И Ньютон, и Лейбниц воззрились на Даниеля в полном изумлении. Видя, что такие умы его осуждают, он мог только выдавить слабую улыбку и пожать плечами. Каролина продолжала:
- А поскольку на них в значительной мере основана наша цивилизация, мне видится здесь одна из причин, по которой новая Система мира может нести в себе семя собственного разрушения. И вы, сэр Исаак, и вы, барон фон Лейбниц, не видите противоречий между вашей верой и бесстрашным следованием натурфилософии. Однако вы кардинально расходитесь в том, как их примирить. Если вы двое с этим не разберётесь, то не разберётся никто; вот чем я и прошу вас заняться.
- Слова вашего высочества касательно новой Системы и угрозы её грядущего краха напомнили мне о том, что я не понимаю в философии сэра Исаака, - сказал Лейбниц. - Сэр Исаак описывает систему, в которой небесные тела удерживаются на орбитах и вращаются по ним бесконечно. Прекрасно. Но, по его мнению, Бог, создавший и запустивший эту систему, должен время от времени чистить её и даже исправлять, как часовщик свою работу. Словно Богу недостало предвидения или могущества сделать движением вечным.
- Вы придаёте чрезмерное значение совершенно несущественному отрывку из моей "Оптики", - возразил Исаак.
- Напротив, сударь, он крайне важен, если неверен и внушает людям ложные мысли!
- Коли вы так рьяно стремитесь исправить мои ошибки, герр Лейбниц, позвольте отплатить вам той же монетой. Сравнение Вселенной с часами, а Бога с часовщиком неверно. Ибо часовщику даны факты и законы природы, например, что гиря опускается к центру земли, а сжатая пружина расправляется. Исходя из них, он собирает некие механизмы, более или менее хитроумно использующие законы природы. Умелые ремесленники мастерят часы, которые реже надо исправлять, а совершенный ремесленник, вероятно, изготовил бы механизм, вовсе не нуждающийся в исправлении. Однако Бог не просто соединяет данные ему предметы и силы; Он сам Творец этих предметов и сил. Он их создал, Он их и сохраняет. Ничто в мире не происходит без Его надзора и руководства. Думайте о Нём не как о часовщике, но как о короле. Если бы существовало королевство, в котором всё постоянно происходит правильно и упорядоченно без участия короля, и без его внимания к происходящему, и без его распоряжений, то такой король был бы королём лишь по названию и не заслуживал бы уважения своих подданных.
- Как Бог Спинозы, - вставила Каролина, - если я правильно понимаю ваше сравнение.
- О да, ваше высочество. И ежели барон фон Лейбниц считает, будто мир не нуждается в постоянном руководстве и надзоре со стороны Бога, то, по моему мнению, именно его философия будет толкать людей к атеизму.
- Мой взгляд не таков, и, я думаю, вам это известно, - сказал Лейбниц. - Я верю, что Бог постоянно участвует в жизни мира, но не в том смысле, чтобы исправлять его, когда механизм портится. В противном случае пришлось бы сказать, что Бог допускает ошибки и в чём-то меняет Свои решения. Я верю в предустановленную гармонию, в то, что Бог всё провидел, обо всём заранее позаботился.
Сэр Исаак собрался что-то возразить, но тут вмешался Даниель:
- Это, по-моему, самая неинтересная тема из всех, что вы могли затронуть. Вы спорите о значении некоторых слов и применимости некоторых метафор: часовщик, король и прочая.
И Лейбниц, и Ньютон стиснули губы, удерживая возражения, готовые посыпаться как из ящика Пандоры. Чтобы не оправдываться до конца дня, Даниель повернулся к Каролине и без паузы выпалил:
- Или формулируя иначе: согласны ли вы, ваше высочество, принять за истину, что и сэр Исаак, и барон фон Лейбниц верят в Бога, промышляющего о Вселенной? И что этот Бог, создавая Вселенную, не допускал ошибок?
- О да, доктор Уотерхауз, очевидно, что оба они в это верят. Хотела бы я сказать то же самое о вас!
