Взгляд его стал настороженным.
- Этот предмет - револьвер "Кольт-44", - объявил Тагоми.
С минуту оба молча смотрели на оружие. Взгляд Чилдана стал холодным. "Ах, вот как, - подумал Тагоми. - Ладно…" А вслух спросил:
- Вас это не заинтересовало?
- Увы, нет, - учтиво сказал Чилдан.
- Ну что ж, я не настаиваю. - Спорить не оставалось сил. "Я сдаюсь. Мною овладело "инь" - Податливость, Уступчивость, Безволие…"
- Прошу прощения, господин Тагоми.
Тагоми поклонился и уложил коробку с оружием и снаряжением в портфель. "Наверное, это судьба: револьвер навсегда останется со мной".
- Я вижу, вы разочарованы? - осведомился Чилдан.
- Вы правильно заметили. - Тагоми чувствовал себя задетым: неужели его внутренний мир настолько доступен всеобщему обозрению?
Он недовольно пожал плечами.
- Существует, наверное, какая-то особая причина для возвращения^ такой Вещи?
- О нет, - ответил Тагоми.
- Я… сомневаюсь, что этот револьвер вы приобрели у меня, - после минутного колебания проговорил Чилдан. - Дело в том, что оружие не является предметом продажи в моем магазине.
- Увёрен, что у вас, - сообщил господин Тагоми. - Но это уже не имеет значения. Я не собираюсь оспаривать ваше решение.
- Тогда позвольте продемонстрировать вам мои новые приобретения. Надеюсь, вы располагаете временем?
Тагоми ощутил, как в нем пробуждается инстинкт коллекционера.
- Что-нибудь особенное? - осведомился он.
- Прошу вас, - Чилдан пригласил его в глубь магазина.
В закрытой стеклянной витрине на черных бархатных подставках покоились металлические… вихри, сгустки, какие-то намеки на форму. Тагоми наклонился, чтобы получше рассмотреть их. По мере того, как он разглядывал экспонаты, у него возникало поистине необычное ощущение.
- Я отваживаюсь показывать это всем своим постоянным клиентам, - сказал Чилдан. - " Знаете, что это такое?
- Похоже на украшения, - бросил господин Тагоми, узнав в одной из вещиц брошку.
- Американская работа. Вне всякого сомнения. Впрочем, извольте видеть, предметы не антикварные. Понимаете, это новые изделия. - Бледное, невыразительное лицо Чилдана исказила гримаса. - Это, скажу вам, по сути, начало новой эры для моей страны. Точнее, ее робкие, неуничтожимые ростки. Воистину адский посев.
С подобающим случаю интересом Тагоми разглядывал экспонаты. "Безусловно, в них есть нечто одухотворенное, - признал он. - Они действительно несут в себе "дао": еще царит "инь", но в самых темных его недрах уже зародилась первая искорка… Ну что ж, это общеизвестно: каждый из нас хотя бы раз, но видел такое. Однако для него они не более, чем простые кусочки металла. Он не в состоянии восхищаться ими, как этот Чилдан. Увы, такова правда".
- Очень мило, - пробормотал он, возвращая бижутерию на место.
- Должен, однако, вас предупредить, - решительно сказал Чилдан, - с первого взгляда это невозможно ни понять, ни ощутить.
- Как вы сказали?
- Я имел в виду, что неуловимый порыв собственной души вначале очень сложно ощутить.
- О! Да вы, я вижу, верите во все это, - сказал Тагоми. - Завидую вам. А я, увы, нет. - Он поклонился.
- Ну что ж, тогда как-нибудь в другой раз, - проговорил Чилдан, провожая его к выходу.
"Он даже не пытался показать мне другие товары", - отметил про себя Тагоми.
- Мне кажется, ваша уверенность носит оттенок дурного вкуса, - сообщил господин Тагоми. - Это похоже на навязчивую идею.
Чилдан возразил:
- Простите, но в данном случае прав я. У меня безошибочное чутье: в этих предметах сокрыты ростки будущего.
