Она думает, что как-то неправильно до сих пор его слушала. Совсем неправильно. Оказывается, преамбула о том, кто виноват и как ничего не случится, это был смысловой блок, а не формула, которую можно не принимать в обработку. Это было послание, которое нужно было взять и отталкиваться от него. Кажется, у мистера Грина вообще много блоков и почти нет цементирующих формул вежливости и прочих растворов, которые по недомыслию называют "водой". Одни булыжники. Вот же номер.
Потом думает - а сделала бы я это наперекор, только для ИванПетровича? Или для своего выпуска? То же, но убрать мистера Грина, или положить на весы его прямое противодействие? Если наперекор… почему-то "да" еще получается, ожесточенное такое "да". А если ему вообще все равно - хочешь, копай, не хочешь - не копай, вот тут образуется полное "нет" и даже "еще чего!". Очень странная, стыдная и ускользающая мысль.
- Вы сейчас ничего не решайте. И даже машинку анализа не запускайте. С собой работать вообще сложно, а под стрессом так и просто нельзя. Сделайте сброс и отдыхайте. Если бы вас учили плавать и научили неграмотно, неэкономно - вы бы очень переживали? Ну вот и тут то же самое. Это всего лишь неправильная привычка. Она бы у вас за годы работы и своим ходом рассосалась при некотором везении, лет за десять-пятнадцать - но вас жалко и времени жалко, и безответственно это. Группа пока за вами. Если за неделю ничего не случится - передадим дело вместе с материалами стационарным структурам Совета. У меня все.
- Спасибо.
Она поднимается и думает, что последует совету. Сейчас я выйду, дойду домой, приду и упаду, даже не умывшись, и проснусь к полудню, и только тогда, не раньше, позавтракав, сяду изучать, что где произошло. С отвлечением на кинематограф, мир моды, новости литературы и начавшийся чемпионат по горным лыжам.
И потихоньку буду думать.
* * *
Когда справа раздается негромкий гудок, Дьердь Левинсон поворачивается к экрану, всем корпусом, как привык. На преподавательскую работу можно попасть по-разному, и один из традиционных способов ведет через госпиталь. На кафедре оказывается то, что не сошло для катафалка. Впрочем, катафалк непривередлив и терпелив и часто берет свое - не прижившись на "работе второго сорта", люди сами находят, от чего бы им умереть. Левинсон не относился к их числу. Он был любопытен. И сейчас его задержало в кабинете именно любопытство. Был во всех нынешних играх один интересный момент. Один фактор, который стороны будто договорились сбросить со счета. А потом кое-кто нарушил договор. Сначала почта, потом проникновение на территорию, а сейчас гаснут, гаснут, гаснут маячки, камер и аппаратов прослушивания на втором этаже студклуба, где по расписанию должны репетировать более чем уместного "Короля Лира"… В альбийском "акционер" и "заинтересованное лицо" - это одно слово. Вряд ли полковник Моран считает студентов своими со-пайщиками, "товарищами", если на здешнем диалекте. Ну что ж… по информационной защите студсовет заработал твердый неуд. Четыре живых "наблюдателя". Два - его собственных, один Шварца и один - неизвестного происхождения. Ну вот этот мы сами удавим от греха… и посмотрим, что мрамор собирается сказать Пигмалиону.
Мрамор начал резко. Трех заведомых любимчиков господина проректора Морана просто не позвали, еще двоих вычислили на месте и недружелюбно обезвредили… а шестой вовремя сменил полярность. Кворум у них все равно будет, но некоторая нервозность в действиях проступила. А вот и гость…
Двадцать минут спустя Левинсон, не отрываясь от экрана, нашаривает на столе сигареты и зажигалку. "Кто не курит и не пьет, до самой смерти доживет". Оптимистичный местный юмор. Удивительное все-таки количество присловий, пословиц и шуточек - своих и со всего мира, адаптированных и цельнотянутых, - витает в пространстве университета. К концу первого курса их знает большинство. К концу первого курса. А вот наш террановский гость через десять минут после начала разговора вполне уместно ввернул идиому про тесание кола на голове у Морана. Источник ясен. Значит, эта чума имеет высокую вирулентность… а гость - высокую адаптивность. Последнее, впрочем, очевидно. И не просто видно, а режет глаз. Он не сливается с аудиторией, а пропитывается здешними маркерами: жесты, интонации, мимика. На глазах.
Зажигалка нашлась и даже прокрутилась. Мило с ее стороны. Обычно эти аппараты жили у него недолго. Спрашивается, как можно сломать предмет, проще которого разве что палка-копалка? Ответ неизвестен, потому что ломаются зажигалки вне поля зрения, а зрению предстает уже готовый металлический труп.