- Я не участвую в диспуте, ваше королевское высочество, так что оставим в стороне мои взгляды.
- Напротив, доктор Уотерхауз, - возразила принцесса. - Во всех читанных мною философских диалогах обязательно присутствовал собеседник, настроенный скептически…
- Или просто глупый, - вставил Даниель.
- Будь он скептик, глупец или то и другое вместе, собеседники должны его убедить. - Каролина раскраснелась и оживилась совсем по-девичьи. Она взглянула на Ньютона и Лейбница, ища поддержки в своей затее, и, сочтя, что они согласны, вновь повернулась к ошарашенному Даниелю, который говорил:
- Следует ли понимать, что теперь цель этого диспута - моё религиозное обращение?
- Вы сами сейчас сказали, что чувствуете себя глупцом, - заметила Каролина с лёгкой досадой. - Так что слушайте и просвещайтесь.
- Я в распоряжении вашего высочества и готов к просвещению. Однако позвольте сказать, что моя глупость и мой скепсис - две стороны одной медали. Джон Локк, думающий так же, описал этот взгляд словами куда лучше, нежели удалось бы мне. Не стану отнимать у вас время, рассказывая о нём подробно, краткая же суть такова: рядом с такими людьми, как Ньютон и Лейбниц, такие, как я и Локк, особенно ясно сознаём ограниченность наших разума и чувств. И не только наших, но большинства других людей. А занимаясь натурфилософией, мы прозреваем величие и сложность Вселенной в редких крупицах знания, которые до недавнего времени были от всех сокрыты, да и сейчас ведомы лишь немногим. Несоизмеримость великих загадок Вселенной и наших жалких способностей заставляет нас очень скромно оценивать себя в плане того, что мы можем и чего не можем понять, и с недоверием относиться ко всякому, кто провозглашает догмы или думает, будто во всём разобрался. Тем не менее я признаю, что если кто и может разобраться, то именно эти двое. Поэтому я буду слушать при условии, что они ограничатся интересными темами.
- И что же вы находите интересным, доктор Уотерхауз? - спросила Каролина.
- Два лабиринта.
Каролина и Лейбниц улыбнулись, Ньютон нахмурился.
- Я не понимаю, что сие должно означать.
- Доктор Лейбниц как-то давно сказал мне, что есть два интеллектуальных лабиринта, в которые рано или поздно забредает каждый мыслящий человек, - объяснила Каролина. - Один - состав континуума, то есть из чего сложено вещество, какова природа пространства и так далее. Второй - проблема свободной воли: выбираем ли мы, что делать? Иными словами, есть ли у нас душа?
- Я согласен с бароном фон Лейбницем хотя бы в том, что вопросы интересны, и многие о них размышляли, посему сравнение с лабиринтом вполне оправдано.
Даниель напомнил:
- Принцесса сказала, что диспут должен способствовать улучшению Системы мира, создаваемой её династией. Я предположу, что второй вопрос - свободной воли - гораздо важнее. Меня вполне устраивает представление, что мы - машины, сделанные из мяса, и свободной воли у нас не больше, чем у настенных часов, а дух, душа, или как уж вы это называете - просто выдумки. Многие, изучающие натурфилософию, придут к тому же выводу, если вы двое не убедите их в обратном. Её королевское высочество полагает, что такого рода воззрения, заложенные в основание Системы мира, приведут к осуществлению её кошмара. Итак, если мне в этом диалоге отведена роль Симпличио, извольте объяснить, как существование свободной воли и духа, действующего по собственному произволению, согласуется с математическими законами нашей механической философии?
- Вопрос не нов, - отвечал Лейбниц. - Декарт ясно видел, что механическая философия может вести к новому учению о предопределении - исходящему не из теологии, как у кальвинистов, а из простого факта, что материя подчиняется предсказуемым законам.
- Да, - кивнул Даниель. - А потом он всё спутал, поместив душу в шишковидную железу.