- Возможно, однако ваш англосаксонский фанатизм меня никак не убеждает, - сказал Тагоми, но вместе с тем он ощутил какой-то проблеск надежды. - До свидания. - Он поклонился. - Как-нибудь я наведаюсь к вам, и мы, возможно, еще изучим ваши предложения…
- Чилдан молча поклонился.
Тагоми вышел, унося портфель с "Кольтом-44". "С чем пришел, с тем и ухожу, - подумал он. - Придется продолжить поиски того Нечто, что позволит вновь обрести мир.
А что, если ему приобрести одну из этих странных и невзрачных на вид вещиц? Возможно, если она будет всегда с ним, ее созерцание постепенно вернет его на истинный путь? Сомнительно, хотя…
Как может помочь чужая находка?
И все же… Даже если один-единственный человек находит свой путь к истине… это означает: таковая существует. И есть путь к ней. Пусть и закрытый для других.
Как я завидую ему!"
Тагоми развернулся и пошел обратно. Чилдан все еще стоял у входа в магазин - просто стоял и ждал.
- Я передумал. Пожалуй, я приобрету одну из тех вещиц. Подберите мне что-нибудь. Я не могу сказать, что вы убедили меня, однако сегодня я расположен хватать, что угодно. - Он прошел за Чилданом к стеклянной витрине. - Хотя мне и не верится, но я буду носить это с собой и время от времёни созерцать. Например, через день или месяца через два, если ничего не удастся обнаружить…
-… Вы сможете возвратить мне ее за ту же цену.
- Благодарю, - ответил Тагоми. Он ощутил облегчение. I Время от времени возникает потребность в новых ощущениях, - подумал он. - Это вовсе не предосудительно. Скорее, наоборот, признак мудрости и понимания ситуации".
- Это принесет вам спокойствие, - пообещал Чилдан, извлекая небольшой серебряный треугольник с каплеобразными отверстиями, - черный с изнанки, блестящий и полный света - снаружи.
- Благодарю, - еще раз сказал Тагоми.
Господин Тагоми нанял рикшу и добрался до Портсмут-сквер, - крошечного зеленого парка на склоне холма, как раз над комиссариатом полиции на Керни-стрит. Разыскал незанятую скамейку и уселся на самом солнцепеке. По каменистым дорожкам в поисках хлебных крошек семенили голуби. По соседству какие-то грязные оборванцы читали газеты или дремали на скамейках. Кто-то из них посапывал прямо на траве.
Вынув из кармана бумажный пакетик с названием магазина Роберта Чилдана, Тагоми с минуту держал его в руках. Затем раскрыл и извлек свое новое приобретение, чтобы хорошенько рассмотреть его здесь, в этом скверике, где обычно отдыхают старики и где никто не сможет помешать ему.
Он приподнял серебряный лоскутик. Отражение полуденного солнца в нем напоминало безделушки, которые в качестве премий прилагались к расфасованным завтракам, - вещица походила на увеличительное стеклышко Джека Армстронга. Что еще… Он попытался заглянуть как бы внутрь серебряной безделушки. Брамины называют это "ом". Целое, обращенное в точку. А быть может, здесь что-то другое? Какой-то скрытый намек? С почтительным вниманием он продолжал исследовать предмет - его размеры, форму…
"Когда же случится то, что предсказал ему Чилдан? Пять минут, десять… Он будет сидеть столько, сколько выдержит. Время, увы, принуждает к поспешным выводам. Что у него в руках? Что? Как успеть это определить, пока еще не истекло время?"
"Прости, - мысленно обратился Тагоми к кусочку металла. - Вечно мы вынуждены срываться с места и куда-то мчаться…"
Он с сожалением уложил вещицу в пакетик. "Последний, преисполненный надежды взгляд…" - он буквально впился в серебряную безделушку.
"Я совсем как ребенок, - думал он. - Пытаюсь подражать невинности и чистой вере. Будто на морском берегу прикладываю к уху случайно поднятую раковину, и хочу услышать в ее шуме всю мудрость Океана…
А здесь вместо слуха - зрение. Войди же в мою душу, скажи, что случилось, зачем все это и почему. Поистине в этом крошечном металлическом комочке заключено всеобщее понимание.