Очень яркий мальчик, как большинство уроженцев того региона; в данном случае белой крови побольше. По досье ему девятнадцать, по манере держаться - сейчас столько же; при этом откуда-то повадка неконфликтной альфы, не волка, а первого селезня в стае. Старший в потоке. Камера показывает преимущественно профиль, но когда гость обводит студсовет взглядом, видно выражение широко распахнутых глаз: слегка удивленное, слегка рассеянное - как у близоруких.
- Вы понимаете, о чем вы говорите, Васкес? Существуют ведь не только писаные правила - есть еще неписаные. И по этим неписаным, - спокойно объясняет Николае Виеру, - если мы молчим, мы никто. Жертвы. Предмет манипуляции. Это очень неприятно - быть объектом. Это значит, что нам и дальше не дадут слова и будут все решать за нас и без нас. Но если мы дернемся сейчас, нас вполне резонно спросят - а что ж мы до сих пор молчали? Почему не выступили до заявления проректора? Вас все устраивало? Вы так боялись? Что изменилось? И я думаю, что честные ответы на эти вопросы навредят всем больше, чем молчание.
- Разумеется, - слегка рассеянно, плавно кивает флорестиец. - Но если вы не дернетесь, будет еще хуже. Тот, кто молчал, скажем, из страха - лучше того, кто вообще не заметил, что что-то не так. Сейчас неважно, понимал ли кто-нибудь, - делает он такой же плавный жест. Вот эта закругленность, заторможенность на долю секунды, что-то в ней есть. - Вас, кажется, никто не собирается вытаскивать. Спасение утопающих - дело рук самих утопающих, - улыбается Васкес, словно произнося пароль. Аудитория принимает опознавательный знак; они не могут помнить, чья это любимая присказка, но узнают все остальное. Хорошо-о. - Но гораздо более выгодная для вас стратегия - все всё понимали, но молчали - с трудом, - из лояльности.
По аудитории проходит волна - шепот, удивление, отторжение.
- Да, да. После того, что было утром, вы думаете, что я… провокатор. И что, возможно, Моран не так уж и ошибся, и не такой уж параноик, - улыбается гость. - Нет. Вам нужна хорошая, добротная жалоба на Морана лично, демонстрирующая, что здесь - здоровая обстановка… ну, насколько возможно, и здоровые люди. Которые умеют отличать белое от черного, но не считали возможным подрывать репутацию альма матер и почтенного ректора, пока это не сделал… самозванец.
- Хм… самозванец? Вообще-то, насколько я помню, господин Моран был назначен Комитетом по военному образованию и совершенно легально… Вы хотите сказать, что он вовсе не Моран? Может, он и в Индии, и на Кубе не был… и не снайпер?
- Моран он, Моран… - смеется Васкес. - Скажите, вы хартию университета читали? Читали, конечно. А вот тот документ, на который хартия ссылается как на основу? Нет?
- Он стандартный.
В комнате резко падает температура. Ребята начинают злиться. Это все-таки азы.
- Он стандартный… для всех городов Ганзейского союза, пожелавших завести у себя универсальное учебное заведение, а не просто нескольких отдельных школ грамматики, навигации - и так далее. И в стандартном этом документе, образца 1271 года, жутким шрифтом написано, что ректор университета на свою должность избирается.
Щелкают клавиши, детишки проверяют информацию на лету. Кто-то проверяет, а кто-то кормит университетскую сеть параллельными безобидными запросами, чтобы скрыть от возможных наблюдателей предмет интереса.
- Из-би-ра-ется, - со вкусом повторяет Васкес. - Студентами. Пожизненно - или пока может отправлять свои обязанности, что уж раньше случится. А если ректор временно недееспособен, то замещает его помощник, в течение трех лет, а потом все-таки назначают новые выборы. А ежели порядок этот будет нарушен, то обе стороны имеют право обратиться к магистрату города, а не захотят - так прямо в Любек, к руководству союза.
Левинсон за монитором икает и скребет ногтем по колесику зажигалки, издавая скверный звук. По ту сторону монитора студсовет медленно и не особо плавно проваливается в вырытый для них подкоп. Всем неуд с минусом. Ректор… ректор у нас если не в коме, то около того, восемьдесят семь и четвертый инсульт, а не сменяют его из уважения и потом - зачем? Все идет хорошо, и претендент на должность один, нынешний и.о. - вот только научных заслуг у него постыдно мало для этой должности. Одни административно-хозяйственные. Личный выбор тарелок для студенческого кафе за статью не засчитают, хоть ты тресни, даже если докажут, что один вид этих тарелок стимулирует аппетит и плодотворные дискуссии… что не так уж далеко от истины.
