где лежит да каков из себя, чтоб не спутать.
– А ключик прямо в часы вделан,– пояснил я.– Давай покажу, да заодно заведу.
Дьяк недоверчиво впился глазами в мое лицо, но взгляд мой был бесхитростным и простодушным, как взор младенца! Помедлив, он передал мне иноземную диковину.
Я невозмутимо завел часы и показал их дьяку:
– Вот и все. Видишь, снова затикали.
Дьяк вдумчиво подержал их возле уха, после чего изумленно протянул:
– И впрямь...– Он еще некоторое время умиленно разглядывал их, после чего недоуменно поинтересовался: – А на што тута две стрелы, да обе прямо из середки торчат?
– Малая большие часы отсчитывает, а та, что побольше, дробные часцы,– растолковал я.
– Ишь ты,– уважительно заметил дьяк.– Умеют же иноземцы удивить.– И тут же озабоченно попросил: – Тока ты ключик все ж вынь, касатик. Не ровен час, выпадет, и что тогда делать?
– А он,– начал было я, но тут входная дверь неожиданно распахнулась и в нее вошел совсем молодой юноша – почти подросток, с виду не старше четырнадцати лет, а следом за ним... Квентин.
– Я ж сказал...– раздраженно буркнул дьяк, но сразу осекся, пару секунд ошеломленно хлопал глазами, после чего кинулся на колени.– Счастье-то какое,– бормотал он.– Сам царевич пожаловал! Эва, подвалило-то...
– Ныне Прощеное воскресенье,– ломающимся баском пояснил вошедший.– Потому батюшка дозволил мне десяток татей волей одарити, дабы и они в молитвах государя помянули.
– Да енто мы мигом,– засуетился дьяк.– Туда-то заходити тебе невместно – грязно там, а я их чичас во двор выведу, да сам и изберешь. А ежели соизволишь, Федор Борисович, дак я с твоего согласия сам достойных изберу да...
Квентин меж тем что-то торопливо шептал на ухо царевичу, после чего тот согласно кивнул и, прервав угодливую речь Оладьина, повелительно ткнул в меня пальцем:
– Княж Феликса первым отпускай, а прочих выводи, погляжу.
Квентин радостно просиял и, не выдержав, устремился ко мне, замыкая меня в объятия.
– Ну вот и славно.– Царевич по-мальчишески озорно улыбнулся и... подмигнул мне.
Честно признаться, от такого поворота событий я несколько обалдел. Спросить, зачем Квентин вдруг решил перекрестить меня в какие-то Феликсы, я не мог, опасаясь подвести Дугласа, поэтому продолжал молчать и только хлопал глазами, но потом очнулся и, слегка притормозив на выходе, повернувшись к Оладьину, требовательно протянул руку:
– Часы.
Дьяк не кочевряжился. Напротив, будто только этого и ждал, сразу сунул их мне в руку и жалко улыбнулся.
На крыльцо съезжей избы я вышел третьим, сразу вслед за царевичем и Квентином. Оладьин за нами не пошел – отдав часы, он сразу же ринулся куда-то в глубь избы, давая какие-то распоряжения стрельцам.
Меж тем царевич, напустив на лицо важную суровость, так не вязавшуюся с румяными щеками и прочими атрибутами ранней юности, прохаживался по двору. Сзади следовали Квентин и я. Однако вид угрюмых оборванцев несколько нервировал Федора, который явно растерялся, и в конце концов он повернулся ко мне.
– Ну-ка, князь Феликс, поведай, кто из людишек боле всех прочих воли достоин,– так никого и не выбрав, спросил он у меня.
Я поискал глазами своего соседа. Вчера разглядеть толком мне его так и не удалось, потому немного замешкался, но потом напоролся на мужика, левый глаз которого плутовато скашивался куда-то к носу, и без колебаний ткнул пальцем в Игнашку Косого.
Кого же еще? Но тут дал подсказку сам Игнашка, еле заметно кивнув направо, а затем налево, и даже исхитрился указать на последнего, стоящего сзади, затылком. Я молча ткнул в каждого из них пальцем и тихонечко спросил:
– Все?
– Все,– одними губами беззвучно шепнул он в ответ.
Получалось, что еще пятеро на мое усмотрение. Вначале я решил выбрать как получится, чей простоватый вид покажется мне более-менее безобидным, но вовремя спохватился.
"Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец",– говорят на Руси. Как раз подходит к моему случаю. Помнится, дьяк в спецкамере еще с четырех человек деньжата на приданое для дочки вымогал.
Ну-ну.
Кажется, быть его дочери без приданого. Во всяком случае, частично, ибо сегодня для московской милиции грядет полный облом.
И вообще, меня, может, эти бугаи изувечить могли, так что должок за дьяком. За моральный ущерб.
Словом, в следующую минуту я сообщил нетерпеливо ожидавшему моих дальнейших предложений царевичу о том, что тут собрался далеко не весь народец, сидящий в застенках у Оладьина. Причем, как на грех, именно про самых достойных освобождения дьяк запамятовал, так что пускай их тоже выведут.
Дьяк скривился и с ненавистью поглядел на меня.
"Ну вот я и еще одним врагом обзавелся",– усмехнулся я, поздравив себя с сомнительным приобретением, но тут же успокоил тем, что их должен иметь каждый приличный человек. Если он, конечно, не размазня.