Требующий все, да не получит ничего…"
- Послушай-ка, - шепнул он этому кусочку, - а ведь реклама при твоей покупке обещала так много…
"А может, встряхнуть его хорошенько, как старые строптивые часы?" - Он так и сделал. - "Или бросить, как кости в решающий момент игры? И пробудить дремлющее в нем божественное. А если оно странствует где-то? Или, быть может, нисходит к кому-то другому?
О, эта взволнованная и неуклюжая ирония пророка Илии!.." Желая настойчивей призвать божество, Тагома еще раз встряхнул серебряный комочек в кулаке и снова внимательно присмотрелся к нему.
"Ты, малютка, неужели в тебе ничего нет? Надо бы выбранить тебя. Напугать".
- Мое терпение истекает, - шепнул он.
"Что дальше? Выбросить в сточную канаву? Или согреть его дыханием, потрясти и снова подышать… Прислушаться к нему? Ну же, - выиграй для меня эту игру!.."
Он рассмеялся. "Что за идиотская сцена разыгрывается здесь, на солнцепеке! Какое зрелище для прохожих…" - Он украдкой огляделся. Никто не обращал на него внимания. Старички продолжали дремать. Он ощутил некоторое облегчение.
"Ну что ж, испробовано все, - заключил он. - Мольбы, созерцание, угрозы, философствование. Что тут поделаешь?
Если бы он мог оставаться тут долго. Но это невозможно. Может, в другой раз, если подвернется возможность. Впрочем, предупреждает У. С. Гилберт, случай дважды не повторяется. Вот только - правда ли это?" Он ощущал: правда.
"Будь он ребенком, - и мысли его были бы по-детски простыми и бесхитростными. Однако он зрелый мужчина, и все детское ушло… Поиски следует вести в совсем иных категориях. Этот орешек придется разгрызать как-то по-другому.
Действовать строго по-научному. С помощью логического диализа исчерпать все возможные подходы. Систематически - в стиле классической лабораторной Аристотелевой логики".
Он заткнул пальцем правое ухо, чтобы не слышать никаких посторонних звуков, затем приложил серебряный треугольник, как раковину, к левому уху.
Ни малейшего звука. Он не услышал даже мнимого океанского шума - лишь биение его пульса.
"Как можно постичь эту тайну? По-видимому, слух тут не поможет". - Тагоми прикрыл глаза и принялся на ощупь, миллиметр за миллиметром, изучать поверхность вещицы. И осязание тоже ничего не подсказало, пальцы ровным счетом ничего не сообщили ему. Он приблизил серебряный предмет к носу и втянул воздух. Только слабый металлический запах, который ни о чем ему не говорит. "Вкус" - он сунул треугольник, как сухое печенье, в рот, но вновь, кроме холодного, твердого и горького, не ощутил ничего.
И вновь принялся разминать предмет руками.
А потом опять вернулся к созерцанию. "Зрение - важнейшее из чувств в иерархии древнегреческих философов". Он вертел серебряный треугольник и так, и эдак, во все стороны, разглядывая с разных сторон.
"Что же очевидно? - задался он вопросом. - В итоге всех этих длительных и сосредоточенных усилий? Есть ли проблеск истины, сокрытый в этом предмете?"
"Ну, поддайся же, - приговаривал он над серебряным треугольником. - Открой, наконец, свою великую тайну".
"Это - подобно жабе, извлеченной с самого дна, - подумал он. - Ее крепко сжимают руками и требуют: ну-ка, скажи, что там, на дне? Однако жаба и не пытается вырваться, а молча обращается в грязь, камень, простой минерал. Неподвижное просто остается безжизненной материей, безразличной ко всему и погруженной в собственный мертвый мир".
"Металл происходит из земли, - принялся он рассуждать, прервав свои наблюдения. - Из непроницаемо плотного царства. Из подземной страны троллей - вечного мрака и влажности. Мир "инь" в его самом унылом аспекте. Мир смерти, распада и всего, что отмерло и разлагается, оседая слой за слоем, все глубже и глубже. Дьявольский мир неподвижного ушедшего времени".
"Однако серебряный треугольник сияет в солнечном свете. В нем отражен свет, в нем - огонь, - подумал Тагоми. - Эта вещь вовсе не принадлежит влаге и тьме. Не отягощенная сном, она искрится жизнью.