- Угу, - говорит долговязый рыжий викинг Свенссон. - Пожалуемся. В музей истории ганзейского союза. Я в нем был…
- Ай, как нехорошо! - всплескивает руками Васкес, передразнивая кого-то для самого себя. - Что же вы так… Кто же, по-вашему, является правопреемником союза?
- То есть как это правопреемником?
- Ну это я погорячился… на самом деле, конечно, не правопреемником союза, союз-то никто официально не распускал, а правопреемником совета, который заседал сначала в Любеке, потом в Бремене, ну а потом был съеден одной малоизвестной организацией, располагающейся сейчас в городе Орлеане. Вам - туда. Вот интересно, - на этот раз Васкес копирует председателя Антикризисного комитета, - это заставит их поинтересоваться, какие еще перлы и прелести таятся в недрах их законодательной системы… или все равно не поможет?
В комнате - движение, причина которого камере недоступна, но по репликам можно догадаться, что кто-то пришел, и через несколько секунд по голосам - кто именно, парочка, которую все поголовно называют "Эти Копты". Коптов, между прочим, в университете человек шесть, но эти - "Эти". Интересно не то, что их позвали на заседание студсовета, в котором они не состоят, тут же и все "заразы", три штуки, гордые авторы именных поправок, на периферии присутствуют, наблюдают. Интересно то, что происходит в камере.
- Так, - говорит террановец, и это опять чужой голос, чужое заемное лицо. - Вы двое, сядьте, пожалуйста, здесь, - он указывает на пустой стул возле себя. Левинсону совершенно нечем дышать. Два раза. Парочка безропотно подчиняется. Стул один. Как? Откуда Васкес узнал? За 30 секунд по моторике?
- Мы не будем никого убивать, - продолжает Васкес, - мы сделаем хуже… кстати, в чем дело?
- Господин проректор…
Сами понимаете, какой.
- Пришел в гости к Анаит.
- К инспектору Гезалех.
Она уже Анаит.
- Кажется, объясняться в любви.
- Или что-то в этом роде.
- Во всяком случае, он был не рад встретить там нас.
- И дал это понять.
- Недвусмысленно.
- Только что.
- Это, конечно, не причина.
- Это повод.
Васкеса двуглавая птица, поющая дуэтом сама с собой, не смущает. Его, кажется, вообще ничто не смущает. Птица и птица.
- Он нас отчислит.
- С утра.
- С утра у него будут гораздо более интересные дела, - подмигивает гость. - Госпожа инспектор сказала что-нибудь существенное в нашем положении?
Самозваный председатель последовательно завладел вниманием аудитории, доверием аудитории, самой аудиторией и учебным заведением как таковым. Студсовет воспринимает это как должное. Это не неуд с минусом, это уже за гранью вообразимого.
- Да, - вымучивает из себя Таиси. Интересы стаи с трудом возобладали над интересами пары. Еще одно чудо. - Мы все имеем право на компенсацию, но она может оказаться не тем, чего мы хотели бы. Инспектор так считает. Она очень недовольна тем, что тут нашла. Она будет свидетельствовать в пользу обвинения.
- Я ее понимаю. Про компенсацию - она права. Но это если они увидят в вас… массу. Сырую, аморфную, послушную. Они вас возьмут и переделают. Результат вам, может быть, даже понравится. Если вам подходит такое обращение само по себе. Вернее, с вами будут советоваться, конечно. Когда отыщут там, внутри, с кем советоваться.
- Вы это…
- Знаете на личном опыте?
А быстро оправились. Это даже, пожалуй, троечка.
- Почти, - радостно вскидывается Васкес. - Меня нельзя было обвинить в недостатке активной жизненной позиции.
- Вы тоже из этих?
- Антикризисных инспекторов?
И даже троечка с плюсом. Небольшим.
- Я? - улыбается во всю белозубую пасть Васкес. - Я только что зачисленный первокурсник флорентийского университета, педагогический факультет, специальность - преподавание истории. Кстати, принимаю поздравления, я прямо оттуда к вам. Позавчера как раз сдавал эволюцию корпоративного права. А до того - ну, вы же знаете. Немного террорист, немного секретарь. А с мистером Грином мы, конечно, давно знакомы. Дольше многих. Но в эти меня не берут.
- Почему?
Это уже Виеру не выдержал.