- На мой взгляд, он всё спутал раньше, разделив Вселенную на материю и сознание, - сказал Лейбниц.
- А на мой взгляд, он всё спутал ещё раньше, предположив, что тут есть затруднение, - возразил Ньютон. - Нет ничего дурного в том, чтобы рассматривать часть Вселенной как пассивный механизм, а часть - как активный и думающий. Однако мсье Декарт, знавший, что сделали с Галилеем паписты, так боялся инквизиции, что остановился на полпути.
- Хорошо, в любом случае мы согласны, что Декарт видел проблему и дал неверный ответ, - продолжал Даниель. - Можете ли вы предложить что-то лучшее? Сэр Исаак, насколько я понимаю, считает, что затруднения вообще нет.
- Если вы читали "Математические начала натуральной философии", то не нашли там рассуждений о душах, сознании и тому подобном, - сказал Исаак. - Мой труд посвящён планетам, силам, тяготению и геометрии. Я не занимаюсь загадками, которые ставили в тупик мсье Декарта, и уж тем более не претендую на то, чтобы их разрешить. Чего ради нам строить гипотезы касательно таких материй?
- Потому что если не вы, сэр Исаак, это сделают другие люди, не столь великие; и гипотезы их будут ошибочны, - ответила Каролина.
Ньютон ощетинился.
- Мои труды по тяготению и оптике принесли мне славу, которой я не искал. Я не видел от неё ничего доброго и очень много худого. А теперь от меня ждут глубоких высказываний по темам, весьма далёким от тех, что я выбрал для изучения.
- Так говорит публичный сэр Исаак Ньютон, - сказал Даниель, - автор "Математических начал" и директор Монетного двора. Однако наша частная встреча выиграла бы от участия сэра Исаака как частного лица, автора "Праксиса".
- "Праксис" не обнародован, - напомнил Исаак, - и не потому, что содержит нечто для меня личное, но потому что не окончен, и обсуждать тут пока нечего.
- Что такое "Праксис"? - спросила принцесса.
- "Праксис" станет для алхимии тем же, чем стали "Математические начала" для механической философии.
- Лаконичный ответ! Не расскажете ли вы подробнее?
- Если позволите, ваше высочество, - вмешался Даниель. - Сэр Исаак на прежнем опыте убедился, что всё, высказанное им публично, становится мишенью жестокой критики, и потому взял за правило ничего не разглашать, пока не доведёт работу до совершенства и не будет уверен в её неуязвимости. "Праксис" ещё не завершён.
- Тогда, выходит, я ничего не узнаю! - воскликнула принцесса с лёгкой досадой.
- Это я виноват, что упомянул "Праксис", - торопливо проговорил Даниель. - Однако мною двигало желание сказать, что если публичный сэр Исаак и заявляет, будто не видит проблемы, которая так занимала Декарта, частный сэр Исаак, по моему убеждению, трудится над этой самой проблемой.
- Я весьма ясно говорю в "Математических началах", - произнёс Исаак звенящим голосом оскорблённой добродетели, - что не обсуждаю физических причин и места нахождения сил. Что тяготение существует и действует на расстоянии, принимается как данность. Почему и как это происходит, не рассматривается. Я не был бы человеком, если бы не хотел узнать, что такое тяготение и как оно действует, а даже если бы эти вопросы нисколько меня не трогали, барон фон Лейбниц и его континентальные коллеги продолжали бы беспрестанно меня ими донимать. Поэтому да! Я хочу постигнуть суть силы. Я над этим тружусь. Невежда зовёт мою работу алхимией.
К чести Исаака, он заметил обиженный взгляд Даниеля и добавил:
- Да. Нет ошибки в том, чтобы называть её алхимией, но само слово, обременённое грузом истории, не воздаёт ей должного.
- Вы позволите задать вопрос касательно ваших изысканий в этой области, как бы она ни называлась? - спросил Лейбниц.
- При условии, что в нём не будет потайных капканов, - отвечал Ньютон.