Итак, она принадлежит верхнему царству, аспекту "янь", всему эмпирейскому, эфирному. Как и положено произведению искусства. Призвание художника в том и состоит: он извлекает осколок руды из унылых и безмолвных глубин земли и придает ему искрящуюся светом божественную форму, творит небесное. Вдыхает жизнь. Безжизненное возгорается и начинает сиять. Прошлое уступает место будущему".
"Что же ты такое? - вопрошал он серебряный лоскуток. - Темное и безжизненное "инь" или полное жизни сверкающее, светлое "янь"?" Кусочек металла в его руке словно заплясал, ослепляя его. Он сощурился, следя теперь за этой игрой света и огня.
"Тело его - "инь", душа - "янь". Металл и огонь непостижимо соединены в нем, являя собой чистую форму. В его руке поистине целый микрокосм".
"Чему это принадлежит, какому пространству? Несомненно, оно возвышает. Возносит до небес, в светозарный, вечно изменчивый мир. Итак, истинный дух его, наконец, высвободился. Его сущность - свет. Как он приковывает внимание, - просто не оторвать глаз". Его заворожила гипнотически сверкающая поверхность, она уже существовала отдельно, вне его воли, вполне самостоятельно, - от власти ее не высвободиться…
"Ну, скажи мне хоть что-нибудь, - попросил он, - скажи теперь, когда я в твоей власти и желаю услышать твой голос. Пусть же он прозвучит из ослепительно сияющего белого света. Такое можно узреть разве что в посмертной жизни, как об этом повествует книга "Бардо Тодол". Однако он не станет дожидаться смерти и распада своего духа, странствующего в поисках новой оболочки. Пусть минуют его все ужасные и добрые божества и все соблазны смертных. Пусть будет только свет. Он предстанет пред ним во всем бесстрашии и не дрогнет".
Он ощутил, как его подхватывает раскаленный вихрь кармы, и в то же время понимал, что он остается неподвижен. Как сказано в учении: не следует отступать пред ослепительным ликом чистого белого света; кто отступит, тот обречен вернуться и повторять циклы рождений и смертей и не узнает свободы, и не познает надежды на освобождение. Майя снова опустит пред ним свою заГвесу, если…"
Свет погас.
В руке по-прежнему всего лишь кусочек матового серебра. Солнце закрыла чья-то тень. Тагоми поднял глаза.
Возле скамейки стоял и улыбался ему высокий полицейский в темно-синем мундире.
- В чем дело? - проговорил застигнутый врасплох Тагоми.
- Да вот, наблюдаю, как вы решаете эту головоломку.
- Головоломку? - повторил Тагоми. - Это вовсе не головоломка.
- А я думал, это одна из тех маленьких игрушек. У моего сына их целая куча. Некоторые - очень сложные.
Полицейский удалился.
"Ну вот, пропал шанс ощутить нирвану, - подумал Тагоми. - А все из-за этого белого варвара, этого неандертальца-янки. Этот недочеловек подумал, будто я решаю головоломку".
Он поднялся со скамейки и сделал несколько нетвердых шагов. "Следует успокоиться. Эти заурядные отвратительные шовинистические выпады - ниже его достоинства. Верх в нем взяли недопустимые и непростительные страсти".
Он двинулся по дорожке. "Нужно просто пройтись. Достичь катарсиса в движении".
Он вышел из сквера и оказался на Керни-стрит, с ее необычайно оживленным движением. Тагоми пришлось задержаться на краю тротуара. Нигде он не увидел ни одного рикши. Пришлось пройти дальше в толпе пешеходов. "Никогда не сыщешь их, если потребуется… Боже, а это что такое!" - Он в изумлении уставился на уродливую бесформенную массу, заслонившую небо. Это походило на кошмарно увеличенную горку из аттракциона, - гигантское сооружение из металла и бетона неуклюже повисло в пространстве, безнадежно испортив весь пейзаж.
Тагоми обратился к прохожему - худому мужчине в измятом костюме.
- Что это? - спросил он, указывая пальцем.