- Призвания нет, - разводит руками Васкес. - а без призвания это безнадежно. А учитель, говорят, из меня может получиться неплохой.
Это факт. Может. А преподавание истории - наверное, это у него самого такое чувство юмора. А может быть, и у Сфорца. Как же, очень неловко получается, делать предмет, которого не знаешь.
- Поздравляем. - говорят копты.
Аудиторию можно сматывать в клубки и начинать вязать столь актуальные нынче носки, шарфики и варежки. Подозвав к широкому столу "зараз", студсовет и примкнувшие лица начинают составлять список претензий. Видно не очень хорошо, слышно еще хуже. Отдельные идеи взлетают над группой, как пузыри с репликами в комиксе. На трех языках. Стилем, принятым во времена принятия хартии. Оформить по правилам, но вот бланк выбрать… стилизовать под старину, кто отрисует?.. Дайте мне планшет, сейчас все будет. Послать курьером - нет, не выйдет, не те времена, долго. И ма-аленькую утечку. Обязательно.
Довольный гость откатывается от стола в своем кресле, замирает на самом краю кадра - это уже воспринимается как издевка, хотя наверняка случайность, - прикрывает глаза. Лицо чуть оплывает, расслабляется. Студент как студент, даже в ССО не служил, свитер не по размеру, пуговицы на воротнике нет. Автостопом по Европе.
- Извините, - говорит юноша, не поднимая век. - Самое главное забыл. Он клятвопреступник, ваш Моран. Он вам давал клятву верности при вступлении в должность - а потом шантажировал выпускника. Вот именно этого-то вы и не стерпели. Как и попыток прикрыть это политическими кознями.
Устрашающее существо. Вдвойне устрашающее, если помнить, из чего его делали. Досье Левинсон смотрел еще тогда, еще во время войны с Радужным клубом. Классическая картина была у мальчика. Неустойчивый тип, плюс травма… в неблагополучных регионах в любой уличной банде таких шесть на дюжину, и выбраться из банды они могут только одним способом - если вовремя сядут. Тогда выйдут и мирно сопьются где-нибудь к сорока…
Флореста была чуть щедрее и предлагала другие варианты - "Черные бригады", например. И ни на одном из гороскопов не были написаны Алваро Васкесу остервенелая учеба, диплом с отличием, почти успешное покушение на главу оккупационной администрации - хотелось бы знать, какой из слухов тут верен - и блестящая карьера в этой администрации. Которую он, кажется, не собирается прерывать для получения образования, потому что поступал на заочный.
Нужно быть Мораном, чтобы пытаться воевать с успешной организацией (уровень иммунитета они показали два года назад, вычистив свои ряды чужими руками; впрочем, чужими ли - там вели всех Сфорца и да Монтефельтро, второй сам из них, первый ему родня), которая делает вот таких студентиков. Которая, впрочем, сделала и да Монтефельтро. А также Грина и госпожу инспектора. Вот у нас есть четыре точки.
Госпожа инспектор во время своей спортивной карьеры слыла феерической дурой. Трудолюбивой, доброй, послушной дурой, почти на уровне конституциональной глупости. Там и спортивная карьера-то была выбрана, потому что даже обычную школьную программу она не тянула. По да Монтефельтро вообще плакала психиатрическая клиника, наверное. Грин - который, разумеется, не Грин, а все хотели бы знать, кто - еще сравнительно нормальный среди них. Всего-то ярко выраженный шизоидный тип; только адаптирован очень оригинально. И Васкес. Вот он, в записи. "Вернее, с вами будут советоваться, конечно. Когда отыщут там, внутри, с кем советоваться" - Эти Копты правильно навострили уши. Это его собственное, наверняка; личное впечатление.
За любой рецепт тут можно предлагать полцарства и царевну впридачу, а этот дурак…
А этот дурак даже не понял, что ему их пытались отдать даром. Как и раньше отдавали. Только в этот раз предложили под ключ, с пуско-наладочными работами, а не в адаптации образовательного центра корпорации да Монтефельтро.
Ну что ж. Приятно знать, что у этой организации по-прежнему есть пунктик насчет детей. Приятно, что у детей есть хоть какой-то инстинкт самосохранения. Не менее приятно будет увидеть лицо Морана, когда он узнает, что он, оказывается, самозванец. А еще более - физиономию Шварца, когда он вернется домой и поймет, какое счастье он прозевал. Но больше всего я хотел бы увидеть лицо мистера Грина, завтра, нет, уже сегодня, часов этак в 8–8.15 утра. Попросить у него запись, что ли?