Лейбниц исхитрился разом закатить глаза, подавить тяжёлый вздох и произнести:
- Если я правильно понимаю значение термина "сила" в вашей метафизике…
- Которое представляет собой единственное известное мне связное определение силы! - вставил Ньютон, глядя на принцессу.
Лейбниц, с видимым усилием, изобразил на лице ангельское терпение.
- Как я понимаю, сила у вас означает некое невидимое воздействие, осуществляемое через то, что вы считаете вакуумом пространства, с бесконечной скоростью и придающее предметам ускорение, хотя ничто их вроде бы не касается.
- Если не считать тех оговорок, которыми вы снабдили слова "пространство" и "вакуум", это вполне грамотное описание силы тяготения, - признал Ньютон.
- Итак, в вашей метафизике, которой, как мне ни жаль, сейчас придерживаются почти все, существует нечто, именуемое пространством, по большей части пустое, однако содержащее отдельные комки, называемые телами. Среди них есть огромные тяжёлые шары, которые мы зовём планетами, но также множество мелких, как эта кочерга, вон тот канделябр, ковёр и двуногие одушевлённые тела, откликающиеся на имена "Даниель Уотерхауз", "принцесса Каролина-Вильгельмина Бранденбург-Ансбахская" и прочая?
- Всё перечисленное столь очевидно, что можно лишь дивиться, когда образованный человек излагает нечто до такой степени банальное, - сказал Ньютон.
- Некоторые тела подчиняются детерминистским законам механической философии, - продолжил Лейбниц, - как этот глобус, который покатился, когда её высочество его толкнула. Однако тела, зовомые "Даниель Уотерхауз" и так далее, в чём-то отличны. Да, они подвластны тем же силам, что и глобус, - наш друг Даниель явно ощущает на себе земное тяготение, иначе он парил бы в воздухе! Однако тела эти действуют сложным образом, который не объясняют законы, изложенные в "Математических началах". Когда доктор Уотерхауз садится писать эссей, скажем, о латитюдарианской философии, разделяемой им и покойным мистером Локком, мы можем видеть, как его перо движется по сложнейшему мыслимому пути. Где тут конические сечения "Начал"? Ни одно уравнение не в силах описать траекторию Даниелева пера на бумаге, ибо она складывается из бесчисленных и неизмеримо малых сокращений мышц его ладони и пальцев. Если мы разрежем человеческую руку, то увидим, что мышцы эти управляются нервами, которые идут от мозга, словно реки, берущие начало в горах. Изымите мозг или перережьте его связь с рукой, и она станет так же проста, как этот глобус; мы сможем свести все её будущие движения к коническим сечениям и предсказать по законам "Математических начал". Посему очевидно, что вдобавок к силе тяготения, действующей повсюду, существуют другие силы, наблюдаемые только в животных и порождающие куда более сложные и любопытные движения.
- Я согласен с вами в том, что на перо доктора Уотерхауза, когда он пишет, действуют иные силы, помимо тяготения, и что силы эти, насколько нам известно, не управляют движением камней и комет, - сказал Ньютон.
- Гука очень интересовали мышцы, - вставил Даниель. - Он изучал их под микроскопом и пытался сделать искусственную мышцу, чтобы полететь. Вот она бы вполне описывалась законами механической философии, ведь в конечном счете была бы просто воздухосжимательной машиной и, как таковая, подчинялась закону Бойля. Будь у Гука больше времени и более сильные микроскопы, он отыскал бы в мышцах крохотные механизмы, подобным же образом описываемые механическими законами. Тогда все якобы загадки разрешились бы…
Даниель замолчал, потому что и Ньютон, и Лейбниц замахали руками, как будто он испортил воздух, и они отгоняют дурной запах.