Купцы, выведенные стрельцами во двор, поначалу даже не поняли, зачем их сюда вытащили. Но потом до них дошло, что на сей раз свобода им достается бесплатно, после чего они попадали в ноги царевичу, благодаря за ласку, милость и за что-то там еще – я толком не вслушивался.
– А этих, Федор Борисович, повели в острог – уж больно опасны,– не забыл я вчерашнего вымогателя и его заступников.
"Кажется, жизнь налаживается!" – радостно подумалось мне после очередного утвердительного кивка царевича, соглашающегося со всеми моими предложениями. Однако чуть погодя выяснилось, что я слегка поторопился с выводами.
– Воля твоя, царевич, но из выбранного десятка одному надобно чуток задержаться,– встал на нашем пути дьяк, мстительно указывая на меня.– Мы-ста с оным, как ты сказываешь, князем...– Он с ироничным видом кашлянул, что в совокупности с выделением последнего слова выражало степень крайнего недоверия к моему титулу, но царевич, по счастью, не обратил на это внимания, лишь поторопив дьяка:
– Ты о деле сказывай, о деле.
– Я и сказываю,– вздохнул Оладьин, сокрушенно разводя руками.– Не завершили мы, стало быть, говорю с оным князем, кой мне отчего-то купчишкой назвался.
Ага. Время намеков кончилось, и дьяк перешел на откровенность. Федор на мгновение растерялся, нерешительно оглянувшись на Квентина.
– А ты мне сказывал...– протянул он.
Тот, поняв, что ситуация выходит из-под контроля, насмешливо хмыкнул:
– Может, у вас на Руси такое и не принято, царевич, но у нас и лорды, и пэры, и светлейшие герцоги не брезгуют заниматься торговлей, и унижением для титула сие не служит. Одначе и в достоинство оный род занятий вписати не можно, а посему, насколь возможно, таковское не выставляют напоказ. А уж ежели угораздит угодить в эдакие места, то тем паче.
– Слыхал? – повеселел царевич, обращаясь к Оладьину.– Потому, коль так назвался, стало быть, надобно было,– поучительно заметил он.
– Да тут не о том речь,– заюлил дьяк.– Иное у меня на уме было. Грамотка-то, вишь, на его прежнее имечко написана – исправить все надобно на ентого, как там его, Феликса, да по новой составить.
– Какую грамотку?! – удивился юный Федор.
– Что он ни в чем не повинен,– пояснил дьяк.– Ведомо мне стало, что нет его вины в учиненном, а потому, чтоб князья и бояре Голицын, да Шереметев, да Пожарский челом твому батюшке не ударили, жалуясь на оного молодца, надлежит все расписать, яко должно. Ты уж не серчай, Федор Борисыч, но службишка моя проклятущая оного требует. Али повелишь, дабы я в нарушение указов твоего родителя, а мово царя-батюшки поступил?
– Да нет, не надобно так-то,– растерянно протянул царевич.– Раз так, тогда... быть по-твоему.– И скомандовал, компенсируя неуверенность: – Тока побыстрее. Мне оного князя нынче послухать желательно.– Он пошел со двора, на ходу бросив мне: – Так я жду тебя в палатах опосля вечерней службы.
Квентин, следовавший в многочисленной свите царевича, на мгновение задержался, оглядываясь на меня и вопрошая взглядом: "Что делать?" Я в ответ лишь недоумевающе пожал плечами: мол, откуда я знаю?
Ну не любитель я экспромтов. Если посижу да взвешу со всех сторон, найду выход из такого завала, что потом сам диву даюсь – как только ухитрился. А вот если надо выдать на-гора что-то сию секунду – тут двояко. Бывает, что, как в случае с моим двоюродным братцем, реакция мгновенная, а бывает...
Словом, тут как раз все прошло по второму варианту – Квентин с царевичем удалялись, а я вслед им только хлопал глазами.
Отчасти успокаивало лишь одно – вроде бы дьяк никого не успел послать, чтобы предупредить людей Голицына о моем освобождении. Да и не станет он теперь этого делать, коли Оладьин собственными ушами слышал слова царевича о том, что наследник престола желает сегодня же переговорить со мной и будет ждать к вечеру.
Когда мы вернулись в допросную, поведение Оладьина вроде бы тоже не свидетельствовало о чем-то плохом. Если бы я собственными глазами не видел визита боярина Голицына, а на следующий день еще и его дворского, то вообще бы ничего не заподозрил. Настораживало одно – неужто Оладьин и впрямь решил только из-за одного моего имени заново переоформить все бумаги?
Дьяк же, ничем не выказывая недовольства, в очередной раз деловито опрашивал меня, как оно все было, и неторопливо надиктовывал писцу – сам за перо уже не брался,– что и как надлежит занести в опросный лист из сказанного. Более того, Оладьин самолично сопроводил меня до крыльца и даже вежливо попросил на прощание:
– Ты, мил-человек, не серчай уж больно-то. Оно, конечно, нехорошо с ими вышло-то,– последовал кивок на часы, по-прежнему сжимаемые мною в руке,– тока и меня понять можно. Трудов эвон сколь, а с деньгой худо, вот и блазнится иной раз. Верно сказываю? – ткнул он в бок стоящего на крыльце стрельца.