Мужчина оскалил зубы в улыбке.
- Ужасная штука, не правда ли? Это автострада Эмбаркадеро. Многие считают, будто она изгадила весь пейзаж.
- Но никогда раньше я этого здесь не видел, - проговорил Тагоми.
- Тогда вам повезло, - ответил мужчина и пошел дальше.
"Это какой-то безумный сон, - подумал Тагоми. - Он должен проснуться. Куда сегодня подевались все рикши?" Он пошел быстрее. Все вокруг словно погрузилось в какую-то мертвую, густую мглу, насыщенную бензиновыми парами. Задымленные серые дома, тротуары, всеобщая людская суета. И ни одного рикши.
- Рикша! - вскричал он, не замедляя шага.
Автомобили напоминали огромные неуклюжие утюги, ему не встретилась ни одна знакомая модель. Он старался не смотреть на них. "Это прямо какое-то злокачественное искажение зрительного восприятии, - думал он. - Даже горизонт вывернут. Словно в каком-то внезапном и жутком астигматизме. Необходимо хоть на минуту расслабиться, отдохнуть. Вот какая-то паршивая закусочная. В забегаловке одни белые, все что-то жуют". Господин Тагоми толкнул качающиеся деревянные воротца. Запах кофе. В углу ревет гротескно-уродливый музыкальный ящик. Он поморщился и направился к стойке. Все места заняты белыми. Господин Тагоми возвысил голос. Несколько человек глянули в его сторону. Но ни один из них и не подумал сдвинутьсяс места! Никто не пожелал уступить ему места! Как ни в чем не бывало все они продолжали есть.
- Я жду! - обратился господин Тагоми к ближайшему же белому. Он выкрикнул это прямо в его ухо.
Мужчина отставил чашку с кофе.
- Но-но, полегче, япошка, - произнес он.
Тагоми огляделся. Все смотрели на него с явной
враждебностью. Но опять-таки никто не двинулся с места.
"Это мир "Бардо Тодол", - подумал Тагоми. - Раскаленные ветры занесли его неведомо куда. Это лишь иллюзия, но иллюзия… чего? Выдержат ли подобное его душа и рассудок? Впрочем, "Книга Мертвых" подготовила его: после смерти ты увидишь других людей, но все они будут враждебны. Как одинок он здесь! И нет никакой опоры… Предпринять это жуткое странствие и убедиться в том, что повсюду один и тот же мир страданий, непрерывной череды рождений и смерти, - мир, готовый поглотить устрашенные души беглецов".
Он выбежал из закусочной, двери за ним хлопнули. Он снова очутился на улице.
"Да где же он? Куда вышвырнут из собственного мира, из своего пространства и времени?
А если этот серебряный треугольник все спутал, сорвал его с якоря… И теперь земля уходит из-под ног. И это награда за все усилия? Он проучен на всю жизнь. Чтобы так разувериться в собственных чувствах! Во имя чего? Чтобы странствовать без руля и ветрил?..
Поистине какое-то гипнотическое состояние. Способности восприятия настолько снижены, что мир выглядит как бы погруженным в полумрак; все воспринимается символически, в архетипах, причудливо смешанных с материалом его подсознания. Такое типично для вызванного сном сомнамбулического состояния. Пора заканчивать с этим вынужденным блужданием в мире теней. Необходимо сосредоточиться и восстановить психическое равновесие".
Он поискал в карманах серебряный треугольник. "Неужели он остался там, на скамейке в парке? И портфель - тоже? Это катастрофа…"
Согнувшись, как от встречного ветра, он помчался обратно в скверик. Полусонные бродяги провожали его удивленными взглядами. Он уже бежал по аллее. Вот, наконец, та скамейка, а на ней портфель. Однако серебряный треугольничек исчез бесследно. Он принялся за поиски. "Да вот же он, лежит в траве, на том же месте, куда он его с раздражением отбросил".
Тяжело дыша, он присел на скамью.
"Необходимо вновь сосредоточиться на треугольнике, - подумал он, отдышавшись. - Вглядеться и начать считать. При счете "десять" следует издать пронзительный вопль. Что-нибудь вроде "Эврика!".