- Вы совершенно не о том! - воскликнул Лейбниц. - Меня не интересует физика мышц. Подумайте, если бы Гук построил свой летательный аппарат, приводимый в движение, детерминистски, газовой машиной, что ещё он должен был бы добавить к своему устройству, чтобы оно взлетело на купол Бедлама и утвердилось там, невзирая на порывы ветра, а затем вновь пустилось в полёт, а не рухнуло, как подбитый голубь? Я пытаюсь привлечь ваше внимание к тому, что идёт по нервам от мозга: решениям или, вернее, их физическим проявлениям, так сказать буквам, которыми они пишутся; тому, что передаётся мышцам, чтобы они могли наполнять смыслом безвидное и пустое.
- Я вас понял, - сказал Даниель, - и утверждаю, что всё, с самого верха - поршни и цилиндры, гири и пружины. Мне не требуется иных объяснений того, как я пишу, а птица - летит.
- И тут с вами согласен! - сказал Лейбниц.
Наступило обескураженное молчание.
- Неужто я так легко обратил вас в материализм? - спросил Даниель.
- Отнюдь, - возразил Лейбниц. - Я лишь говорю, что хотя телесная машина подчиняется детерминистским законам, она делает это сообразно желаниям и повелениям души вследствие предустановленной гармонии.
- Я попрошу вас объяснить подробнее, - сказала принцесса. - Ваш тезис очень трудно понять.
- Главным образом потому, что он неверен! - вмешался сэр Исаак.
Каролине пришлось буквально встать между двумя философами.
- Тогда мы все согласны, что барону фон Лейбницу следует подробнее изложить учение о предустановленной гармонии, - сказала она. - Однако прежде я хотела бы услышать, как сэр Исаак толкует явления, о которых говорили сейчас доктора Уотерхауз и Лейбниц. Сэр Исаак, оба джентльмена утверждают, что их вполне устраивает объяснение, согласно которому всё, с самого верха, представляет собой набор механизмов. А вас? Нужно ли вам что-нибудь ещё?
Ньютон сказал:
- Если мы допускаем, что не только мускулы, но и нервы, и самый мозг, как изволил выразиться Даниель, "поршни и цилиндры, гири и пружины", действие которых может быть изучено и описано неким будущим Гуком, нам всё равно придётся объяснить, как движет этими механизмами душа, дух или какое уж там слово мы будем употреблять - то, что обладает свободной волей, не подчинено детерминистским законам и делает нас людьми. По сути, мы вернулись к проблеме, которую обсуждали раньше и которую вы, Даниель, нашли такой скучной: проблеме взаимоотношений Бога и вселенной. Если Бог - более чем отсутствующий помещик, более чем совершенный часовой мастер, который запустил Свои часы и ушёл, то мы должны объяснить, как Он влияет на движение всякой вещи в мире. И это приводит нас к загадочному явлению, называемому силой. Рассуждая об анимальных движениях, мы в конечном счёте приходим к тому же вопросу: как душа, обитающая в теле, влияет на ход больших дряблых часов.
- Я в корне несогласен, - вмешался Лейбниц. - Душа и тело вообще не влияют друг на друга!
- Тогда откуда моя душа знает, что пламя свечи колеблется? - спросила принцесса Каролина. - Ведь я вижу его колебания глазами, частью моего тела?
- Потому что Бог вложил в вашу душу представление об этой свече и обо всём остальном во вселенной, - сказал Лейбниц. - Но Бог в любом случае воспринимает вселенную иначе! Он воспринимает все вещи, потому что беспрестанно их творит. И я отвергаю всякие аналогии между отношениями Бога с вселенной и нас с нашими телами.
- Я вообще не понимаю гипотезу барона фон Лейбница, - признал Исаак.
- Какова же ваша гипотеза, сэр Исаак?
- Что большая часть животного тела - детерминированная машина, я согласен. Что ею управляет мозг, доказано Уиллисом и другими. Отсюда следует, что по законам, избранным Богом, душа имеет власть действовать через мозг и, таким образом, влиять на анимальные движения.
- Снова Декарт с его шишковидной железой! - фыркнул Лейбниц.
- Он заблуждался насчёт шишковидной железы, - сказал Ньютон, - но я готов признать некоторое формальное сходство между его образом мыслей и моим.